Подчеркну вновь: все эти формы были сплетены с реальными ростками социализма в крайне причудливый организм, который (вот он парадокс реальной истории!) в тогдашних условиях оказался вполне жизнеспособен. Более того, он оказался по большому счету адекватен, во-первых, внешней обстановке агрессивной конфронтации с империалистическим окружением. Во-вторых (и это особенно важно!), сталинский государственно-патриархальный «социализм» был в основном приспособлен к социально-культурному генотипу большинства населения тогдашней России – полупатриархального крестьянства, начинающего превращаться в индустриальных рабочих – внизу, чиновничества из «средних слоев и тех же крестьян – наверху. Для них сталинское «социалистическое строительство» оказалось социально и культурно близким, оно их не только не ломало (как их ломали реальные ростки социализма), но и давало им возможность социального роста и возвышения.
Другое дело, что в России того периода были и другие социальные группы с другим социокультурным и политическим настроем (кадровые рабочие и принявшая Советскую власть интеллигенция, составлявшие костяк партии в период нэпа), да и в кругах того же формировавшегося из крестьянства пролетариата были и иные тенденции – тенденции социального обновления и творческого энтузиазма («Светлый путь», «Волга-Волга», «Трактористы» и т. п. фильмы при всей их идеализации реальных процессов были созданы не на пустом месте). Но первых сталинская система в большинстве своем либо уничтожила, либо подчинила, а на вторых активно паразитировала. И именно эти слои стали основой искреннего и мощного возвеличивания сталинской системы и лично Сталина, поскольку для большинства из них (не забудем о «раскулаченных», пострадавших от нескольких массовых волн голода и просто попавшихся под руку в период репрессий) реальное улучшение жизни повышение социального статуса, реальное участие в строительстве новых заводов и городов, которые стали основой этого возвышения, были слиты с (опять же для них предельно понятной и адекватной) патриархально-государственной самоидентификацией самих себя и своих достижений как целого с некоторой внешней, над ними стоящей силой (державой, государством) и ее символом – вождем. Так Сталин стал единственно возможным (и это было неизбежным результатом такой экономико-политической и социо-культурной системы) символом и действительных коллективных успехов трудящихся в социалистическом строительстве, и державно-патриархального возрождения государства-страны. Строительство социализма (точнее, его реальные ростки), патриархально-державно-социалистические идеалы и действительное укрепление государства оказались тем самым неразрывно соединены в синкретичном образе-символе – Сталин. Это синкретичное единство сублимировало в так и не развившиеся в широких масштабах у большинства граждан СССР (недавно вышедших из патриархальной деревни или все еще в ней живущих) качества личной инициативы, ответственности и самостоятельной самоорганизации, подменив их дисциплиной и преданностью государству-вождю.
Точно так же и отмеченная выше геополитическая линия на укрепление государства-державы (а не интернациональную классовую солидарность пролетариев и их организаций, прежде всего – укрепление и расширение на основе демократии и равноправия Интернационала и других форм международной солидарности) оказалась гораздо более понятна для большинства граждан нашей страны и по видимости (почему только по видимости я покажу ниже) соответствовала вызовам тогдашней обстановке грозящей войны.
Следовательно…
Последовательные сталинисты должны возрадоваться: автор, на первый взгляд, только что доказал, что курс их кумира был востребован большинством граждан и соответствовал геополитическим требованиям эпохи. Чего же боле?
Да, вы правы, уважаемые оппоненты: сталинская система действительно отвечала названным условиям. Но она позволила разрешить возникшие в период нэпа действительные противоречия социалистического строительства (и внутренние, и внешние) за счет… выбора тактически возможной и в некоторых смыслах (рост производственного и военного потенциала) эффективной, но требующей слишком больших жертв и исторически тупиковой модели эволюции.
Мои коллеги и я не раз обосновывали этот тезис и показывали, что был другой путь разрешения этих противоречий, прежде всего – противоречия между, с одной стороны, мощным созидательным потенциалом, энергией социального творчества трудящихся, вызванной антагонизмами империализма начала ХХ века и Великой Октябрьской социалистической революцией и, с другой стороны, недостаточными объективными и субъективными предпосылками развития более эффективного и свободного, нежели поздний капитализм, общества.
Это противоречие могло разрешаться за счет (1) максимально полного задействования всех ресурсов низового социального новаторства масс на основе развития базисной демократии и самоуправления в масштабах больших, нежели в условиях нэпа, при помощи максимальной активности коммунистов как помощников, вдохновителей, чернорабочих и энтузиастов этого процесса (в условиях сталинизма было и это, но как тенденция, подчиненная развитию номенклатурно-бюрократических, а позднее и прямо репрессивных методов решения задач мобилизации) и (2) подкрепления этих ростков социализма формами социально-ограниченного и государственно-регулируемого рынка и капитала как наиболее передового – за исключением собственно социалистических форм – механизма экономической и политической жизни первой половины ХХ века.
Иными словами, у нас была возможность идти по пути развития переходных форм, соединяющих ростки социализма (как начала движения к царству свободы) и элементы наиболее развитых и эффективных форм позднего капитализма в рамках системы, контролируемой подлинно народной (т. е. осуществляемой народом посредством самого народа) власти государства, которое бы в этом случае укрепляло свою мощь и влияние не за счет все более массовых репрессий и диктаторских методов, а за счет все более активной и действенной поддержки ее снизу, т. е. за счет все более полного участия «рядовых» граждан в управлении, т. е. на основе «засыпания» (В. И. Ленин) государства и укрепления самоуправления как качественно новой формы управления.
Кстати, элементы этого второго (использующего наиболее развитые капиталистические формы – совместные с ТНК предприятия, аренда, концессии и т. п.) – но не первого (народовластие и самоуправление) – слагаемого ныне активно и успешно использует Китай для решения задач, схожих с задачами, стоявшими перед СССР более полувека назад, а именно – задач ускоренной модернизации экономики в условиях враждебного империалистического окружения. И этот опыт показывает, что те же империалисты (а любой сталинист согласится, что нынешние США не стали больше любить социализм) готовы активно сотрудничать с такой переходной системой и инвестировать в нее по 50 млрд. долларов ежегодно.
Возможно ли дополнить эти механизмы не авторитарно-бюрократическими (как ныне в Китае), а народно-демократическими методами социального и политического управления? И теория (мои коллеги и я об этом не раз писали в журнале «Альтернативы»), и практика дает позитивный ответ на этот вопрос.
У СССР в конце 20-х – 30-е годы были все шансы идти по такому пути, что обеспечило бы нам не меньшую, но большую консолидацию народа (в том числе и по отношению к возможной внешней угрозе), более равномерное развитие экономики при обеспечении необходимых приоритетов и совершенно иную геополитическую обстановку, основанную не только на экономическом сотрудничестве с империализмом, но и на мощной (а не полуразрушенной как в сталинские времена) солидарности различных социалистических сил – от анархистов и различных отрядов коммунистов до социалистов и левых социал-демократов. В этом случае мы могли бы не платить ту чудовищную цену, которую наша страна заплатила за модернизацию сталинского образца – цену массовой нищеты деревни, гигантских репрессий, разгромленного Коминтерна и расколотого на десятилетия коммунистического и рабочего движения, чудовищных потерь в первые месяцы Великой Отечественной войны и мн. др.
Да, нам в любом случае была нужна мобилизационная, ускоренно модернизирующаяся экономика, но она могла бы развиваться не за счет принудительного труда и отсталого сельского хозяйства, а за счет не подрываемого номенклатурной властью, но интенсифицируемого самоуправлением свободного труда, энтузиазма, реального, а не бюрократически-заорганизованного социалистического соревнования, за счет мобилизации нашего (едва ли не на треть уничтоженного в 30-е – 50-е годы) интеллектуального потенциала, а также экономических форм, сходных с используемыми нынешним Китаем.
Да, нам в любом случае нужно было бы обеспечить консолидацию народа, дающую гарантии отражения внешней агрессии, но это были бы формы низовой демократии, а не репрессий, аналогичные хотя бы тем, что используют кубинские товарищи (хотя наш опыт 20-х показал зарождение гораздо более эффективных форм производственного и местного самоуправления)… – перечень легко продолжить.
Мы могли идти (хотя у нас был, может, всего один шанс из десяти) по пути развертывания не деформированных (авторитарно-державных, патриархальных), а адекватных закономерностям генезиса «царства свободы» ростков социализма и эффективных переходных форм, использующих относительно прогрессивные позднекапиталистические (а не реакционные военно-феодальные) механизмы. Вот почему мы утверждаем, что сталинская система власти была паразитической, уродующей ростки социализма надстройкой даже для начальных стадий социализма как общества, в котором происходит раскрепощение, освобождение (от эксплуатации, от внешнего – капиталистического, государственно-бюрократического и т. п. принуждения) труда и человека, превращение трудящихся в реальных, а не номинальных сохозяев своей экономической и политической жизни.
Ренессанс сталинизма и будущее социализма в России XXI века
Конечно же, мы все знаем знаменитую фразу, что история не терпит сослагательного наклонения. Но не менее известно и то, что исторический процесс идет весьма причудливыми и зигзагообразными путями, а теория (в нашем случае – творческий марксизм) для того и дана коммунистам, чтобы извлекать уроки из трагических ошибок прошлого. Мы – марксисты – извлекали уроки из побед и поражений парижской коммуны и Революции 1905 года. Нам принципиально важно извлечь уроки и из трагического опыта созидания нового общества в СССР и других странах мировой социалистической системы. Особенно важно это сделать сегодня – в условиях ренессанса сталинизма.
Этот ренессанс неслучаен.
Его провоцирует прежде всего глубочайший системный кризис, переживаемый нашей Родиной вот уже более 10 лет. Не только представителям старшего поколения, но мне – при всей моей критичности – сегодня хочется спросить: не меркнут ли все сталинские репрессии прошлого в сравнении с миллионами убитых и ограбленных распоясавшейся и возведенной в ранг героев уголовщиной? Не стыдно ли вспоминать о бедноте сталинской деревни в условиях нынешней массовой нищеты, поразившей треть населения еще десять лет назад достаточно развитой страны? Не ерунда ли сталинское ограничение свободомыслия в сравнении с нынешним произволом денежных мешков в сфере культуры? – Эти вопросы можно множить и множить. А ведь при Сталине наша экономика росла от года к году, от пятилетки к пятилетке…
Ностальгию по сильной власти (а сталинизм – ее наиболее яркий пример) рождает и весь чудовищный нынешний кавардак в области права и морали, выражаемый возникшим относительно недавно, но ставшим символом нынешних времен словом – «беспредел». Рабочий и «челнок», пенсионер и военный – все мечтают о том времени, когда в России наконец будет наведен порядок. А кто же его может навести лучше Сталина?
Тягу к сталинизму вызывает и оскорбление национального достоинства наших граждан; слова «за Державу обидно!» – ныне уже не просто фраза, но вызов власти и народу России XXI века. Мы живем в стране, которая не просто сократилась на треть, но стала полуколонией, потеряла самостоятельность и уважение в мире. А ведь при Сталине СССР не только выиграл Мировую войну, но и стал второй сверхдержавой, которую боялись во всем мире!
И главное, чем притягателен сталинизм: памятью-мечтой об эпохе, когда народ был защищен государством, имел гарантии (жилища и работы, зарплаты и пенсии образования и медицинского обслуживания) и не нес личной персональной ответственности: и поощрение, и наказание шло сверху, от вождя-бога. А что может быть притягательнее для изверившегося, потерявшего какую бы то ни было опору и ориентиры, по сути дела не способного к самоорганизации и самостоятельным личным или коллективным действиям человека, чем надежда на приход мессии-избавителя? А если этот мессия будет еще и символом (причем неслучайным) не только реальных исторических достижений, но и действительно более прогрессивного, чем капитализм, социалистического строя, то массовая поддержка ему в экс-СССР гарантирована по определению.
Для советски-патриархального человека (а это не только выросшее в СССР старшее поколение – нынешний кризис, сохраняющиеся до сих пор в порах нашего дикого капитализма элементы советского прошлого и память о его реальных достижениях и мощи Советского Союза – все это делает во многом советской и значительную часть нынешней молодежи, особенно на периферии), попавшего в нынешний криминально-бардачный капитализм, сталинизм видится одним из простейших путей разрешения нынешних противоречий.
Он, во-первых, неслучайно (я показал выше исторические корни этого феномена) является единственно практически доступным и понятным символом нового справедливого и прогрессивного строя – социализма, массово распространенным в России его символом – это трагедия. Но для патриархально-державного советского человека иной, нежели вождь-символ-державы, образ социализма мало понятен и не взыскан. Более того, для живущего ныне человека с социалистическими взглядами объективно трудно отделить действительно героические свершения советского народа (и прежде всего – победу в Великой Отечественной войне) и сталинские деформации социалистического строительства. Они объективно были сращены в нашем прошлом и потому их не разделяют все те, кто привык некритически, на веру, без тщательного самостоятельного анализа воспринимать те или иные идеологические построения. Вот почему для некритически мыслящего коммуниста Сталин неотделим от социализма, а для некритически мыслящего либерала социализм неотделим от сталинщины. Они сталкиваются на одном поле (пятясь при этом навстречу друг к другу спинами) – поле некритического, недиалектического, одномерного видения истории вообще и нашего советского прошлого, в частности; они совпадают в своем догматически-линейном представлении о социализме. И сталинисты, и либералы, с радостью и наивностью здравого смысла, убеждающегося на практике в собственной непогрешимости, отождествляют сталинизм с социализмом и делают два одинаково неистинных вывода. «Иным, нежели диктаторски-репрессивным, социализм и быть не может, следовательно, все попытки преодоления противоречий сталинизма есть утопия», – говорит либерал. «Сталинский СССР и есть социализм и потому не имеют значения и должны быть по большому счету оправданы все недостатки той системы, а любые попытки их критики и выработки новой, качественно отличной от сталинской, модели социализма есть ренегатство», – говорит сталинист.
И это трагическое совпадение не просто превращает сталиниста в «иное я» либерала, но и объективно, независимо от воли и желания многих коммунистов-сталинцев, делает их крайне выгодными союзниками борцов против социалистического обновления в нашей стране, ибо попытки движения ныне к той, прежней, системе – это реакционная утопия. Неслучайно поэтому, кстати, на телевидении почти всегда в качестве представителей коммунистических идей фигурируют старушки с портретами Сталина: либерализму крайне выгодно свести социализм к сталинизму, к ностальгии по прошлому.
В то же время я вполне могу понять субъективное нежелание любого человека с левыми взглядами критиковать в нашей реальной обстановке антикоммунистического шабаша хоть что-то из советского прошлого. Любая попытка такого критического анализа невольно, вопреки твоей позиции, ставит тебя в один ряд с яковлевыми и волкогоновыми, отчего становится мерзко на душе. Это нежелание можно и должно понять. Но его нельзя оправдать: подвиги и великие свершения наших отцов и дедов нельзя предавать; преступления не перестают быть преступлениями оттого, что их совершали в стране твоих отцов и дедов, и об этом нельзя забывать. Мы умели различать подвиг народа России, победившего Наполеона, и мракобесие царизма и крепостников, и это не мешало нам быть патриотами. Мы должны уметь различать реальные ростки социализма и диктатуру сталинской номенклатуры, и это не только не помешает, но поможет нам быть коммунистами и любить свою Родину.
Во-вторых, сталинизм ныне становится вновь, крайне популярен потому, что ностальгия по сталинизму становится не просто надеждой, но и своего рода религией-утешением, указывающей на возможность альтернативы нынешнему трагическому положению. Существенно, что эта надежда-утешение является (1) реально сущим примером, который (2) находится в прошлом. Это существенно потому, что человек, ориентированный на обыденное сознание и здравый смысл (а не на критически-творческий поиск), ищет альтернативу всегда в практически известном (хотя, как правило, и сильно мифологизированном) практическом примере; если же он к тому же патриархален (а нынешний сталинист в большинстве своем именно такой патриархальный обыватель, ориентированный на здравый смысл, мало знакомый с мировым опытом борьбы за социализм и современной марксистской теорией, более того, активно нежелающий самостоятельно и непредвзято знакомиться с тем и другим), то эта альтернатива обязательно должна лежать в… прошлом: таковы были все патриархальные утопии-мечтания о «золотом веке».