— Где вы живете?
— На площади Королевы. В доме рядом с таверной. А кто вы?
— Называйте меня доном Бартоломе. Полагаю, для нашего случайного знакомства этого вполне достаточно.
Она молча кивнула.
— Здесь, — Бартоломе остановился перед маленьким свежим холмиком. — Убийца застал его в тот момент, когда он раскапывал могилу.
— Вы хотите сказать: закапывал?
— Нет, Мерседес, я сказал именно то, что хотел сказать.
— Не понимаю…
— Ваш дядя раскапывал могилы, Мерседес. В том числе, могилу вот этого мальчика.
— Вы лжете! — Мерседес отступила на шаг. — Нагло и подло лжете!
— Спросите брата Бенито из соседнего монастыря: он первым обнаружил труп. Расспросите остальных монахов: брат Бенито тотчас же позвал их. Вы знаете, что обнаружили во время обыска в домике вашего дяди? Человеческие черепа и кости. Не могут же все вокруг врать, Мерседес!
— Нет, — покачала головой девушка, — он не мог… И главное, зачем? Зачем?!
— Ему за это платили.
Мерседес внезапно побледнела.
— Я, кажется, поняла, — прошептала она. — Он не хотел, чтобы я приходила к нему… на кладбище. Чаще он бывал у нас с мамой… И приносил деньги… Иногда даже по две-три сотни эскудо… Если б не его поддержка, нам приходилось бы худо… Так неужели… это платье… эти туфли… все, что есть у нас с мамой… куплено на деньги, вырученные от продажи человеческих черепов?!
И горькие-горькие слезы хлынули из глаз Мерседес.
— Если б я только знала, если б я только знала, — всхлипывала она, — я никогда бы не позволила ему ничего подобного!.. Я бы сама стала работать… Нанялась бы служанкой в какой-нибудь богатый дом… Как же я теперь смогу жить на свете?! Ведь если он совершал такое, то только ради меня…
— Во всяком случае, вам не в чем себя упрекать. Вы ничего не знали и не могли знать.
Потрясенной девушке с трудом удалось взять себя в руки.
— Простите меня, пожалуйста, я оказалась такой слабой, — пробормотала она. — Я не хотела…
— Ну что вы! Я вас вполне понимаю.
— Я…могу идти?.. Должно быть, мама меня уже потеряла.
— Да, конечно. Я вас больше не задерживаю. Только будьте осторожны и не ходите одна на кладбище.
— Вы боитесь дьявола? — слабо улыбнулась она.
— Нет, это он должен меня бояться.
— Сам дьявол?
— Сам дьявол.
— Кто же вы такой, сеньор? Неужели и вправду разбойник, которому сам черт не страшен?
— Нет, — горько усмехнулся Бартоломе. — Хуже.
— Разве может быть кто-нибудь хуже разбойника?
— Может, — тихо ответил Бартоломе.
Они вышли за кладбищенскую ограду и тут, у самой стены, заметили скорчившегося человечка. Прямо на траве, уперев в колени острый подбородок, сидел Херонимо. Он не признал в Бартоломе монаха, которого видел два дня назад.
— Сеньор, вам не нужны лягушки? — грустно спросил он.
— Нет, дружок.
— А мыши?
— И мыши тоже.
Мальчик тяжело вздохнул. Видимо, он уже успел оценить все масштабы катастрофы, обрушившейся на него со смертью Старика. Золотая жила, которую он так долго разрабатывал, внезапно истощилась. Всю самоуверенность Херонимо как рукой сняло.
— Еще я умею ловить птиц, — уже без надежды добавил он, — хоть в силки, хоть на клей.
Птицами Бартоломе тоже не заинтересовался.
— Херонимо, — сказала Мерседес, — я поговорю с Антонио Диасом, может быть, он что-нибудь сумеет для тебя сделать.
Мальчик встрепенулся.
— Да, Мерседес, пожалуйста, поговори. Иначе мне нечего будет есть.
Бартоломе тоже насторожился.
— Диас? — переспросил он. — Кто это?
— Это мой жених, — слегка смутившись, ответила девушка.
— Чем он занимается?
— Он моряк.
— А он… был знаком с твоим дядей, Мерседес?
— Они почему-то не любили друг друга, — призналась Мерседес. — Антонио не хотел, чтобы я общалась с могильщиком.
— А дядя?
— Он называл Антонио разбойником, — вздохнула девушка.
— Они ссорились?
— Они видели друг друга очень редко.
— О чем они говорили?
— Не знаю…
— Диас просил вашей руки, Мерседес?
— Да, но у моей мамы, а не у моего дяди.
— Она согласилась?
— Конечно!
— А дядя?
— Он никогда мне не противоречил. Он… он был очень добрым.
— Допустим, — кивнул Бартоломе, — допустим.
— Я могу идти, сеньор?
— Да, сеньорита.
— Можно, я пойду с тобой, Мерседес? — напомнил о себе Херонимо. — Вдруг мы встретим Диаса.
«Похоже, мне тоже придется встретиться с этим Диасом еще раз», — заключил Бартоломе.
* * *— Тереза Миранда?
— Да, да, святой отец, она самая.
Женщина подобострастно поклонилась. На вид ей было лет сорок. В молодости она, вероятно, была недурна собой, но сейчас раздобрела, расплылась. Пытаясь сохранить остатки привлекательности, она обильно накладывала на лицо белила, румянила щеки, однако ее дряблую, поблекшую кожу уже ничто не могло скрыть.
Прежде чем вызвать ее на допрос, Бартоломе приказал Санчо навести о ней справки, расспросив всех соседей. Как выяснилось, в молодости Тереза зарабатывала на жизнь древнейшей профессий, затем ей удалось выйти замуж за добропорядочного, но уже пожилого горожанина, владельца оружейной лавки. Муж вскоре умер, но Тереза, которая, казалось бы, вновь должна была оказаться в стесненных обстоятельствах, продолжала жить на широкую ногу, несмотря на то, что теперь ей приходилось содержать не только себя, но и дочку, появившуюся на свет уже после смерти супруга. Впрочем, со времени своего замужества ни в каких грехах Тереза замечена не была, и соседи неплохо отзывались о ней.
Тереза стояла, смиренно опустив глаза долу, но роль скромницы никак не вязалась с ее пышным, безвкусным платьем, то ли украшенным, то ли изуродованным многочисленными бантиками и кружевами. Она старалась казаться спокойной, но находившиеся в постоянном движении руки выдавали ее волнение.
— Полагаю, нет нужды объяснять, зачем я вас вызвал, — начал Бартоломе. — История со смертью Педро Рамиреса наделала достаточно шума. Полагаю, вам также известно, что всякий истинный христианин обязан был явиться в трибунал и изложить святой инквизиции все, что он знает об этом темном деле.
— Как же, как же, святой отец, — с готовностью закивала женщина. — Само собой… Все ревностные христиане…
— Тем не менее, — продолжал Бартоломе, не обращая внимания на ее реплики, — вы не соизволили прийти. За вами пришлось послать.
— Так ведь я ж ничего не знаю, — она наконец взглянула в глаза инквизитору. Бартоломе поморщился: ему не понравился кокетливый взгляд стареющей вдовушки. — А то бы я с радостью…
— В каких отношениях вы состояли с Педро Рамиресом?
— Бог мой! Какие отношения?! Да у него последние десять лет не было никаких отношений с женщинами!
«То ли дура, то ли прикидывается», — отметил про себя Бартоломе.
— Я повторяю вопрос: что общего между вами и Педро Рамиресом?
— Ничего, святой отец.
— Ложь! — Бартоломе резко поднялся. — Вы регулярно получали от него деньги, мне это точно известно! За что он платил вам? Отвечайте!
Несмотря на румяна, стало заметно, что Тереза побледнела.
«Она испугалась, она сдастся».
— Ну, так какие же услуги вы оказывали этому колдуну? Помогали ему напускать порчу? Вызывали мор, засуху, наводнения?
— Смилуйтесь, святой отец! — взмолилась Тереза. — Ничего я не вызывала! Я вообще не знала, что он колдун!
— И вы хотите, чтобы я вам поверил, после того как вы только что солгали мне?!
— Я готова присягнуть на Евангелии.
— Много ли значат клятвы сообщницы дьявола!
— Но как… как мне доказать?!
«Ага, готова. Теперь можно перейти к делу».
— Отвечайте! Кем в действительности приходится вам Мерседес? Дочерью?
— Нет.
— Кем же?
— Она вообще мне неродная.
— Кто она?
— Дочь Педро Рамиреса.
— Как она к вам попала?
— Он сам принес ее мне. Когда она была еще совсем крошкой.
— Зачем?
— Он хотел, чтобы я взяла ее на воспитание.
— Почему он обратился именно к вам?
— Ах, святой отец, после смерти мужа мне было так тоскливо, так одиноко. К тому же, оказалось, у моего супруга были долги… Я продала лавку, но вырученных средств мне все равно хватило ненадолго… А я бы не хотела вновь так… как в юности…
— Рамирес давал деньги на воспитание дочери?
— Да, святой отец, хватало и мне, и девочке.
— Кто настоящая мать Мерседес?
— Не знаю. Педро говорил, что она умерла, когда девочке был всего годик.
— Почему он решил отдать дочь вам?
— А разве смог бы он воспитать ее, как подобает? И он не хотел, чтобы малютка видела… гробы… трупы. Ей пришлось бы стыдиться собственного отца.
— Девушка не знает о своем происхождении?
— Нет-нет. Она думала, что Педро — ее дядя. Но она к нему была очень привязана. А он готов был ради нее на все.
— А сейчас, когда отец умер, что с ней станет?
— Не беспокойтесь, святой отец. Она очень красивая, моя Мерседес. Она выйдет замуж.
— За кого?
— О, за очень порядочного молодого человека.
— И кто же он?
— Антонио Диас, владелец небольшого судна. У него неплохо идут дела, он сумеет обеспечить мою маленькую Мерседес.
— Рамирес не возражал против этого брака?
— Кажется, ему не нравился Диас. Но он никогда не разрушил бы счастье своей дочери.
— Дочь моя, а задумывались ли вы хоть раз, откуда у кладбищенского сторожа такие деньги?
— Я не знаю.
— Где Рамирес брал деньги, я спрашиваю?!
— Клянусь, не знаю!
— А имя дон Фернандо де Гевара вам о чем-нибудь говорит?
— Нет. Кто это?
Бартоломе видел, что бедная женщина и так смертельно напугана, но не утерпел и добавил:
— Это еще один колдун. С ним вы тоже не имели никаких отношений?
— Нет, нет, нет! Что вы, святой отец! Да я последний раз встречалась с мужчиной семь лет назад! Это было четырнадцатого апреля, как сейчас помню…
— Довольно! — Бартоломе позвонил в серебряный колокольчик. — Стража!
В зал вошли два дюжих парня.
— Уведите, — кивнул Бартоломе на Терезу.
И тут у запуганной вдовушки окончательно сдали нервы.
— Уведите? — пролепетала она. — Куда? В тюрьму? — и вдруг грузно рухнула перед инквизитором на колени и вцепилась в подол его сутаны.
— Святой отец! — взвыла она. — Ради Бога, не губите! Я ничего, ничего не утаила! Сжальтесь! О, сжальтесь!
— Замолчи, дура, — сказал инквизитор. — Стража, возьмите эту бабу, выбросьте ее на улицу и дайте ей хорошего пинка под зад напоследок!
Стражники весело загоготали и подхватили Терезу под руки с двух сторон.
— С ума можно сойти, — тихонько сказал сам себе Бартоломе, потирая виски. — Трупы… кости… мыши сушеные, черт побери! О, как болит голова! А эта идиотка отчего так вопила? Можно подумать, ее волокли на дыбу! Итак, если я еще способен соображать: картина получается следующая: Педро Рамирес раскапывает могилы, заставляет мальчишку ловить мышей, жаб и лягушек, а потом сбывает всю эту дрянь дону Фернандо де Геваре, а может, и другим любителям падали. Видимо, колдун ему неплохо платит. Деньги нужны старику на содержание дочери… Подумать только, осквернение могил могло служить благородным целям!.. Что же из всего этого следует? Черт возьми, только то, что останкам Педро Рамиреса предстоит поджариться на костре!
— Санчо! — позвал Бартоломе. — Санчо!
Верный слуга явился на зов.
— Возьми эти деньги, — Бартоломе бросил ему мешочек, наполненный серебряными эскудо, — и отнеси их Терезе Миранда. Скажи, что это для Мерседес. Эти средства несчастный отец заработал для нее. Пусть же они попадут по назначению.
Затем Бартоломе достал опись имущества Педро Рамиреса, составленную Федерико Руисом, и аккуратно вычеркнул фразу: «Двести эскудо в кожаном мешочке».
* * *Инквизитор не видел Каррансу со времени допроса де Гевары. Епископ заперся в своем дворце, никого к себе не допускал, а слуги говорили посетителям, что его преосвященство при смерти. Также ответили и Бартоломе.
— Его преосвященство не принимает, — почтительно, но твердо заявил слуга.
— Почему?
— Он болен.
Бартоломе тихо выругался и хотел уже повернуться и уйти, но задорный оклик остановил его.
— Брат Себастьян!
Инквизитор оглянулся: по парадной лестнице спускалась Кончита. На ней было черное платье с высоким стоячим воротником, оставлявшее открытыми длинную шею и плечи. Высокая, стройная, она выглядела настоящей королевой. Но только выглядела. Ее речь, как уже успел отметить Бартоломе, полностью выдавала страстную, но своенравную и невоспитанную особу. Да, девушка, бесспорно, была красива, но в то же время ей не хватало обаяния и доброты, которые делали таким притягательным облик Долорес. К тому же, Кончита двигалась слишком резко и порывисто.
Она спускалась быстро, пружинистой походкой хищницы, наметившей добычу, и Бартоломе сразу же понял, что на этот раз объект охоты — он сам.
— Неужели мое общество устраивает вас в меньшей степени, чем общество его преосвященства? — спросила она.
Кончита напрашивалась на комплимент, и Бартоломе пришлось сказать, что, само собой, общество прекрасной сеньориты — самое замечательное, что только может быть на этом свете.
— Дядюшка показывал вам нашу картинную галерею?
— Да.
— Но вы еще не видели статуи, которые он привез из Италии.
— В самом деле, — нехотя согласился Бартоломе. Античные скульптуры в данный момент его совершенно не интересовали.
— Они установлены в парке, — продолжала Кончита. — Вы ведь не были еще в нашем парке?
— Нет.
— В таком случае, вы сейчас пойдете со мной, — заявила она тоном, не терпящим возражений.
Бартоломе решил скоротать часок-другой за разговором с Кончитой и, может быть, в конце концов, добраться до епископа.
Но если Бартоломе изваяния Геракла, Ахилла и Минервы не слишком занимали, то Кончиту, по всей видимости, они интересовали еще меньше. Во всяком случае, разговор она завела совсем о другом.
— Так о чем вы хотели поговорить с моим милым дядюшкой? — спросила она, бесцеремонно подхватив Бартоломе под руку.
— О дьяволе.
— Ну конечно! Я бы и сама могла догадаться!
— В городе волнения. Погибли два человека.
— Как интересно! — Кончита прищурилась, как довольная кошка. — Он грабитель? Или просто сумасшедший?
— Кто?
— Убийца.
— Он посланец ада, — заметил Бартоломе.
— Не принимайте меня за дурочку! — фыркнула Кончита.
— Что вы, сеньорита!..
— Ну, ну, не оправдывайтесь! Мне совершенно все равно, что вы думаете о моих умственных способностях. Ведь это не главное.
— Да, конечно. Душа человека…
— Э, бросьте! Не говорите ерунды! О чем вы все время думаете? Куда вы смотрите? Внутрь себя? Многие философы пытались туда заглянуть, я имею в виду душу. И что из этого получилось? Хоть один нашел там счастье, удовольствие? Никогда! Все они только потеряли покой и мучили себя и других!
— Что же, в таком случае, главное?
— Красота! — воскликнула Кончита. — Во всем! В мире, в природе, в человеке! Красота и наслаждение! Наслаждение красотой! Посмотрите вокруг! Разве не чудесно было бы здесь, в этом парке…
Они медленно брели по узким, посыпанным желтым песком дорожкам, мимо скамеек, почти скрытых под нависшими над ними ветвями, мимо ажурных беседок, увитых диким плющом и виноградом, мимо изящных фонтанов, беломраморных фавнов, химер и богинь, то ли действительно найденных в Италии, то ли изготовленных в соответствии с прихотливой фантазией его преосвященства. Но вот Бартоломе и Кончита вышли на широкую аллею, ведущую к центру парка — лужайке, посреди которой находился фонтан. Бартоломе взглянул в ту сторону и не поверил своим глазам: в струях фонтана, вырывавшихся из пастей восьми каменных тритонов и ухмыляющегося рта козлоногого сатира, купались семь обнаженных девушек. И не просто купались, они, казалось, исполняли какой-то соблазнительный танец, то извиваясь, как змеи, то протягивая руки навстречу солнцу, то погружаясь в воду бассейна.
— Что это? — изумился Бартоломе.
— Ах, это… Это наяды моего дядюшки.
— Кто?
— Наяды, — без тени смущения объяснила Кончита. — Нимфы, которые обитают в источниках. Дядя повелел найти семь самых красивых девушек Валенсии и доставить их сюда… для украшения дворца.
— И превратил дворец епископа в сераль, — закончил Бартоломе. — Славно.
И тут в поле зрения инквизитора и Кончи появился сам епископ, откуда-то сбоку, как впоследствии понял Бартоломе, из беседки, которая не была видна со стороны аллеи. Опершись на свой посох, старик остановился в десяти шагах от фонтана, созерцая прекрасные тела молодых богинь. Бартоломе представил себе, какое, должно быть, похотливое выражение лица было у старого греховодника.
— Болен, значит, — задумчиво произнес инквизитор. — Старый сатир!
— Идемте, — Кончита потянула Бартоломе за рукав сутаны. — Что вы так на них уставились?! Похоже, нимфы вас занимают не меньше, чем моего дядюшку!
— А что, созерцать нимф дозволено только его преосвященству?
— Вечно вы умудряетесь увидеть то, что вам видеть не следует!
Бартоломе заметил, что Кончита разозлилась, даже щеки ее вспыхнули. Она явно старалась увести его в другую сторону, но едва ли в данном случае она заботилась о сохранении репутации его преосвященства, тем более, что спасать эту репутацию, в сущности, было уже поздно. Просто Кончита хотела быть единственным объектом его, Бартоломе, внимания.