— Но вы сами только что хотели, чтобы я посмотрел вокруг, — напомнил он.
— А теперь я хочу, чтобы вы следовали за мной!
— Хорошо, хорошо. Будем считать, что я ничего не видел, — усмехнулся Бартоломе. — Идемте. Только куда?
— О, в этом парке найдется немало потаенных уголков, уединенных скамеек, темных гротов, укромных беседок, — теперь Кончита стояла совсем близко, почти прижимаясь к Бартоломе. Ее глаза блестели, как у игривой кошки. И Бартоломе снова увидел в ней пантеру, страстную хищницу, которая во что бы то ни стало хочет получить свое.
— Ну, промурлыкала она, — вы пойдете со мной?
— Да, — ответил он. — Или вы думаете, что я не замечу прекраснейшую из нимф в этом парке?
* * *В отношении епископа Бартоломе решил проявить великодушие.
— Предупредите своего милого дядю, что в парке посторонние, — кивнул он Кончите. — Неудобно отрывать его преосвященство от столь приятного занятия.
— Вы мне приказываете? — вскинула голову Кончита.
— Что вы! Прошу.
— А если я не пойду?
— Как хотите, — пожал плечами Бартоломе, — в таком случае, вашему дядюшке предстоит крайне неприятное объяснение.
— Наверно, это будет очень смешно!
— Значит, сейчас я хорошо посмеюсь.
— Ладно уж, — уступила Кончита, встала со скамейки и расправила складки на юбке. — Сейчас скажу.
Бартоломе медленно направился по аллее вслед за ней. Он не торопился: наядам нужно было дать время скрыться. В то же время, он не собирался дарить его преосвященству ни одной лишней минуты, чтобы тот успел подготовиться к встрече с незваным гостем.
Впрочем, когда Бартоломе вышел на лужайку, епископ уже мирно отдыхал в своей любимой беседке. Перед ним, на маленьком столике, искрилось в графине дорогое вино. Из серебряной чаши свешивалась спелая гроздь винограда. Ярко алел разломленный на две половинки гранат, золотились крупные апельсины. Однако вид у его преосвященства был такой кислый, словно его накормили лимонами, и такой страдальческий, словно сидеть ему приходилось на шиле, а не на резном стуле.
Правда, ближайшие кусты еще шуршали, вероятно, это улепетывали наяды, да в бассейне плавал забытый женский чулок. У Кончиты тоже хватило благоразумия на время исчезнуть или, по крайней мере, не показываться на глаза.
— Добрый вечер, ваше преосвященство, — произнес Бартоломе, сдерживая усмешку. — Я слышал, вы тяжко больны.
— О, да, да, — простонал Карранса.
Это даже не выглядело враньем: вид у епископа был и вправду неважный.
— В таком случае, я рад, что вам стало лучше.
— Ох, совсем чуть-чуть получше, брат мой…
— Тем не менее, вы смогли встать с постели…
— Только с посторонней помощью, брат мой…
— …дойти сюда…
— Ах, брат мой, стыдно признаться, но меня принесли на руках!
— Как будто, солнце и свежий воздух пошли вам на пользу.
— Будем надеяться! Ведь целых две недели никто, ни один врач, не мог найти средство от терзавшего меня недуга. Верно, он сведет меня в могилу!
— Прискорбно, — сказал Бартоломе, — что на старости лет вы испытываете такие страдания.
— Ах, старость приносит слишком много горечи!..
— …болезней и немощи, — закончил Бартоломе.
— Что?
— Я говорю о немощи, телесной и духовной, — объяснил Бартоломе, глядя прямо в глаза епископу. — Когда пастырская рука слабеет, дела в епархии приходят в упадок… А дьявол не дремлет!
— Дьявол?
— Да, дьявол! Ваше преосвященство, вы слышали о последних событиях?
— Что опять случилось?
— Дьявол забрал душу еще одного грешника.
— Что?! Еще один труп?!
— Да, ваше преосвященство!
Епископ встал и теперь взволнованно ходил вокруг фонтана.
— Похоже, я стал свидетелем чуда! — заметил Бартоломе. — Забота о вашей пастве сразу поставила вас на ноги.
Епископ охнул и схватился за поясницу. В таком скрюченном виде он и доковылял обратно до своего стула. При этом Бартоломе заботливо поддерживал немощного старца, с трудом преодолевая желание взять его за шиворот и как следует встряхнуть.
Водворив притворщика на место, Бартоломе вкратце описал ему суть дела.
— Ваше преосвященство, в городе паника. Нужно во что бы то ни стало пресечь подобные происшествия!
— Может быть, устроить крестный ход? — робко предложил Карранса.
Инквизитор не смог сдержать улыбки.
— Замечательное средство! Что еще?
— Окропить святой водой кладбище и дом Перальты.
— Чтобы черт там впредь не появлялся? Будьте спокойны, он и так туда не придет. Прежде всего — зачем? То, что он хотел там сделать, он уже сделал.
— Как только я встану на ноги, я сам отслужу мессу в городском соборе.
— Надо полагать, после этого убийства сразу же прекратятся, — усмехнулся Бартоломе.
— Что же вы предлагаете?
— Прежде всего, усилить ночную стражу.
Теперь слабо улыбнулся епископ:
— Вы собираетесь ловить черта?
— Я собираюсь схватить убийцу.
— Боюсь, такими средствами вам не одолеть нечистую силу.
Бартоломе только покачал головой. «Вы же неглупый человек, ваше преосвященство. Двадцать лет вы провели в Риме, в этом средоточии заговоров и интриг, вы знаете жизнь, знаете людей. Ни за что я не поверю, что вы разделяете расхожее мнение о черте, который тащит в ад закоренелых грешников. Что же вы издеваетесь надо мной, ваше преосвященство?!»
— Будем надеяться на Господа, — произнес старичок и возвел очи горе.
И Бартоломе с ужасающей ясностью вдруг понял, что сражаться с дьяволом ему придется один на один. Он имел власть, он мог приказывать, но ему не с кем будет посоветоваться, не на кого опереться.
Епископ его боится. Епископ ему не верит. Старый интриган на каждом шагу ждет подвоха и придерживается золотого правила: кто ничего не делает, не ошибается. Он, по всей видимости, думает, что инквизитор нарочно вызывает его на откровенный разговор, чтобы поймать на недозволенных высказываниях и, чего доброго, самому занять его место.
Бартоломе печально улыбнулся.
— До свидания, ваше преосвященство, — сказал он. — Желаю скорейшего выздоровления.
Когда черная фигура инквизитора скрылась за поворотом аллеи, в беседку неслышной походкой крадущейся кошки проскользнула Кончита, положила ладони на плечи епископа.
— Берегитесь этого человека, папочка, — шепнула она.
— Почему?
— Потому что его невозможно приворожить. Его невозможно привязать. Его невозможно подкупить. У него нет никакого чувства благодарности! Он берет то, что хочет взять, и уходит. Просто уходит и даже спасибо не говорит. И, наверно, сразу же забывает о том, что получил.
— И что же он получил? — поинтересовался епископ.
— То, что я могла ему предложить.
— Здесь?! Сейчас?!
— Что вы так разволновались, папочка?! Всяк развлекается, как может. Я приятно провела время, только и всего.
— Моя дочь — шлюха! — простонал епископ.
— А что, по-вашему, можно ожидать от дочери развратника? — резонно возразила Кончита.
* * *Бартоломе только что закончил очередной допрос, отпустил всех служащих трибунала и сам собрался уходить. Но тут вошел стражник и доложил, что его желает видеть какая-то девушка. Бартоломе подумал, что речь идет об очередном доносе. Сегодня он уже вдоволь наслушался всяческих бредней. Он чувствовал себя утомленным.
— Пусть ей займется брат Эстебан! — раздраженно бросил он. — С меня хватит!
— Но она хотела бы видеть лично вас, — возразил стражник.
— Хорошо, — махнул рукой инквизитор. — Пусть войдет! Но передай, что я могу уделить ей не более четверти часа!
Но едва Бартоломе взглянул на вошедшую, как тотчас забыл о своих словах. Забыл обо всем. Потому что появилась Долорес. Он хотел ее видеть. Очень хотел. Но не надеялся. И тем более не ожидал снова встретить ее в трибунале. Бабочка, летящая на огонь, птичка, стремящаяся в клетку, лань, бегущая навстречу охотникам, и те не показались бы ему более безрассудными. В первую минуту он даже растерялся, он даже не нашел, что сказать.
Долорес улыбнулась смущенно и даже как-то виновато. Она смутилась, потому что ей пришлось заговорить первой.
— Хорошо, что я вас застала, — пролепетала она. — Мне нужно с вами поговорить… Мне нужно сказать вам нечто важное!
И тут Бартоломе не выдержал.
— Что это такое, черт побери?! — порывисто вскочил и закричал он. — Какого дьявола тебе снова тут потребовалось?! Ты что, недовольна, что так легко отделалась?!
— Вот именно — дьявола! Я его видела!
— Кого видела?!
— Дьявола!
— Какого еще дьявола?!
— Того самого, о котором сейчас все говорят!
— Ах, вот оно что! Ты едва сумела избежать участи обвиняемой, как сразу же решила принять участие в процессе в качестве свидетельницы! Замечательно! Великолепно!
— Ах, вот оно что! Ты едва сумела избежать участи обвиняемой, как сразу же решила принять участие в процессе в качестве свидетельницы! Замечательно! Великолепно!
Бартоломе сам не ожидал от себя такой вспышки гнева.
— Вон отсюда! И не смей приближаться к этому зданию ближе, чем на тысячу шагов! Здесь все, все — коридоры, залы, камеры, стены, столы, стулья — все перепачкано грязью и кровью! Я не затем вытащил тебя отсюда, чтобы ты снова сунула голову в петлю! Вон отсюда! Вон!
Он схватил ее за плечи и почти вытолкал из зала. Кажется, он готов был ее ударить, даже занес руку… И в этот миг увидел ее глаза, глаза, полные слез, глаза, в которых отражались удивление, обида и боль. Она даже не пыталась сопротивляться.
— Я хотела помочь вам, — только и сказала она.
Бартоломе опомнился. Он так редко терял самообладание, что сам удивился.
— Боже мой, — прошептал он, — кажется, я схожу с ума из-за всех этих чертей… И из-за тебя тоже! Пойдем отсюда!
— Куда?
— В сад. Там ты мне все расскажешь. Только не здесь… Ради Бога, не здесь!..
Они спустились в монастырский парк и теперь мирно, рука об руку, шли по алее. Бартоломе невольно отметил, что за время их разлуки девушка, как будто, еще больше похорошела. Исчезла бледность, вызванная заключением и скудной пищей, на щеках Долорес вновь заиграл румянец, а в глазах временами вспыхивали озорные огоньки.
— Итак, что же ты видела?
— Черта!
— Где?
— На кладбище.
— На кладбище?! За монастырем святого Франциска?
— Да!
— Черт побери, что ты там делала?
— Молилась на могиле бабушки.
— Когда… когда это было?
— В среду.
Бартоломе облегченно вздохнул: убийство было совершено в четверг.
— Обещай мне, что никогда больше не пойдешь туда!
— Почему? — она остановилась и посмотрела ему в глаза. «Вы боитесь за меня? Вы и в самом деле испугались за меня? Или мне это только показалось?»
«Девочка, неужели ты не видишь? Я не вынесу, если с тобой еще раз что-нибудь случится. Я и так страшно виноват перед тобой. И, возможно, я не смогу спасти тебя вновь».
— Почему? — настойчиво повторила она.
— Ты сама знаешь, на улицах города сейчас небезопасно, — произнес он, и удивился, что говорит совсем не то, что хотел бы сказать. — Тем более, я не советовал бы тебе появляться на кладбище. По крайней мере, обещай мне, что не пойдешь туда одна, и вообще не будешь выходить из дома по вечерам одна, без защитника, без провожатого.
— Обещаю, — улыбнулась она. — Моим защитником вполне мог бы стать Рамиро, он такой сильный!
— Хорошо, — тихо согласился он. — Пусть будет Рамиро.
От нее не укрылось прозвучавшее в его голосе недовольство.
— Нет, — продолжала она, как будто рассуждая сама с собой, — пожалуй, Рамиро не будет моим защитником, потому что…
«Потому что я знаю только одного человека, с которым не страшно идти по ночным улицам, с которым вообще ничего не страшно», — мысленно закончила она.
— Потому что?..
— Потому что им вообще никто не будет! — вдруг рассмеялась она. — Я никуда не выхожу из дома по вечерам. То есть… выходила всего два раза. Первый… ну, вы знаете… А второй… я пошла на кладбище, чтобы спросить совета у моей бабушки…
— Разве мертвые могут дать совет?
— Кажется, его не могут дать даже живые!
Бартоломе резко остановился.
— Долорес, — сказал он, — если тебе когда-нибудь потребуется помощь, хоть делом, хоть словом, советом… ты всегда можешь рассчитывать на меня!
Но Долорес, казалось, теперь мстила ему за прошлые унижения.
— Уж не хотите ли вы опять предложить себя в качестве… исповедника?
— В качестве друга! — ответил Бартоломе. — И в качестве защитника!.. Если ты, конечно, позволишь, — вдруг тихо добавил он и взял ее за руку.
Она вздрогнула, но руки не отняла. И вновь ей овладело уже знакомое чувство странного притяжения, которое, как будто, исходило от ее спутника, и роковой неизбежности, одновременно пугающей и манящей. Он стоял так близко, что Долорес казалось, что он слышит, как громко и взволнованно стучит ее сердце, слышит каждое ее дыхание, каждую мысль…
— Святой отец…
— Долорес!
— Что это вы здесь делаете, брат мой? — раздался вдруг за спиной у Бартоломе вкрадчивый голос.
Бартоломе оглянулся: перед ним стоял брат Эстебан — тучный обладатель бесшумной походки. Песок не зашуршал под его ногами, ни одна веточка не треснула, когда он подходил… А может, Долорес и Бартоломе просто ничего не замечали вокруг…
— Что вы тут делаете?
— Исповедую свою духовную дочь! — раздраженно ответил Бартоломе.
— Должно быть, очень она согрешила, уж слишком она выглядит смущенной, — заметил толстый монах.
Бартоломе с удовольствием задушил бы сейчас брата Эстебана.
— Да, да, конечно, — широко улыбаясь продолжал толстяк, — у брата Себастьяна много духовных дочерей, и в Барселоне, и в Валенсии… В Гранаде он, говорят, весьма успешно обращал магометанок… Что и говорить, святой человек!
— Готова в это поверить! — щеки Долорес вспыхнули. Кажется, если бы такое было возможно, она провалилась бы сквозь землю от стыда и обиды.
— Простите, что задержала вас… Но я и вправду думала, что могу вам помочь!
Она отступила на несколько шагов и вдруг выкрикнула:
— Я не хочу быть одной из ваших… духовных дочерей! Прощайте!
И она бросилась прочь по аллее.
— До свидания, — сказал ей вслед Бартоломе.
— Напрасно вы ее отпустили, — покачал головой брат Эстебан. — Упрямая. Упорствующая.
— Я опять не смог ее удержать — отозвался Бартоломе, отвечая на собственные мысли, чем на замечание брата Эстебана.
— Не стоит быть таким снисходительным.
— Что же мне оставалось?
— Вздернуть на дыбу или накачать водой, что же еще остается в таких случаях?
Несмотря на раздражение, Бартоломе не удержался от смешка. Брат Эстебан, как всегда, думал о пытках!
— Вот что, брат мой, — обратился к нему Бартоломе, принимая свой обычный насмешливо-холодный тон, — зная ваше рвение и то, что из ваших рук уж наверняка никто не ускользнет, я поручаю вам завтра поутру допросить старого аптекаря, которого подозревают в торговле ядами, и францисканского монаха, повинного в содомии.
— Да, да, брат мой, — промямлил толстяк и заметно скис.
Бартоломе, наверное, возненавидел бы брата Эстебана, появившегося так некстати, если бы тот не внушал ему отвращения. Нельзя ненавидеть слизняка, им можно лишь брезговать.
* * *— Первому стражнику ты расквасил нос, второму выбил зуб, а третьего и вовсе искалечил — у него вывихнута челюсть, — перечислил Бартоломе. — Зато четвертый не сплоховал: оглушил тебя сковородой.
— Он подкрался сзади! — процедил сквозь зубы Диас.
— Ну, конечно, иначе тебя никому было бы не одолеть! — усмехнулся инквизитор. — Пришлось пойти на хитрость.
Антонио Диас наградил Бартоломе злобным взглядом.
— Меня связали, как барана, и притащили сюда, как мешок!
— Что делать, если ты не пожелал идти сам, — пожал плечами инквизитор. — Сам виноват.
Диас высокомерно промолчал. Правда, сохранять достоинство в помятом и растерзанном виде вожаку контрабандистов было довольно трудно. На лбу у него вздулась шишка, один глаз заплыл, разбитые губы распухли, растрепанные волосы торчали во все стороны. Левый рукав рубашки был почти оторван и каким-то чудом висел на нескольких ниточках, правый вообще отсутствовал. Вдоль предплечья тянулись глубокие кровавые царапины.
— Устроил драку в таверне, — продолжал Бартоломе, — оказал неповиновение страже, избил служителей закона, то есть, в конечном счете, проявил крайне непочтительное отношение к нашей святой матери-церкви. Нехорошо, сын мой.
В ответ Диас разразился площадной бранью, поминая Пресвятую Деву и всех святых.
— Заткнись, сын мой! — сказал Бартоломе. — Или посажу в тюрьму за богохульство!
— Да уж, во всяком случае, не за контрабанду! Мои парни мне все рассказали: не было никаких ядер, не было никакого пороха!
— Не было, — согласился Бартоломе. — Поэтому сейчас мы и поговорим совсем о другом.
— Я ни о чем не буду с вами разговаривать!
— Между прочим, наш договор еще в силе, — напомнил инквизитор, — чистосердечное признание или тюрьма.
— В чем я должен признаться на этот раз?!
— Скажи-ка, что ты думаешь о смерти Педро Рамиреса?
— Ах, вот значит как, — растягивая слова проговорил Диас. — По-вашему, выходит, вонючего старика укокошил тоже я?
— Вот это я и хочу выяснить.
— Черт побери, вы меня совсем замучили! — вдруг закричал Диас. — Что вам от меня надо, в конце концов?! Хотите посадить — ну так посадите, заприте в подземелье, закуйте в цепи, наденьте на меня кандалы, свяжите, заткните мне рот, казните наконец, тысяча чертей! Только отвяжитесь! Оставьте меня в покое, слышите?! Или…