— Успокойся, — сказал Бартоломе, — ради Бога, успокойся. Я не причиню тебе зла. Обещаю, — сказал и увидел недоверие в ее глазах, глазах испуганной дикой лани.
— Санчо! — позвал он. — Санчо! Принеси вина.
Появился слуга с бутылкой и кубком.
Бартоломе поднес кубок к губам Долорес, она отшатнулась.
— Не упрямься, дурочка, — произнес Бартоломе как можно мягче. — Ты что, думаешь, что я хочу тебя отравить? Или что я подмешал в вино сонное зелье? Смотри, — он сделал несколько глотков, — вино совершенно безвредно. Ну же, не бойся.
Пока она пила, Бартоломе осторожно поддерживал ее за плечи. Санчо молча наблюдал эту сцену.
— Похоже, хозяин, у вас ничего не вышло, — заключил он наконец.
— У нас в доме найдется что-нибудь съестное?
— Был как будто кусок говядины, не помню точно, съел я его или нет…
— Скотина! Быстро беги в ближайшую таверну, и если через полчаса не будет накрыт стол, я выбью тебе все зубы!
— Но, хозяин, ночь на дворе…
— Делай, что я сказал!
Недовольный Санчо отправился добывать ужин.
Бартоломе, чтобы не причинять девушке беспокойства, отошел к столу, в глубь комнаты.
— Мне кажется, я чувствую себя лучше, — тихо произнесла она. — Я ведь не ослышалась, вы сказали, что отпустите меня?..
— Да, ты свободна. И… я хотел бы, чтобы ты забыла о том недоразумении, которое едва не произошло.
— И я могу идти?
— С одним условием.
— Значит, — ее голос дрогнул, — вы не отступитесь, пока я… не расплачусь?
— Я дал слово! Помнишь, я обещал, что спасу тебя и твою мать. Разве я не выполнил обещание? Почему же сейчас ты мне не веришь?!
— Чего же вы хотите?
— Я хочу, чтобы ты задержалась здесь всего лишь на час. Я хочу, чтобы ты разделила со мной ужин. Только и всего. Надеюсь, тебя это не затруднит?
— Зачем?..
— Девочка, милая, посмотри на себя, ты же едва на ногах держишься… Кстати, все ценности (если, конечно, они у вас вообще были), все имущество было возвращено вам приемщиком инквизиции? Нет? Еще нет? Я займусь этим, — последние слова он произнес очень тихо, скорее самому себе, чем ей, и уже мысленно добавил: «Если я этим не займусь, вы вообще ничего не получите обратно».
Через полчаса вернулся Санчо, злой, недовольный, но молчаливый и покорный, так как вполне осознавал, что сейчас хозяину лучше не противоречить, и принялся расставлять тарелки. Санчо потрудился на славу. Очевидно, ему не только удалось вытащить из постели какого-нибудь трактирщика, но и заставить его разогреть ужин. На столе появилась олья-подрида — горячее блюдо из мяса с овощами, асадо — жаренное на вертеле мясо. На десерт предназначались фрукты. В довершение Санчо водрузил на стол две бутылки Канарского и удалился с мрачным, но торжественным видом.
— Но ведь сегодня пятница! — сказала Долорес, увидев на тарелках мясо.
— Дурочка! — улыбнулся Бартоломе. — Разве ты не знаешь, больным разрешается не придерживаться постов. А кроме того, разве ты не видишь, на столе два прибора, значит, согрешим мы вместе. Впрочем, если хочешь, после ужина я дам тебе отпущение, — добавил инквизитор. — Идет?
Сперва Долорес стеснялась, но вскоре голод взял свое. Пока она ела, Бартоломе задумчиво ковырял мясо вилкой и размышлял о том, в какое нелепое положение он попал и находил утешение лишь в том, что Долорес этого все равно не понимает. Зато она поняла, что ей и в самом деле больше ничего не грозит. Бартоломе даже не раз замечал острый взгляд, брошенный в его сторону, еще немного настороженный, но скорее любопытный, чем испуганный.
Впрочем, она смогла полностью избавиться от беспокойства и временами с тревогой посматривала в окно. Было уже далеко за полночь.
— Санчо! — крикнул Бартоломе. — Санчо! Проводи сеньориту!
Никто не отозвался.
Раздосадованный Бартоломе тихо выругался и сам отправился в комнатку слуги. Санчо спал, по-детски свернувшись клубочком и тихонько посапывая. Бартоломе стало жаль будить уставшего паренька. «Что-то я на редкость благодушен сегодня», — усмехнулся он про себя.
— К сожалению, наш храбрый защитник уже в объятиях Морфея, — сказал он, возвратившись к Долорес, — так что придется обойтись без него.
— Нет, нет, не нужно беспокоиться, — поспешно сказала она. — Я живу недалеко и без провожатых быстренько добегу до дома.
— Где ты живешь, я прекрасно знаю, — перебил он. — Но не могу же я отпустить тебя одну, когда на улицах не осталось никого, кроме бродяг и бандитов! И это еще не самое страшное. Теперь, говорят, по городу черти разгуливают так же свободно, как у себя в преисподней! Конечно, я могу предложить тебе остаться здесь до утра…
— Нет, нет! — опять горячо запротестовала она, очевидно, все еще не доверяя Бартоломе. — Я не останусь! Я должна быть дома! Если я задержусь до утра, мама обнаружит, что меня нет… Она с ума сойдет от беспокойства!
— В таком случае, как же тебе удалось ускользнуть от ее бдительного ока?
— Я сказала ей, что иду спать, а когда она тоже легла, я тихонечко вышла из дома… Но теперь я должна вернуться!
— …пока она ничего не заметила. Замечательно! Следовательно, ты все от нее скрыла, заботливая дочь… Пожалуй, это правильно. Ну, ну, не волнуйся, я не собираюсь и дальше тебя задерживать. Однако, не взыщи, тебе придется потерпеть мое общество еще полчаса. Пока я не доставлю тебя домой в целости и сохранности.
Бартоломе пристегнул к поясу кинжал в кожаных, расшитых серебром ножнах, надел перевязь со шпагой, набросил на плечи плащ, взял шляпу. Долорес невольно отметила, как легко и привычно обращается он с оружием, так, словно он был солдатом, а не монахом.
Сейчас он совсем не походил на священника. Перед ней стоял красивый и изящный кабальеро, по-юношески подтянутый и стройный, и вдруг ей пришла в голову странная мысль, что все ее подруги умерли бы от зависти, если бы увидели ее рядом с ним. «Дура!» — рассердилась она сама на себя, и ей стало так стыдно, что ее щеки вспыхнули.
Они вышли на улицу.
Ночь была на удивление светлой. Полная луна висела над крышами домов в окружении своих младших сестер — звезд. Ощущалось легкое дуновение бриза. Эта ночь, принесшая в тесные городские закоулки покой и прохладу, была точно создана для неспешных прогулок, тихих, нежных бесед и серенад под балконом. И не верилось, что эта ласковая, бархатная ночь таит в себе угрозу, что под ее совиными крыльями находят укрытие не только влюбленные парочки, но также убийцы и грабители.
Бартоломе предложил девушке руку, и она приняла это как должное, даже не успев подумать, как и почему это произошло.
Некоторое время они шли молча, пока какая-то тень не метнулась прочь прямо у них из-под ног. Долорес тихо вскрикнула и отступила на шаг. Бартоломе лишь рассмеялся.
— Это кошка, — сказал он. — Просто кошка. Самая обыкновенная, серая или черная.
— Но ведьмы могут превращаться в кошек! — возразила Долорес.
— Тебе виднее, — усмехнулся он.
— Но вы же знаете, что я не ведьма, что нас с мамой несправедливо обвинили и что я… я, на самом деле, так их боюсь…
— Не волнуйся! Я думаю, ни одна ведьма не станет показывать свои способности перед инквизитором.
Долорес вдруг почувствовала, что он над ней смеется, очевидно, считая маленькой, глупой девочкой. Но она с детства наслушалась сотен страшных историй о проделках злых колдуний, которые могут принять облик кого угодно: кошек, собак, жаб… Она слышала эти рассказы от матери, от недавно умершей бабушки, от подруг. Не верить им было просто невозможно! Но сейчас ей стало стыдно, стыдно за то, что она оказалась такой трусихой.
— Пойдемте! — сказала она. — Конечно, это была только кошка…
Неожиданно тишину ночи нарушила песня. Главенствовал сочный баритон, ему вторили писклявый тенорок и хриплый, пропитый бас. Вскоре в конце переулка показались и сами исполнители — тройка подвыпивших матросов, по всей видимости, возвращавшихся из портовой таверны. Двое — обладатели тенора и хриплого голоса — шли в обнимку, поддерживая друг друга, причем один из них был на голову выше другого. Коротышка нес фонарь. Третий — высокий, крепкий мужчина, очевидно, предводитель маленькой компании, шествовал впереди и держался на ногах довольно твердо. Именно он начинал очередной куплет, а приятели ему вторили.
— Ого! — воскликнул длинный. — Да тут прячется какая-то парочка! А ну, посмотрим, кто это!
Коротышка поднял фонарь и едва не ткнул им в лицо Бартоломе.
— Черт побери! — удивился он. — Да ведь это крошка Долорес! С кем это она, а, Рамиро?
— Долорес! — ахнул широкоплечий парень. — Что ты тут делаешь, ночью, да еще в этой странной компании?!
Ты!.. Ты…
Он, казалось, едва не задохнулся от негодования и злости.
— Отвечай мне, кто он такой?! Кто этот мерзавец, с которым ты… И как ты могла, как?!
— Долорес! — ахнул широкоплечий парень. — Что ты тут делаешь, ночью, да еще в этой странной компании?!
Ты!.. Ты…
Он, казалось, едва не задохнулся от негодования и злости.
— Отвечай мне, кто он такой?! Кто этот мерзавец, с которым ты… И как ты могла, как?!
— Рамиро, — пробормотала Долорес, — я потом тебе объясню… Он вовсе не тот, за кого ты его принял… Мы поговорим после… После, ладно? А сейчас уходи, уходи, ты же пьян!..
— Я не настолько пьян, чтобы не понимать, что девушка, которую я считал чистой, как ангел, на самом деле…
— На самом деле ты ничего не знаешь! Уходи!
— Сначала я покажу ему, как волочиться за чужими девчонками!
Рамиро вцепился в кружевной воротник Бартоломе и как следует встряхнул инквизитора.
— Рамиро, отпусти его! Он вовсе не…
Долорес попытался оттолкнуть моряка — с таким же успехом легкий ветерок мог опрокинуть скалу.
Бартоломе как будто даже не пытался вырваться. Левой рукой он нащупал эфес шпаги, рванул его вверх и нанес матросу удар в висок. И здоровенный парень рухнул к его ногам.
Теперь Долорес испугалась за Рамиро.
— Что вы сделали?! Вы убили его!
— Нет, — ответил Бартоломе, скривив губы в злой усмешке. — Я его просто оглушил. Не принимайте меня за кровопийцу. Я судья, но не палач.
Словно в подтверждение его слов Рамиро чуть приподнялся и застонал.
Приятели Рамиро схватились за ножи.
— Назад! — Бартоломе перехватил клинок из левой руки в правую.
Шпага Бартоломе описала сверкающий круг, распоров рубашку на груди низенького матроса, как раз напротив сердца. От неожиданности он охнул и схватился за бок. Но ни капли крови не увидел он, взглянув затем на свою ладонь, он даже не был оцарапан.
— Клянусь всеми святыми, он отрезал мне ус! — завопил другой моряк, хлопнув себя по щеке.
— Если ты сделаешь хоть один шаг, я отрежу тебе все остальное, — хладнокровно пообещал Бартоломе.
Матросы в нерешительности переминались с ноги на ногу.
— Возьмите вашего приятеля, — Бартоломе легонько пнул Рамиро в бок носком сапога, — и отправляйтесь ко всем чертям!
Парни сочли за лучшее не испытывать судьбу и не связываться с незнакомцем, так мастерски владеющим шпагой.
Они подхватили Рамиро под руки и поволокли прочь. Его грубые башмаки стучали по булыжной мостовой, пока не свалились, и дальше Рамиро бороздил мостовую голыми пятками. Подвыпившие товарищи либо не заметили этого, либо не придали большого значения.
— Так это твои друзья? — спросил Бартоломе, расправляя порванный воротник.
В его голосе прозвучало плохо скрываемое презрение, и оно укололо Долорес в самое сердце.
— Да… Нет… Просто знакомые…
— Поэтому один из них и заявлял на тебя свои права?
— У него нет на меня никаких прав! — возмутилась Долорес. — Он был матросом на судне моего отца, пока тот не погиб.
Ее голос дрогнул. Ей вдруг стало горько и обидно, потому что он мог подумать, будто у нее есть что-то общее с грубыми, пьяными матросами. Хотя какое ей, в сущности, дело до того, что подумает о ней человек, который сам хотел бесчестно обойтись с ней всего лишь два часа тому назад?!
— Допустим, — произнес только Бартоломе. — Допустим.
Долорес печально опустила голову.
Остаток пути они проделали молча, не глядя друг на друга.
— Мы пришли, — наконец тихо произнесла девушка, остановившись у дверей двухэтажного, довольно просторного, но обветшавшего дома.
— В таком случае, я могу быть свободен? — слегка улыбнулся он.
— Да, — едва шевельнула она губами, — можете…
Он сделал шаг ей навстречу, как будто хотел что-то сказать, но вдруг резко повернулся и быстро пошел прочь.
— Прощайте!
— До свидания, — тихо ответила девушка, но Бартоломе уже не слышал ее.
Она долго смотрела ему вслед. У нее было странное чувство, будто сегодня в ее жизни произошло что-то очень важное, но что это было, она так и смогла до конца понять.
* * *— Вот как, значит, — черные глаза Диаса сверкнули нескрываемой ненавистью. — Отец-инквизитор — вот кто вы такой…
У Бартоломе даже промелькнула мысль, что сейчас юный разбойник набросится на него, благо в зале для допросов они находились одни. Впрочем, Бартоломе стоило только позвать на помощь или позвонить в серебряный колокольчик, что лежал у него под рукой на столе, — и в зал ворвались бы дюжие стражники.
— Значит, я здесь по вашей милости, — проговорил Диас. — Ну, спасибо. Я это запомню.
— Узнал? Замечательно. По крайней мере, мне не придется долго объяснять, в какое незавидное положение ты попал.
Только исполненный ненависти взгляд был ему ответом.
«Злишься, красавчик! Ну, еще бы! В твоих глазах я, должно быть, последний негодяй, подлец, предатель, человек без чести и совести. Возможно, ты не так уж и не прав, но делать выводы еще рано. Я еще не решил, что с тобой делать».
— Вот что, сын мой, — прервал напряженное молчание Бартоломе, — у меня есть к тебе одно предложение. Прежде всего, хорошенько поразмысли и оцени весь ужас твоего положения. Ты попался на контрабанде. С поличным. Знаешь, кому предназначались порох и ядра? Алжирским пиратам. Ты пособник магометан, сын мой.
— В таком случае, вы тоже, святой отец.
— Нет, сын мой. Ошибаешься. Порох и ядра в арсенале, ты в тюрьме, ergo[11], товар по назначению не доставлен, виновник схвачен, я предотвратил преступление против веры и родины. В свою очередь, из этого следует…
— Вы мерзавец — вот что из этого следует!
— Благодарю. А ты — висельник. Причем в самом ближайшем будущем. Мне остается только сдать тебя городским властям.
Диас ответил презрительной улыбкой.
— Конечно, — продолжал Бартоломе, — ты столько раз рисковал жизнью, что новая опасность тебя не пугает. Однако, если есть шанс ее избежать, почему бы им не воспользоваться? Договоримся, сын мой. Сейчас ты мне искренне, чистосердечно, как на исповеди, ответишь на все вопросы, что я тебе задам, покаешься во всех своих прегрешениях, каковы бы они не были.
— Исповедоваться? Вам? Да у вас, святой отец, грехов больше, чем у десятерых таких, как я, вместе взятых!
— Церковное таинство, сын мой, остается церковным таинством независимо от нравственных достоинств священника, который его совершает. Впрочем, это богословские тонкости. Я хочу знать, что тебя связывало с покойным евреем Яго Перальтой?! Какие делишки ты с ним обделывал, черт побери?!
Диас молчал, только сверкал глазами.
— Если ты будешь сговорчив, я отпущу тебя на свободу, — пообещал Бартоломе. — В противном случае, тебе придется свести тесное знакомство с городским палачом.
Молчание.
— Хорошо! Хочешь на виселицу — пожалуйста! А как же твои братья и сестры? Мать? Насколько мне известно, ты — их единственная опора. Что будет с ними?
Диас застонал. Впрочем, этот звук походил скорее на предсмертный хрип раненого зверя.
— Допустим… я соглашусь, — глухо произнес он наконец. — Но где гарантии, что вы и в самом деле отпустите меня?
— Гарантии? Никаких! Только мое слово.
— После того как вы меня уже один раз провели?! Это смешно, святой отец!
— Позволь, в прошлый раз я тебе никаких обещаний не давал.
— Я вам не поверю!
— Что ж, — рука Бартоломе потянулась к колокольчику, — сейчас я вызову стражу и тебя отведут в городскую тюрьму.
— Постойте!
— А, ты передумал. Так-то лучше.
— Что… я должен рассказать?
— Что связывало тебя с Яго Перальтой?
Диас колебался. Он явно чуял подвох. Ведь рассказать о своих похождениях означало окончательно себя погубить, своими руками вырыть себе могилу. А надежда на освобождение была слишком призрачной.
Бартоломе словно прочитал его мысли.
— Если б я хотел доказать, что ты пират и контрабандист, Антонио Диас, — сказал он, — мне не нужно было бы добиваться твоего признания. Я приказал бы схватить десяток твоих ребят, вздернуть их на дыбу, — далеко не все люди проявляют твердость в таких случаях, особенно, когда речь идет о чужой шкуре, а не о своей собственной, — и через пару дней я уже знал бы все, что хотел знать. Меня интересует не столько твоя особа, сколько делишки старого еврея.
— Может быть, вы думаете, что я не только магометанин, но еще и иудей? Трудно быть тем и другим сразу, святой отец.
— И потому оставим и Магомета, и Моисея. Поговорим о золотом тельце. Ведь поклонение именно этому идолу объединяло вас с Перальтой, не так ли?
— Вы что, святой отец, считаете, что я еще и язычник?!
— Я думаю, что ты, сын мой, заурядный разбойник. Итак, когда ты познакомился с Яго Перальтой?
— Это было четыре года назад… Тогда впервые мне довелось командовать судном. Наш капитан взял на борт груз, но внезапно заболел перед самым выходом в море. Но Перальта — все товары принадлежали ему — потребовал, чтобы никаких проволочек не было… И судно доверили мне.