Он так и не понял, услышала его Эльза или нет, она судорожно, горько рыдала. Он гладил ее по голове. Рубашка у него на груди промокла от ее слез. Наплакавшись, она умылась и, глядя на свое отражение в зеркале над раковиной, сказала:
– Нет, нет, я совершенно не похожа на еврейку.
* * *Поскребышев открыл дверь, заглянул, но в кабинет не зашел, буркнул что-то, захлопнул дверь и побежал дальше. Это означало, что Хозяин выехал с Ближней дачи. Поскребышев проверял, на месте ли спецреференты. Он никогда не делал этого по внутреннему телефону, ему необходимо было увидеть каждого своими глазами.
В коридоре слышался тяжелый топот. Бегала, суетилась охрана. Все проверялось в тысячный раз. Уборщицы стирали последние невидимые пылинки с подоконников, перил, дверных ручек. В буфете заваривали свежий чай, нарезали теплый хлеб.
Спецгруппа врачей ежедневно снимала пробы с продуктов, собирала в пробирки воздух сталинского кабинета, на анализ брали чернила из чернильницы, грифели карандашей, бумагу, ворсинки ковров. Огромный сложный механизм под названием Кремль работал безупречно. Два года назад, в 1935-м, его основательно прочистили, проверили каждую деталь, негодные колесики и винтики заменили новыми, более надежными и совершенными.
В 1934-м, когда Илья получил должность спецреферента, кремлевским хозяйством заправлял секретарь ЦИК СССР Авель Сафронович Енукидзе, добродушный голубоглазый грузин, старинный друг хозяина, крестный отец его жены Надежды Сергеевны. Заслуженный большевик, участник трех революций, он с удовольствием пользовался плодами героической борьбы за рабочее дело. Главной его слабостью были женщины. Он знал в них толк, любил блондинок и брюнеток, худышек и полненьких, юных и зрелых, комсомолок и беспартийных. Щедрость его была безгранична. Каждую красавицу, завладевшую его горячим большевистским сердцем, он одаривал талонами в закрытый распределитель, билетами в правительственные ложи лучших театров и стадионов, должностями, квартирами, путевками на курорты. Он жил широко, весело и не обращал внимания на сигналы о контрреволюционных высказываниях кремлевской челяди.
Тогда, в 1934-м, челядь еще болтала что хотела, почти открыто, не понижая голоса.
– Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия, – ворчала, надраивая пол, уборщица Анастасия Константинова тридцати трех лет.
– Товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что получает двести рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Может, он несколько тысяч получает, да разве узнаешь? – вторила ей уборщица Бронислава Катынская, тридцати девяти лет.
Их товарка Анна Авдеева двадцати одного года, отжимая половую тряпку над ведром, заявила:
– Сталин убил свою жену. Он нерусский, очень злой, ни на кого не смотрит хорошим взглядом, а за ним-то все ухаживают!
Сантехник Михаил Зыков, ликвидируя засор в женской уборной, в присутствии уборщиц Мешаковой, Жалыбиной и Авдеевой рассказал анекдот:
– Как можно за две копейки удивить заграницу и обрадовать население СССР? Убить Сталина. Пуля две копейки стоит.
Уборщицы хихикали, особенно громко та, которая обо всем этом донесла.
Прочитав очередной донос, Авель Сафронович махнул рукой, сказал, что у него нет ни времени, ни желания разбираться в болтовне уборщиц. Комендант Кремля Петерсон Рудольф Августович[6] также не придал значения тревожному сигналу. Но товарищи из органов отнеслись к этой информации весьма серьезно. Первой вызвали Авдееву. Она сначала все отрицала, потом призналась, что контрреволюционные сплетни, будто товарищ Сталин застрелил свою жену, ей передала телефонистка Кочетова.
Кочетова, двадцать лет, член ВЛКСМ, тоже вначале все отрицала, потом призналась, что провокационную клевету на товарища Сталина услышала от Синелобовой, библиотекарши кремлевской библиотеки, беспартийной, двадцати девяти лет.
Синелобова призналась сразу и назвала много имен. Следствие особенно заинтересовалось двумя библиотекаршами правительственной библиотеки: Раевской Е.Ю., тридцати одного года, урожденной княжной Уросовой, и Розенфельд Н.А., сорока девяти лет, из рода князей Бебутовых.
Эта Розенфельд, мало что княжеского рода, была замужем за братом троцкиста Л.Б. Каменева, Розенфельдом Н.Б.
Мгновенно был арестован их сын, Розенфельд Б.Н., двадцати шести лет, инженер Мосэнерго. Он признался, что его отец Розенфельд и дядя Каменев говорили о необходимости устранения Сталина, а мать выражала готовность лично убить Сталина.
К апрелю 1935-го органы вскрыли крупные террористические группы в Оружейной палате, правительственной библиотеке, комендатуре Кремля, а также террористическую группу троцкистской молодежи. Все работали на разведки иностранных государств. Все готовили убийство товарища Сталина.
Библиотекарши, бывшие дворянки-белогвардейки, пытались проникнуть в квартиру товарища Сталина с целью совершения над ним террористического акта. Одна библиотекарша, бывшая графиня, собиралась пропитать ядом страницы книг, которые читает товарищ Сталин. Кроме графини-отравительницы, имелись еще отравители-водопроводчики, они готовились подмешать яд в систему водоснабжения Кремля. Отравитель из кремлевской комендатуры женился на подавальщице с целью отравить еду, которую она будет подавать товарищу Сталину.
Многие участники и в особенности участницы кремлевских террористических групп пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством товарища Енукидзе. Он лично принимал их на работу, с некоторыми сотрудницами сожительствовал. Таким образом в аппарат ЦИК СССР проникли деклассированные элементы, последыши дворянства, бывшие княгини, графини и т. д. Они представляли собой контрреволюционный блок зиновьевцев, троцкистов, агентов иностранных государств.
Когда только заваривалось «Кремлевское дело», Илья ждал ареста каждый день и пытался угадать, как именно это произойдет. Возьмут его на службе, прямо в Кремле, или явятся ночью домой? Но скоро он понял, что коршуны Ягоды облетают Особый сектор стороной. Спецреферентов не трогают, потрошат комендатуру, обслугу и секретариат ЦИК.
В кремлевских кулуарах все догадывались, что главной мишенью был Енукидзе. Илья думал: «Неужели чтобы уничтожить доброго Авеля, требуется такая грандиозная театральная постановка? Сто двенадцать действующих лиц, девять расстреляны, остальные посажены. Сотни страниц протоколов допросов, яды, бомбы, гранаты, револьверы – только ради Авеля?»
Перепуганные уцелевшие служащие шептались совсем тихо, но все-таки еще шептались, перебирали, как четки, грехи арестованных, словно вымаливали ответ на вопрос «За что?». Перечень грехов очередной жертвы создавал иллюзию, будто существует некий свод правил безопасности. Вспоминали неосторожные высказывания, ходатайства за арестованных, какие-то статьи и брошюры, в которых Енукидзе неправильно отразил роль Хозяина в революционном подполье, нашумевшую историю о двух юных сотрудницах секретариата ЦИК. Товарищ Енукидзе возил к себе на дачу обеих, потом выдал им отличные характеристики, пристроил в советскую торговую делегацию в Париж, щедро снабдил валютой. Из Парижа девушки на родину не вернулись.
Встречая поникшего, растерянного Енукидзе в коридоре, Илья думал: «Эх, Авель Сафронович, вы же неглупый человек, почему не догадались вовремя смыться? Двум девчонкам помогли сбежать, а сами? Что вас держит? Жены и детей у вас нет. Неужели верите, что Инстанция пощадит вас по старой дружбе?».
Новая кремлевская челядь ни о чем не шепталась, анекдотов не рассказывала, частушек не пела. Все боялись друг друга и старательно строчили доносы. Существовала устойчивая иллюзия, что доносчика не посадят, он свой, бдительный, преданный, нужный. Но и доносчиков брали.
В постановлении Политбюро «Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе» от 3 апреля 1935 года отмечалось: «Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина. Его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность и проявившего несвойственную коммунистам тягу к бывшим людям».
Не знал тов. Енукидзе, при всем желании не мог знать о том, чего не существовало в реальности. Никакого «Кремлевского заговора» не было, покушения на товарища Сталина никто не готовил. Авеля Сафроновича действительно использовали, но вовсе не уборщицы, не водопроводчики, не графини-библиотекарши, а сам товарищ Сталин в своих, ему одному ведомых целях.
Среди документов, с которыми работал Илья, готовя первую сводку для Хозяина в январе 1934-го, имелось письмо, датированное августом 1933-го. Его отправил из Москвы в Берлин посол Германии Дирксен. Это был отчет о поездке на дачу к Енукидзе. Вместе с послом в гости к Авелю явился советник посольства фон Твардовски, также присутствовали заместители наркома иностранных дел Крестинский и Карахан.
Среди документов, с которыми работал Илья, готовя первую сводку для Хозяина в январе 1934-го, имелось письмо, датированное августом 1933-го. Его отправил из Москвы в Берлин посол Германии Дирксен. Это был отчет о поездке на дачу к Енукидзе. Вместе с послом в гости к Авелю явился советник посольства фон Твардовски, также присутствовали заместители наркома иностранных дел Крестинский и Карахан.
Посол Дирксен подробно пересказывал слова Енукидзе.
«Руководство СССР уверено, что национал-социалистическая перестройка Германии послужит делу укрепления германо-советских отношений. После захвата власти агитационный и государственный элементы внутри партии размежуются. Германское правительство обретает полную свободу действий, которой советское правительство пользуется уже много лет. В Германии, как и в СССР, есть люди, ставящие на первый план партийно-идеологические цели. Их надо сдерживать с помощью государственного мышления».
Советская пресса проклинала немецкий фашизм, для прогрессивной мировой общественности СССР стал оплотом борьбы с национал-социализмом. Сквозь багровый дым официальной пропаганды Сосо дружески кивал и подмигивал Адольфу: маска, я тебя знаю, мы с тобой можем договориться.
Октябрем 1933-го были датированы телеграммы фон Твардовски в Берлин, в которых он докладывал об инициативах «нашего советского друга». Этим «другом» был известный большевистский журналист, остроумный пройдоха Карл Радек. Он предлагал устроить в Москве встречу Дирксена с Молотовым. Дирксен к тому времени был переведен послом в Японию и собирался посетить Москву с прощальным визитом. Встреча состоялась. Через Дирксена, устами Молотова, Сосо передал Адольфу очередной горячий привет.
«Двурушник, – бормотал про себя Илья, вчитываясь в перехваченные отчеты немцев о тайных переговорах. – Товарищ Сталин – двурушник».
На жаргоне профессиональных нищих «двурушничать» – значит в толпе, из-за спин товарищей, протягивать для подаяния не одну, а обе руки. Словечко так нравилось Инстанции, что приобрело новое, политическое значение, мелькало в митинговых речах, обвинительных заключениях, газетных статьях. Двурушниками называли замаскировавшихся вредителей и шпионов. Товарищ Сталин, заигрывая с Гитлером, вел себя как двурушник в изначальном, нищенском смысле, протягивал обе руки.
Илья пытался отыскать хотя бы намек на ответную реакцию фюрера.
Из разведсообщений и перехваченной дипломатической переписки 1933—34-го следовало, что Гитлер намерен сотрудничать с поляками, французами, англичанами, с кем угодно, только не с Россией. Риббентроп летал в Париж, Геббельс в Варшаву, полным ходом шли тайные и официальные переговоры. В январе 1934-го был заключен пакт о ненападении между Германией и Польшей.
Предложения Сталина фюрер игнорировал. Судя по всему, тайная миссия Авеля Сафроновича провалилась.
Повинуясь больше инстинкту, чем здравому смыслу, Илья не упомянул в своей первой сводке письмо Дирксена. Никакой новой информации в письме не содержалось, хозяин и так отлично знал, о чем беседовал Енукидзе с немецким послом. Касаться этой темы стоило, лишь когда Гитлер откликнется, в одну протянутую руку положит очередные миллионные кредиты, другую пожмет в знак тайной сердечной дружбы.
Именно тогда, весной 1934-го, сама собой включилась и заработала в сознании спецреферента Крылова система трех «У». Чтобы Уцелеть, следовало Угодить Инстанции, то есть правильно расставлять акценты в сводках. А для этого нужно было Угадать, как относится к Гитлеру не товарищ Сталин, а уголовник Сосо.
Хозяин мягко отстранил Авеля Сафроновича от переговоров с немцами, ни в чем не упрекнув старого доброго друга. Его ярость не закипала, она была холодной и твердой, она медленно кристаллизовалась, подобно соли в перенасыщенном растворе.
Енукидзе исключили из партии, «поставили на ноги», то есть лишили персонального автомобиля; «ударили по животу», то есть лишили доступа к закрытому распределителю и права питаться в кремлевской столовой. Квартиру и дачу отняли, отправили в Сочи заведовать санаторием, потом в Харьков заведовать трестом.
В 1936-м, перед началом первого показательного процесса, Авель Сафронович примчался в Москву, умолял Сосо пощадить старых большевиков Зиновьева и Каменева. Ничего не понял добрый Авель[7].
Теперь, в январе 1937-го, Енукидзе сидел в тюрьме, а Сосо упорно продолжал протягивать Адольфу обе руки.
– Вы, уважаемый Сосо, конечно, не еврей, – беззвучно прошептал Илья, глядя в глаза бронзовому бюсту на столе. – В «Майн Кампф» о грузинах ничего не написано, вряд ли фюрер вообще знает, что существует такая национальность. Но вы, батоно Сосо, жгучий брюнет, а для Гитлера все брюнеты относятся к неполноценным расам. Думаете, его помешательство на расах всего лишь пропагандистский трюк? «Агитационный элемент»? Нет, он искренне верит собственному бреду, считает себя мессией. Ну и на хрена вам, товарищ Джугашвили, этот бесноватый ефрейтор?
Глава девятая
Окончательное решение покинуть Германию доктор Штерн принял в январе 34-го, когда вступил в силу закон о гигиене и стерилизации. Ничего особенного в этом событии не было, но оно оказалось последней каплей. Пришлось расстаться с иллюзией, что власть нацистов скоро закончится, что абсурд не может длиться вечно. Несколько его бывших коллег эмигрировали. Остальные вступили в партию и с энтузиазмом принялись выполнять призывы ефрейтора «сконцентрировать все силы на сотворении новых детей божьих. Очищать наши ряды и с помощью чисток вернуть себе божественную избранность».
Отто прошел отбор и готовился к вступлению в молодежную группу СС. Макс стал заикаться и болеть тяжелыми ангинами. Эльза покрасила волосы в платиновый цвет, чтобы скрыть рыжину. Горничная Магда уволилась, она проработала в доме пятнадцать лет. Эльза и Карл просили ее остаться, но она ответила, что слишком стара и больше не может терпеть насмешек господина Отто. Извиниться перед ней Отто категорически отказался, заявив, что эта толстая старуха, наполовину чешка, неполноценна в расовом отношении.
Горбун молочник исчез. Появился новый, с прямой спиной. Новая горничная состояла в Лиге немецких девиц и была осведомительницей гестапо.
Доктор понимал, что в его положении подавать документы на эмиграцию, идти легальным путем – самоубийство. Эльза и Отто, разумеется, никуда уезжать не собирались. Карл надеялся, что позже, за границей, в нормальной стране, ему удастся объяснить им, почему больше нельзя жить в Германии, помешательство пройдет, они опомнятся.
Старинный приятель, главный врач дорогого швейцарского санатория, давно приглашал поработать, гарантировал бесплатное жилье, солидные гонорары.
Доктор Штерн не спешил, искал подходящего случая. О работе за границей, даже временной, заикаться не стоило. А вот на отдых в Швейцарию его вполне могли выпустить.
Теперь жизнь приобрела какой-то смысл. В цюрихском банке у него имелся счет, там скопилась небольшая сумма в швейцарских франках – гонорары за научные статьи, за лекции на медицинском факультете Цюрихского университета. Он был благодарен себе, что удержался, не тронул эти деньги в самые трудные времена. Надолго не хватит, но можно прихватить все имеющиеся наличные марки, а главное, ему обещали работу и бесплатное жилье на первое время.
Он продолжил переписку со швейцарским приятелем и стал потихоньку внушать Эльзе, Отто и Максу мысль об отдыхе в Швейцарии.
В конце июня подвернулся удобный случай. Полковник Вирте, бывший однополчанин Геринга, отправлялся на неделю в Швейцарию, отдохнуть в альпийском санатории. В его личном самолете, конечно, нашлось место для доктора и его семьи.
За сутки до отлета Карлу внезапно сообщили, что ему придется отложить отпуск и остаться в Берлине. Его заверили, что через несколько дней он сможет присоединиться к своей семье в Швейцарии. Доктор отнесся к этому вполне спокойно. Накануне он вручил Эльзе солидную сумму в марках. Бережливая Эльза удивилась:
– Зачем так много? Мы отправляемся всего на месяц.
– Макс должен пройти специальный курс лечения, это дорого, – объяснил Карл.
Перед сном он зашел к Максу. По ковру были разбросаны игрушки, среди них детали «юнкерса», который когда-то подарил Максу на день рождения Вирте. Рядом с крыльями лежали крошечные фарфоровые фигурки летчика и пассажиров.
– Папа, я пытался починить самолет, но не получилось, – зевнув, сказал Макс.
– Ты же знаешь, это невозможно, мы с тобой много раз пытались.
Карл сложил детали «юнкерса» в коробку, вспомнил, как маленький Макс показывал пальчиком на фигурки: «Вот мама, Отто, я… А ты с нами не полетел, ты остался в Берлине». Случайное воспоминание неприятно кольнуло. Он поцеловал Макса, погасил свет, тихо вышел из комнаты.