— Прекрасно, — согласилась Энн.
На дачу они приехали около шести часов. Стоял теплый весенний вечер; уже взошла луна. В поезде Рассел усердно развлекал ее, изображая, как на заседании комитета редактор журнала «Стейтсмен» битый час пытался совместить непоколебимую лояльность по отношению к Советской России с глубочайшим пацифизмом и добросердечным отношением к контрреволюции.
Носильщиков на платформе не оказалось. Энн с восхищением следила, как Рассел вскинул на плечо весь их багаж (она всегда забывала о том, что он очень силен) и в два счета донес его до станционного здания, а потом с деловитой уверенностью вызвал по телефону такси.
Знакомая комната в доме Мальвины — потолок из сосновых досок, запах дерева, книг, соленое дыхание моря, — и сердце у Энн болезненно сжалось: ведь в этих стенах была убита Прайд. Но воспоминания отхлынули, когда Рассел подхватил ее на руки и прижал к груди.
— Ну и силища! — засмеялась она. — Смотри, не надорвись! Я тяжелая!
— Для меня… — Заглянув ему в лицо, она увидела, что он не шутит. — Для меня ты слабенький, хрупкий мотылек, несмотря на всю твою гениальность, и я буду тебя лелеять и укрывать от жизненных невзгод.
— М-мм… С такой постановкой вопроса я встречаюсь впервые. Между прочим, если тебе доведется беседовать с одной моей знакомой, некой Китти Коньяк, — ей ты не говори, что я мотылек. А хорошо бы теперь поужинать! Неужели ты правда не забыл захватить еду?
— Голубушка, твой старик, может быть, безнадежен как социолог, но по части снабжения провиантом он кому хочешь даст сто очков вперед. Перед тобой потомственный организатор пикников! Король бойскаутов!
— Рассел, милый, говори о себе все что угодно, только не это.
В ее голосе проскользнула грустная нотка.
Но хозяйственные наклонности Рассела ее даже растрогали. Из деревянного ящика, который он внес в комнату с такой легкостью, как если бы — словом, как если бы это был довольно увесистый деревянный ящик, — будто по волшебству явились пол-окорока, копченая грудинка, курица, два мясных пирога, телячьи отбивные — все это было сразу же отправлено в холодильник — и бесконечные жестянки и банки, а в них — кукуруза, помидоры, блинная мука, овсяный концентрат, рокфор… Как все мечтатели со здоровым желудком, Энн любила разглядывать витрины гастрономических магазинов — и вот, пожалуйста, целый магазин на дому!
Повязавшись передником и распевая «Улыбнись, улыбнись!», Рассел принял деятельное участие в приготовлении и сервировке свадебного ужина. Он развил даже слишком большую активность, а его оптимизм перехлестывал через край. Весь этот шум начал действовать Энн на нервы. Она почувствовала необъяснимую усталость. Ей хотелось спокойно поужинать, посидеть, полюбоваться морем в лунном свете, ощутить на губах вкус поцелуев-долгих-долгих, пока не закружится голова — и наконец уснуть в крепких мужских объятиях.
— «А путь-дорога вьется, вье-о-отся»…
— Ну и черт с ней! Пусть вьется!
— Что с тобой, деточка?
— Извини ради бога, Рассел. Просто эта песня мне еще во время войны надоела.
— Ладно, тогда споем веселую — «Красотка в бедности жила, но честной девушкой была». Или еще… М-да, действительно, я что-то разошелся. Но, видишь ли, женитьба — это здоровенная нервная встряска! А все-таки приятно, черт возьми!.. Все. Молчу и превращаюсь в мышку-насколько это возможно при моих двух сотнях фунтов живого веса! В мышку — ха-ха-ха! Помесь мышки со слоном… помесь таракашки с бегемотом… Господь был не очень изобретателен по части сотворения зверья… по части созверения…
И пошел, и пошел… Однако он, видимо, не обижался, что она не слушает, и Энн была почти счастлива. После ужина они посидели на веранде, наслаждаясь бессмертно банальным зрелищем лунной дорожки, и в его умелых объятиях не было ни вялой рыбьей робости, ни чересчур нетерпеливой страсти.
В одиннадцать часов он вдруг сказал:
— Пора ложиться.
— Ну, что ж… — Ее охватил чуть ли не девичий страх.
В комнате он сжал ее руку, подвел к окну и усадил. Она встревожилась, не понимая, куда он клонит, но тут его осветила луна, и тогда ей сделалось смешно. По лицу Рассела было разлито покаянно-сентиментальное выражение, а голос, сверх всякой меры проникновенный и мужественный, был достоин Ассоциации молодых христиан:
— Энн, наступил тот момент, когда… Мы оба люди широко мыслящие, и, мне кажется, природа щедро наделила нас чувством юмора, но… отбросим на время юмор. Пусть этот час будет для нас священным. Вероятно, я должен был бы признаться тебе раньше, но, во всяком случае, выслушай меня сейчас и постарайся понять. Дело в том, что я никогда не был завзятым донжуаном, но увы… нельзя сказать, чтобы мне до сего дня удалось сохранить девственность.
— Что такое?!
— Да, к моему глубокому огорчению, мне не удалось…
— Ну, и мне тоже.
— Тебе… тоже?
— Да… увы.
— Вот как?.. Ну, в таком случае… Да… Но, конечно… Ты вполне современная женщина..:
— Что значит современная?! Я просто женщина, и все! А эта конструкция, слава богу, еще не устарела!
Рассел боролся с собой; гримасы недоумения и разочарования чередовались на его лице — лице маленького мальчика, которое кажется большим только потому, что отражается в увеличивающем зеркале. Но мало-помалу оно прояснилось, и Рассел расхохотался.
— Ей-богу, я даже рад! Энн, я сентиментальный притворщик и болтун! Я же все делаю напоказ! И прогрессивным деятелем я стал только, чтобы порисоваться! (Девочка, если ты когда-нибудь припомнишь мне эти слова, я тебя задушу!) Мне, конечно, хотелось устроить чувствительную сцену, стучать кулаком в грудь и благородно каяться в грехах! Типичный сентиментальный либерал, вот я кто! А ты… такая открытая, такая честная, такая… Нет, к черту все эти добродетели! Сегодня я их знать не знаю! Ты моя, и точка! Поди сюда. Как это расстегивается?
Рассел всегда ей нравился. Во всяком случае, ей нравилось, что она нравится ему. А в их первую ночь, с той минуты, когда в порыве откровенности он сознался в своем наивном лицедействе, и до того момента, когда они проснулись, так и не разомкнув объятий, тесно прижавшись друг к другу, она даже решила, что любит его.
Убедившись, что не нужно быть деликатным и разыгрывать возвышенную страсть, Рассел ударился в другую крайность. На другой день он отправился купаться нагишом, на стол накрывал в одном переднике и соломенных сандалиях и пустился рассказывать анекдоты, не только малопристойные, но хуже того — старые, как мир.
Один день веселой похабщины даже позабавил Энн, да и дальше это ее не коробило. Но, перевидав на своем веку не одну Китти Коньяк, она не питала особого пристрастия к вульгарности. Ей начинало казаться, что Рассел слишком уж шумен и слишком уж гордится своей физической силой, даже в самые интимные минуты. Ему так же недоставало чувства меры, как Линдсею Этвеллу — решительности.
И вот, когда Рассел чистил на крыльце картошку и болтал, не закрывая рта, уверенный, что жена хлопочет на кухне, Энн на цыпочках выскользнула через черный ход, побежала к морю и укрылась в нагретой солнцем ложбинке между песчаными дюнами. Она бежала легко, словно помолодев, и ветер трепал ее волосы, выбившиеся из-под красной косынки. Солнце умиротворяло ее и убаюкало, но крошечный молоточек, неотвязно стучавший в ее мозгу, не затихал, и мысли Энн были невеселы.
«Он просто ребенок. Он хочет сделать все как лучше. Он вовсе не глуп. (Если бы только он не паясничал и не кидался ни с того ни с сего меня щекотать!) Но он действительно ребенок. Такой же тщеславный. Такой же ломака. Нет, я не хочу, чтобы у моих детей… чтобы у Прайд был такой отец.
«Нет, я не права. Из него получился бы прекрасный отец — заботливый, веселый. Но я не желаю, чтобы Прайд была похожа на него. Ведь каждой женщине хочется, чтобы в ее ребенке повторился человек, которого она любит.
«Господи! Как я могла решиться на это! Только чтобы поквитаться с Линдсеем, показать, что я в нем не нуждаюсь! За кого я вышла? За Рассела! За этого шута! За эту пешку! За зубоскала, который зовет меня «доктор» и при этом хихикает! За жирного деревенского олуха, которому хватает любви под придорожным кустом. И это я-гордая, свободная, самостоятельная! Сама своими руками надела на шею ярмо — и теперь вынуждена терпеть у себя в постели этого пустобреха и вдобавок выслушивать его шуточки!»
Энн прямо шипела от ярости.
Но солнце пригревало так мирно, волны так весело набегали на берег, а ее молодое, сильное тело так изголодалось по ласке… И она потихоньку вернулась в дом и была с готовностью принята в мужнины объятия. Но начиная с этого дня она не забывала принимать меры, чтобы отцом ее детей не оказался Рассел Сполдинг, он же Игнац, шалопай, играющий в либерализм.
Энн прямо шипела от ярости.
Но солнце пригревало так мирно, волны так весело набегали на берег, а ее молодое, сильное тело так изголодалось по ласке… И она потихоньку вернулась в дом и была с готовностью принята в мужнины объятия. Но начиная с этого дня она не забывала принимать меры, чтобы отцом ее детей не оказался Рассел Сполдинг, он же Игнац, шалопай, играющий в либерализм.
ГЛАВА XXXV
Спирали, стрелы, лучи, зигзаги, звезды…
РАЗГОВОРЫ как-то: радикальные, либеральные, прогрессивные, пророческие, трезвые, воодушевляющие, что, согласно словарю синонимов Роже, означает: кричать, грохотать, вопить, голосить, греметь, хрипеть, реветь, громыхать, завывать, визжать, скрежетать, скрипеть, ныть, буянить, горланить, подавать голос, повышать голос, возвышать голос в защиту, заливаться соловьем, рассыпать перлы красноречия, разглагольствовать, драть горло, орать благим матом; как-то: на собраниях радикалов, радикалов, радикалов, где обсуждаются
Том Муни условное освобождение
Сталин стерилизация непригодных (непригодных к чему?) кулаки Гастония[146] гомосексуализм делегированные формы власти синдикализм положение в Гаити положение в Никарагуа положение в Китае положение в Верхней Силезии положение в Либерии, стране свободы гомосексуализм смертная казнь контроль над рождаемостью золотой стандарт железы внутренней секреции Сакко и Ванцетти Рамсей Макдональд положение в сенате Американская федерация труда Американская федерация Мэтти Уолла[147] социальное равенство расовое равенство что такое равенство гомосексуализм без Билла Фостера[148] не будет массовой коммунистической партии но если бы Билл Хейвуд[149] был жив гомосексуализм, положение на сегодняшний день, существующие возражения, ну и что Том Муни тариф, долой тариф положение в металлургической промышленности дольше терпеть такое положение нельзя гомосексуализм школа Рэнда социальные болезни: почему социальные Македония irredenta:[150] где эта Македония Мексика irredenta
Американский институт гражданского прогресса и Общество благотворительных организаций Отдел импортных лицензий Лига промышленной демократии Ассоциация спортсменов-любителей долой Ассоциацию спортсменов-любителей Лига единства профессиональных союзов Ассоциация страховых обществ
Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения.
Американский союз гражданских свобод
Театральное общество
Кларенс Дэрроу[151]
Фрейд
Адлер[152]
Юнг[153]
Бертран Рассел[154]
Джон Дьюи[155]
Эл Смит[156]
Сэм Гомперс[157]
Единый Фронт колония Льяно
Муни и Биллингс[158] а почему не Биллингс и Муни положение
РАЗГОВОРЫ что значит кричать, грохотать, громыхать, трубить, тявкать, рявкать верещать, лаять, чирикать, квакать, мяукать, хрюкать, сопеть, гудеть, рычать, мычать, ржать, выть, блеять, каркать, крякать, кукарекать, кудахтать, мурлыкать, курлыкать, кулдыкать, квохтать, гоготать, щебетать, ворковать, шипеть;
РАЗГОВОРЫ в которых участвуют все разнообразные типы, классы и разновидности людей жаждущих изменить и улучшить мир, к чему их побуждают высокие моральные принципы, глубоко въевшийся фанатизм, непреодолимая тяга к публичным скандалам, невыплата еженедельного жалованья, свойственное всем богатым дамам желание наблюдать, как пресмыкаются за их обеденным столом бунтовщики, известные своей ученостью; короче, все эти глашатаи Справедливости, как-то: издатели бунтарских журналов коммунистические агитаторы, выпущенные на поруки статистики председатели профессиональных союзов швейников доценты Колумбийского университета члены Лиги Люси Стоун[159] репортеры-социалисты республиканских газет супруги банкиров которые в пику мужьям вносят залог за коммунистов и угощают их шампанским хотя овсянка им нужней овсянка всем нужна и коммунистам и банкирам но банкирши но банкирши симпатичные банкирши не хотят варить овсянку и конец — веселей в сто раз, друзья, тра-ля-ля, тра-ля-ля, приказывать дворецкому налить еще шампанского несчастным голодающим большевикам кулуарные деятели, ратующие за Румынию, Северную Дакоту, народные песни, индейцев племени Навахо, вегетарианство, певчих птиц и обучение ваянию одаренных еврейских мальчиков, во имя будущего процветания изобразительных искусств, тра-ля-ля, например, в области мужских мод иностранцы: а) бородатые б) бородатые все эти сияющие, как медяки, возвышенные души, опьяненные не джином, как на литературных сборищах в Гринвич-Вилледж, но
РАЗГОВОРАМИ
Разговоры, которых Энн наслушалась во время очередного густонаселенного радикально-прогрессивного ужина, не шли у нее из головы, когда она уже лежала в постели. (Ее кровать стояла рядом с кроватью Рассела: она предпочла бы раздельные спальни, но он уверял, что так «в тыщу раз веселей».) Воспоминания были скорее зрительные, чем слуховые: перед ее закрытыми глазами вспыхивали и расплывались огненные пятна.
Превратив общественную деятельность в свою профессию, Энн тем не менее за все эти годы приобрела лишь немногих близких друзей. Другое дело Рассел: он щеголял своей причастностью к либерализму. Ему необходимо было слышать много разных голосов. Он падал духом, если его не приглашали на все без исключения торжественные собрания и банкеты. Он впадал в уныние, если его не узнавала какая-нибудь знаменитость — из числа знаменитостей его мирка.
Знаменитости, как известно, распределяются по профессиям. Универсальных знаменитостей не так уж много: например, в 1932 году среди фигур мирового масштаба числились только полковник Линдберг,[160] Джордж Бернард Шоу, принц Уэльский, кайзер, Фрейд, Эйнштейн, Гитлер, Муссолини, Ганди, Гинденбург, Грета Гарбо, Сталин, Генри Форд, а самое главное — Аль Капоне;[161] к 1935 году верных пять из названных четырнадцати будут преданы забвению. Но есть инженеры, знаменитые в среде инженеров; есть хирурги, удаляющие аппендиксы с такой быстротой, что об этом знают их собратья на Камчатке и в Париже; есть гладильщики, появление которых на трибуне Национальных съездов работников прачечных вызывает в зале бурные, долго не смолкающие аплодисменты; есть писатели, чье имя еще год спустя после их кончины живет в памяти литературных критиков. Точно так же и в реформистских кругах при чьем-нибудь имени буквально десятки воскликнут: «А! Это тот самый человек, который так блестяще организовал предвыборную кампанию в Небраске», или: «А! Это та самая женщина, которая год была судьей по делам несовершеннолетних в Майами»; в обществе этих-то светил и жаждал показываться Рассел Сполдинг. Он присутствовал на банкетах. Он представлял ораторов. Он подписывал петиции Конгрессу с требованием уничтожить нищету и пороки. Он был счастлив попасть в число семидесяти почетных вице-президентов ассоциаций, выступающих за отмену чересчур пуританских законов или за освобождение из тюрьмы самоотверженных поборников справедливости, арестованных за драку с полицией. А когда он не вращался в столь высоких сферах, он просто любил «пойти куда-нибудь».
Энн тоже всегда не прочь была пойти в театр, на концерт, провести несколько часов в спокойной беседе у камина в квартире доктора Уормсер. Но Рассела тянуло туда, где были разговоры, шум и бесконечные попытки на словах разрешить неразрешимое. Ни пьянством, ни богемой там и не пахло. Собеседники Рассела в спиртных напитках не нуждались. Достаточным стимулом для них служили пороки процветающих русских кулаков и добродетели процветающих фермеров Дакоты.
На одном из таких вечеров высокодуховных «развлечений Энн повстречала свою старую знакомую Перл Маккег — ту самую тощую идейную девицу с высоким крутым лбом, которая когда-то, в колледже Пойнт-Ройял, упрекала ее за политическое приспособленчество. (Теперь Энн казалось диким, что неловкая, наивная Энн Виккерс тех дней могла показаться кому-то — пусть даже Перл — изворотливой интриганкой.) Перл приехала в Нью-Йорк, чтобы заняться общественно полезной деятельностью: сначала пропагандировала потребительскую кооперацию; после войны стала ратовать за автономию Македонии; затем совершила отчаянный шаг и стала стопроцентной коммунисткой. Она вела организационную работу в коммунистической Лиге единства профессиональных союзов, соперничавшей с Американской федерацией труда; она проповедовала коммунизм с любой трибуны — от ящика из-под мыла до церковной кафедры в Канзас-Сити; она писала статьи для «Дейли уоркер», доказывая, что все социалисты и либералы — тайные агенты Дж. Пирпонта Моргана, и носила всегда один и тот же суконный коричневый костюм, бумажные чулки, башмаки на толстой подошве и куртку из искусственной замши с застежкой-«молнией». В ее глазах вечерние туалеты, Джеймс Брэнч Кэбелл,[162] мясная пища, слуги в доме, Уолтер Патер, Герберт Гувер,[163] Кларенс Дэрроу, лакированные туфли, сигары, вино, рыбная ловля, Джозеф Хергесгеймер,[164] отель «Ритц», каюты первого класса, Освальд Гаррисон Виллард,[165] капиталовложения в металлургическую промышленность, Троцкий, принц Уэльский, папа римский, нью-йоркские газеты «Тайме», «Ивнинг пост», «Сан» и «Геральд трибюн», Хейвуд Браун,[166] шелковое белье, любые мундштуки, кроме картонных, Япония, благотворительные общества, непристойные анекдоты, брильянты, Окассен и Николет,[167] Гарвард, поло, Уильям Рэндольф Херст,[168] единый подоходный налог, Рамсей Макдональд, гольф, рождество, Веласкес, румяна, Толстой, ароматические экстракты для ванны, Петр Кропоткин, груши авокадо, «Сатердей ивнинг пост»,[169] банкиры, врачи, юристы, пребывание на пляже — разве только в рамках планового мероприятия для нудистов, представителей всех трех полов, — Эвелин Во,[170] Польша, Герберт Уэллс, Норман Томас,[171] Рой Говард,[172] батистовые носовые платки, вставание с постели позже шести утра, пульмановские вагоны, «Нью рипаблик», англиканская церковь, три основы учения баптистов духа, последователи «христианской науки», «Красная книга»,[173] «Космополитэн»,[174] «Нью-Йоркер»,[175] Г. Л. Менкен, Джон Д. Рокфеллер первого, второго и третьего выпуска, Уилл Роджерс,[176] все легковые автомобили, за исключением фордов и подержанных шевроле, декан Керчуэй,[177] «Вог»,[178] «Чикаго трибюн»,[179] кардинал Хейс, Джейн Адамс,[180] Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения,[181] Палм-Бич,[182] рулетка, спиртные напитки, трюфели, домашние халаты (в том случае, если они по виду отличались от одеял), такси и доктор Энн Виккерс были в одинаковой мере буржуйскими, вредными, индивидуалистическими, старомодными и вообще свидетельствовали о предательстве интересов рабочего класса и СССР.