— Я имею в виду звукозапись, — снисходительно сказал Валентин.
— А, это... — Абов послушно полез за пазуху, достал плоский, как блокнот, диктофон, положил на кровать рядом с Валентином. — Он на “стопе”, убедитесь сами.
— Благодарю... — Валентину опять расхотелось говорить. И он произнес почти через силу:
— Главная ваша ошибка, что слишком большой расчет вы делаете на страх. Даже при научной разработке “индекса вербуемости необъявленных агентов” фактору страха вы отводите основную роль: чем больше человек вами напуган, тем скорее он согласится стать... сотрудником...
Абов помигал, но сказал терпеливо:
— Разве это так? Не уверен... И к вам-то, полагаю, это в любом случае не относится...
2
Но это относилось к Валентину. Именно “фактор страха”. С боязнью и ощущением казенной зависимости шел он восемь лет назад в муниципальную комиссию воинского резерва, когда его вызвали по телефону. И не зря боялся. В комиссии сказали то, чего он опасался больше всего: Валентин Волынов, как подпоручик запаса, в силу государственной необходимости призывается на строевую службу на три года.
До сих пор тошно вспоминать, как суетливо и чересчур горячо начал он доказывать, что это нелепо и бессмысленно. Как пожимал плечами и с напускной независимостью даже хихикал над абсурдностью такого решения. Штатский человек, художник, зачем он нужен армии? Конечно, почетная обязанность, он понимает, но есть же и здравый смысл. Все его военное образование — формальный курс в архитектурном институте, который в течение трех месяцев вели отставные полковники времен Второй мировой... Если бы сейчас, не дай Бог, война — другое дело. А в мирное время каждый должен быть на своем месте! У него творческие планы, издательские договоры, фильм... В конце концов, семейные условия! На его иждивении парализованная тетя...
Молоденький военный чиновник с погонами инженер-поручика и гладкой уставной прической перекладывал на столе бумаги. Потом сказал, оглянувшись на портрет Верного Продолжателя:
— У всех или тетя, или жена, или... еще кто-то. А как быть с пользой отечеству?
Такие были времена. Сейчас Валентин сказал бы этому писарю, что пользу отечеству, которому давно уже никто не грозит, он, Волынов, и зажравшиеся генералы понимают по-разному. А тогда сумел только с жалким апломбом возразить, что художник полезнее для отечества в своей роли творческой личности.
— Отечеству виднее, — с зевком сказал инженер-поручик. — Впрочем, решение насчет вас, кажется, еще не окончательно. С вами хотят побеседовать... там... — Он кивнул на внутреннюю дверь. — Пройдите...
Там, в комнате с голыми стенами, с пустым конторским столом и тремя стульями, сидели двое. С неуловимой одинаковостью лиц, хотя и совершенно не похожие. Один — пожилой, с бульдожистой умной мордой, второй — тощий, ушастый, ровесник Валентина. С клоунским изломом бровей над очками. Характерная физиономия. “С этакой запоминающейся рожей — и работать в такой конторе”, — первое, что подумал Валентин.
Его вежливо попросили сесть. Бульдожистый дядька излишне старательно пощупал бедного Валентина Волынова глазами.
— Ну и как вы, Валентин Валерьевич, относитесь к службе в славном оборонительном корпусе Восточной Федерации?
У Валентина нервно подрагивали пальцы, но, несмотря на это, он чувствовал облегчение. Потому что понял уже: игра.
“И не очень умная к тому же...”
Он сказал, подбирая слова:
— Трудно говорить об отношении... когда предлагают разом сменить образ жизни, все поломать...
— Ну а как же с патриотическим долгом! — старательно вскинулся лопоухий.
Его пожилой коллега (видимо, начальник) поморщился:
— Ладно тебе... — И сказал Валентину: — Мы не из армии.
— Вижу, — вздохнул Валентин.
— Почему?! — вскинулся опять лопоухий.
Валентин помолчал, сколько позволяла ситуация, потом позволил себе улыбнуться чуть снисходительно (хотя внутренняя дрожь не совсем еще улеглась).
— Я мог бы изобразить проницательность, сослаться на интуицию и так далее. Но дело проще: я вас вспомнил. — Он смотрел на лопоухого. — Мы оба учились в архитектурном, только я у дизайнеров, а вы на градостроительном факультете, в новом корпусе. А потом, по слухам, вас... пригласили работать в Ведомство.
Бульдожистый обрадовался искренне, как-то по-домашнему:
— Узнал! Я же говорил — узнает! Профессиональная зоркость у человека!
Лопоухий натянуто улыбнулся. Валентин сказал:
— Косиков Артур... Отчества, конечно, не знаю.
— Львович... — Артур вдруг заулыбался по-настоящему, снял очки, пощелкал ими по кончику утиного носа. — Мы на втором курсе были вместе в жюри конкурса “Сумасшедшие проекты”, даже поспорили малость...
“Идиллия юности...” — горько мелькнуло у Валентина.
Бульдожистый приподнялся с заскрипевшего конторского стула, протянул руку:
— А я Аким Данилович... — Рука была мягкая, теплая. — Давайте, значит, к делу... Вы, Валентин Валерьевич, как относитесь к нашему Ведомству? — Он и Артур неуловимо насторожились, несмотря на улыбки.
— Ну, как... — начал Валентин столь индифферентно, что при желании можно было заподозрить легкую иронию. В допустимой мере. — Видимо, как и положено лояльному гражданину. С пониманием важности вашей миссии и должной мерой почтения...
— Без предубеждения, значит, — уточнил Аким Данилович.
— А чего мне “предубеждаться”? — отозвался Валентин с хорошо рассчитанной мальчишеской беспечностью. — Вы — те, кто знает все и про всех, и вам наверняка известно, что я далек от всякой политической возни. В бесцензурных альманахах не участвую, с иностранными издательствами отношения поддерживаю строго через наших бдительных посредников из Бюро по охране авторства. И даже, победив в Амстердамском конкурсе, за медалью в Голландию не летал. По причине тетушкиной хвори. Здесь медаль вручали, на собрании творческого актива... С активистами из столичной оппозиции тоже не в контакте.
— По причине идейного несогласия с ними? — с интересом уточнил Аким Данилович.
— И по причине образа жизни, — пожал плечами Валентин. — Я же для детских книжек картинки рисую. Это работа достаточно отрешенная от политической остроты...
— Как ни старайся, а совсем от нее не отрешишься, от остроты-то, — повздыхал Аким Данилович. И спросил без перехода: — Вы как насчет того, чтобы помочь нам?
То ли от растерянности, то ли от желания кончить все разом, Валентин брякнул хмуро и дерзко:
— Вербуете, что ли?
Артур вздернул клоунские брови и напружинился опять, а добродушный Данилыч пояснил доверительно:
— До зарезу нужен знающий человек. Сами понимаете, искусство — это идеология, наша важнейшая сфера. И нужна объективная информация. Так сказать, с анализом, что там происходит, в творческих мирах. Не выдумки и сплетни дураков стукачей (таких у нас достаточно), не доносы завистников, а реальная и масштабная картина. С обобщениями. Не для каких-то мер или карательных акций, упаси Господи. Просто чтобы ориентироваться в этих процессах. Для профилактики, для помощи хорошим людям, в конце концов... А?
Валентину казалось, что он увязает в чем-то холодно-липком, без надежды на помощь.
— Видите ли... круг моих знакомств очень ограничен. Вы, наверно, думаете, что я кручусь в среде артистов, режиссеров, живописцев, а я...
— Да знаем, знаем, — сказал Аким Данилович. — И все же... Ну а если надо, можно немножко и расширить круг-то. Для пользы дела... Вы же понимаете, Валентин Валерьевич, что никакая страна не может существовать без системы безопасности, и обязанность сознательных людей — помогать нам. Уж простите за громкие слова, но гражданский долг... Артур Львович тут правильно напоминал...
Ненавидя себя, Валентин пробормотал:
— Долг-то долгом, но надо к этому и склонность иметь, способности... Опять же и время требуется, а у меня работа с утра до ночи...
Лопоухий Артур насадил на утиный нос очки и проговорил вроде с сочувствием, однако и с иезуитской вкрадчивостью:
— Времени у художника всегда, конечно, мало... Однако, если им... — Он посмотрел на дверь, за которой стучал на машинке инженер-поручик Ряжский. — Если им не захочется оставить вас в покое, времени может не оказаться вовсе. Для творческого процесса...
“Сволочь”, — тоскливо выругался про себя Валентин.
Аким Данилович не спеша поднялся.
— Мы ведь вас, голубчик, не торопим, вы подумайте. А денька через три, с вашего позволения, позвоним...
И Валентин думал. Целый день и целую ночь. И еще день. Ощущение ловушки, безысходности не исчезало, и Валентин безуспешно пытался найти хоть какой-то выход.
Что ему грозит, если откажется? Судьба “недоделанного” подпоручика в каком-нибудь строительном гарнизоне под командой полуспившихся кадровых солдафонов? Гадко, но, в конце концов, это не на всю жизнь. Рисовать худо-бедно он сумеет и там. Жены-детей пока, слава Аллаху, нет, а тетку старушки подружки одну не оставят... А может, еще его и не заберут, может, просто пугают? Едва ли... И могут не просто в казарму загнать, а еще и закрыть перед художником Волыновым издательства, пришить какое-нибудь дело, и доказывай, что ты не жираф во фраке... Но, как ни странно, даже такой поворот не очень пугает, только озноб от злости. Главное — не это. Есть причина, которая любому здравомыслящему человеку показалась бы в такой ситуации самой пустяковой, не второстепенной даже, а “десятистепенной”. Вообще не причиной... Было Валентину до боли, до слез жаль расставаться с “Репейником”.
...С этой компанией он познакомился случайно. В начале июня. В тот день он с утра прихватил альбом и пустился в “свободный поиск” — делать наброски с играющих в переулках и скверах ребятишек. Это была необходимая, черновая работа иллюстратора. Впрочем, говорить “черновая” неверно. В этом слове есть что-то сумрачное, а она приносила Валентину радость. И веселый азарт охотника, хотя и смешанный со смущением.
Дело в том, что эти вот беглые зарисовки, это наблюдение со стороны за ребячьей жизнью заменяло художнику Волынову непосредственное общение с детьми (которое, казалось бы, так необходимо тому, кто работает над иллюстрациями для детских книжек). Тесных знакомств с мальчишками и девчонками он не заводил, “внедряться” в компании ребят не умел. Стеснялся. Это осталось, видимо, от детства, когда Валя Волынов был “неконтактным” мальчиком из художественной школы и знал только одного друга — Сашку. Конечно, приходилось в ту пору и в футбол гонять, и на озеро бегать, и даже дрался он пару раз (оба раза неудачно). Однако в той шумной жизни он все-таки чувствовал себя гостем. Вот и сейчас — взрослый уже человек, достигший, несмотря на молодость, кое-каких успехов, — он по-прежнему робел, сталкиваясь лицом к лицу с неугомонным ребячьим миром. С его раскованностью, веселостью и неожиданной прямотой вопросов.
Он до сих пор ощущал себя робким мальчиком, который стоит в стороне и с завистью смотрит на беззаботных и смелых сверстников, занятых увлекательной игрой, а попроситься в компанию не смеет: вдруг не возьмут, да еще и посмеются...
Изредка приглашали его выступать в школы и летние лагеря, но это были “официальные мероприятия”, там ни о каких контактах и помыслить было нельзя.
А вот в то июньское утро Валентину повезло впервые в жизни. Он оказался на берегу Васильевского озера, неподалеку от пляжа. Здесь бултыхались в воде несколько шумных пацанят. Валентин едва нацелил карандаш, как на травянистый пологий берег с разгона вылетел большой катамаран с пестрым индейским парусом. Полдюжины загорелых мальчишек соскочили с палубы и начали что-то осматривать, поправлять, подтягивать.
Валентин чутко уловил необычность в их отношениях друг с другом. Не было привычной колючести, этих неизменных (хотя и полушутливых, но с привкусом агрессивности) реплик: “Ну-к, блин, шевелись шибче”, “Куда тянешь, козел”, “Парни, дайте ему по кумполу, чтоб проснулся”... Если кто-то смеялся, то не над другим, а словно делился этим смехом с остальными. И даже самый маленький — круглолицый пацаненок лет восьми — вел себя среди них как равный...
Они стали снимать парус. Наверно, для ремонта. Валентин подошел и сказал с напускной небрежностью:
— Привет, мореходы. Не возражаете, если я вас малость порисую? Работа такая...
Была среди них и девчонка. Бойкая, лохматая (потом оказалось — Галка по прозвищу Мушкетерша). Она посмотрела на альбом Валентина и отозвалась чуть кокетливо:
— Пожалуйста... Если только позировать не надо...
— Не надо...
Он сел неподалеку на валун, зачиркал карандашом, набрасывая гибкие фигурки юных матросов, растянутый на траве парус и вытащенный на берег катамаран. Но рука работала машинально, а сам он все сильнее прислушивался, все внимательнее приглядывался к необычной команде.
Где-то через полчаса примчалась к берегу моторка. Выскочил на берег рослый дядька со светлыми кудрями и выпуклым животиком под тельняшкой. Поговорил с ребятами, хохотнул над чем-то, подошел к напрягшемуся Валентину. Добродушно и без церемоний спросил:
— Можно глянуть, что нарисовали?
Валентин со вздохом отдал альбом. Дядька в тельняшке взглянул на верхний рисунок, потом полистал. Уже по-иному, внимательно посмотрел на Валентина — очень синими, с солнечными точками глазами.
— О, да вы профессионал...
Валентин неловко развел руками: куда, мол, деваться-то... Собеседник протянул большую ладонь:
— Игорь Тарасов. Адмирал этой пиратской команды.
— Волынов. Валентин...
Пушистые брови Тарасова сошлись и разъехались.
— Простите... Тот самый?
— М-м... в каком смысле?
— Впрочем, что спрашивать. Авторский почерк, как говорится, налицо...
— Черт подери, неужели у меня и правда какая-то известность? — искренне удивился Валентин.
— Рад познакомиться, — решительно заявил Игорь Тарасов. — И в этом знакомстве, кроме удовольствия, есть для меня и кое-какая корысть. Позволите изложить?
— Валяйте, — улыбнулся Валентин, поддаваясь напористой веселости Тарасова.
Оказалось, что Игорь Тарасов руководит ребячьим клубом “Репейник”. Вообще-то он, Игорь, работает в газете “Шаги науки”, но газетка маленькая, выходит раз в две недели, работа не бей лежачего, и главное время Тарасов отдает “вот этим обормотам”. Занимаются они многими делами. В прошлом году отправлялись в долгие походы на велосипедах, в этом начали осваивать морскую науку. А еще у них есть кинокамера “Квадрат”, и они затеяли съемку мультфильма на тему нынешней школьной жизни и существующих в ней порядков. И вот если бы Валентин... “Простите, как отчество?.. Ну и хорошо, что без него...” Вот если бы Валентин заглянул к ним и глазом профессионала глянул на придуманных и нарисованных ребятами персонажей... Раз уж его, Валентина, и “репейчат” свела здесь судьба...
Валентин был благодарен судьбе.
В “Репейнике” он обрел наконец тот ребячий круг, о котором с детства мечтал. Здесь он перестал ощущать дурацкую скованность, которой мучился раньше, когда сталкивался с живыми, не нарисованными ребятами. Мало того. Здесь они были такими, каких он очень хотел встретить в свои ребячьи годы и не встретил: дружные, доверчивые, смелые, не дающие друзей в обиду... Через неделю он стал своим среди своих. С Алькой Замятиным и Сережкой Демидовым (художником от Бога!) он рисовал героев мультфильма “Привет, родная школа!”, расписывал с ребятами стены клубной кают-компании, таскал на плечах малышей и пел вместе со всеми под гитару песни юного поэта и музыканта Бориски Фогеля...
Мультфильм увлек его так, что этим делом он решил заняться всерьез и попросил Сашку сконструировать домашний станок для мультсъемки (как художник, Валентин работал для местной студии и раньше, но в технике съемки ничего не понимал). Он решил попробовать себя в конкурсе мультипликаторов-любителей (и попробовал потом, и победил)...
“Репейнику” жилось нелегко. Дамы из местного нарпросвета терпеть не могли “тарасовскую банду” за независимый нрав, местное начальство старалось выжить ребят из арендованного полуподвала. Игоря то и дело таскали на всякие разборы и комиссии. Но “репейчата” не унывали.
Валентин с чисто мальчишечьей безоглядностью окунулся в ребячью жизнь. Это было время расцвета “Репейника”. Какие там люди собрались! Не просто клуб, а спаянная команда. Особенно Алька Замятин, Бориска Фогель, Сережка Демидов по прозвищу Винтик. И Галка Мушкетерша... А всего — двадцать пацанов и девчонок, живущих как одна семья... С Игорем Валентин тоже сошелся довольно коротко, хотя в Тарасове иногда и проскальзывала ревность: очень уж “репейчата” “прилипали” к Валентину. Впрочем, ревность была без обиды. Тем более, что ни на какое командирство Валентин не претендовал. Ему хорошо было быть мальчишкой среди мальчишек...
И теперь все это — псу под хвост? На свалку? За что?
Так в барахтанье бесполезных мыслей провел Валентин больше суток. А вечером вдруг позвонил Артур Косиков. Сказал будто давнему приятелю:
— Слышь, я к тебе заскочу сейчас. Кой-чего уточним...
Пришел и был не похож на вчерашнего официального Артура Львовича. Сразу взял быка за рога:
— Я знаю, ты все в затылке скребешь. Но ты подумай, чудак человек, тебя же не в доносчики зовут. Не просят стучать, если кто где анекдот трепанул или продовольственное снабжение ругает. Да и все равно ты не стал бы это делать... А вот характеристику настроений в кругу поклонников всяческих муз — общую, даже без имен! Или, скажем, составить отзыв на какой-нибудь попавший к нам изобразительный материал, проанализировать документы! Здесь интеллигентный и независимый ум нужен!.. В конце концов, мужик ты или нет?
— То есть?
— Ну, тяжелое это дело, неприятное, я понимаю, — проникновенно заговорил Артур, глядя на Валентина из-за съехавших очков. — Но оно же необходимое. Государство без Ведомства не может, а Ведомство без информации — ноль. А где ее брать — объективную, честную информацию? Только так... Ну, черная работа, да, но разве по-мужски это — бежать от черной работы? Кто-то должен...
“Психолог...” — с унылой злостью подумал Валентин.
Артур же сказал буднично, словно между прочим:
— Хлопот у тебя прибавится лишь самую малость. Зато, с другой стороны... глядишь, зря дергать не станут.
— Ты чего имеешь в виду?
Артур ухмыльнулся:
— Знаешь, сколько “писателей” про тебя сочинения в разные места шлют?