Но бывало, что риск заключался не в поступках, а, наоборот, в бездействии. Как в случае с тем парнем из “Молодежного вестника”. Славный такой, веселый и умница, приехал он из столицы писать статью про местную “творческую поросль”, а заодно решил взять интервью и у Волынова. Сошлись они быстро. Три вечера провели за бутылкой болгарской “Плиски”. На четвертый день Костя Ржев сказал, что приехал не только ради статьи. Он предложил Валентину стать художником подпольного альманаха “Свободный голос”, который затеяла группа молодых критиков и социологов.
— Сам понимаешь, терпеть больше сил нет. А публицистика — это рычаг...
— Рычаг... — кивнул Валентин. И посмотрел на симпатичного Костю не так, как раньше. Предложение журналиста Ржева могло быть искренним. А могло быть проверкой. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более, что за день до того Костя обмолвился, как недавно он, знаток персидского языка, был на восточной границе в спецкомандировке. Ох, не посылают в такие поездки непроверенных людей...
Ну а если он все-таки не подставной, настоящий?
— Знаешь, Костик, не по мне это, — сказал Валентин. — Во-первых, карикатурист из меня никакой... А во-вторых... ежели что, из-за меня много невиноватых загремит. В том числе и тарасовский клуб. А там пацаны...
— Ну и ладно, оставим это, — вздохнул Ржев. — Наверно, ты прав.
Он уехал, а Валентин сумрачно и с покорностью судьбе стал ждать, что дальше: или тишина, или “дело о недонесении”.
Костя оказался не “ихний”... Ох как мог возвыситься в глазах начальства ротмистр Косиков, если бы необъявленный сотрудник Свирский принес ему на блюдечке “Свободный голос”! Это ведь не рукописные прокламации бестолковых старшеклассников и не кухонный кружок читателей запрещенной повести “Венок из колючей проволоки”, раскрытием которого Артур так похвалялся последнее время! Да и весь Краснохолмский штаб Ведомства ходил бы в именинниках!.. Фиг вам!
Но, думая об этом, Валентин не ощущал никакой гордости за свое молчание и оправдавшийся риск. Было только стыдно, что он колебался тогда, раздумывал...
Кстати, альманах Ржева все равно, конечно, погорел, потому что публицистика и подполье несовместимы. Но кое-что сказать ребята успели. И к тому же время наступало новое, сделать с редакцией “Свободного голоса” что-то серьезное было уже трудно. Костю лишь обругивали на всяких собраниях, но не прогнали ни из журналистов, ни даже из Федеральной лиги...
4
— Да, я был микробом, — сказал Валентин, упорно глядя в глаза Абову. — Хотя иногда слегка кусачим, но, конечно, не мыслил загрызть акулу...
Абов из-под припухших своих век смотрел на него серьезно и будто даже с сочувствием.
— Но ведь... Валентин Валерьевич... так или иначе, вы полагали, что боретесь с Ведомством, а? Правильно я понял?
— Я не боролся, — зло сказал Валентин. — Что я мог в моем-то положении?.. Бороться, это было... все равно, что щекотать соломинкой паровоз, чтобы сошел с рельсов... Но я старался убрать с пути паровоза тех, кого сумею...
— Это ведь, по сути дела, тоже борьба...
— Что ж... хорошо, если так.
— Тогда можно еще вопрос?
— Валяйте! — Валентина уже бесило от этого спокойного и какого-то простецкого любопытства.
— Я понимаю так, что вы действовали по своей совести, как она велела... Но вы же человек умный, талантливый, с моралью. Вот эта мораль ваша, она не попадала в противоречие? Вас, когда... на работу брали, вы же наверняка давали подписку не действовать во вред Ведомству... Это, конечно, не присяга, но все-таки... А вы, значит...
— Метод, с помощью которого меня “брали на работу”, — с расстановкой произнес Валентин, — уже сам по себе развязывал мне руки. А кроме того... если бы мне доверяли, тогда и можно было бы требовать “преданного служения”. А то ведь...
— Почему же вы думаете, что вам не доверяли?
— Я “думаю”!.. Нет, уважаемый Семен Семенович, Ведомство не та контора, где кому-то доверяют... Ваш прежний коллега Артур Косиков, при всей теплоте наших приятельских отношений, то и дело сажал меня под колпак. То ли по привычке и для развлечения, то ли выполнял инструкцию. Причем иногда совершенно по-глупому, хотя вроде и не дурак в этом деле... Знаете, наверное, толстую особу с трогательным именем Розалия Борзоконь. Вечно “молодая и начинающая” поэтесса и корректорша в “Торговом листке”... Так вот, были мы почти незнакомы, но вдруг однажды начала она меня бурно приветствовать на улице, то и дело попадаться навстречу, зазывать к себе в гости и громко поносить Лигу и правительство. Чуть не силой навязала мне видеофильм с речами эмигрантов. А потом поведала, что у нее с приятелями целая видеостудия и скоро они наладят независимую телехронику с захватом кабельного канала... Я прямо сказал Артуру: “Ты не мог подсунуть мне кого-нибудь хотя бы помиловиднее?” А он только ухмылялся, змей. Потом заявил: “Выбирать не приходится, работаем с теми, кто есть...”
— А вы не ошиблись? — настороженно спросил Абов.
— В чем?
— Я знаю эту... Борзоконь. Она же активная деятельница “Союза Петра Великого”. Заядлая монархистка. Мы ее не раз вызывали для профилактики...
Валентин сказал с удовольствием:
— Монархисткой она стала после соответствующих указаний, когда исчерпала прежнюю роль... О вызовах к вам она кричит всем знакомым, а раз в неделю незаметно спешит на явку в контору “Автосервиса”, с черного хода.
— Однако же...
— Что “однако же”? Мне из окна видно, с четвертого этажа, — приятно улыбаясь, объяснил Валентин. — У меня труба хорошая, двенадцатикратная, я иногда люблю понаблюдать за жизнью окрестных улиц... А что касается “Союза Петра Великого”, то не станете же вы отрицать, что именно Ведомство финансирует сей славный патриотический орден?
— Стану... По крайней мере, я ничего про это не знаю. Честно вам говорю.
— Допустим, я вам даже поверил, — вздохнул Валентин. — Это, однако, ничего не меняет. Кстати, восемь лет назад я был большой теленок, не знал о вашей конторе и сотой доли того, что знаю сейчас. Хотя, конечно, и тогда не строил иллюзий насчет этой славной фирмы.
— Если не строили, зачем соглашались на сотрудничество? Странное даже... Отказались бы, и дело с концом.
— Да, а какой был бы конец? Вы знали, что деваться мне некуда... Индекс вербуемости — категория научная, все учитывает.
Абов ухмыльнулся почти как Артур (есть в них во всех что-то общее!).
— Что значит “деваться некуда”? Соблюли бы принципиальность... столь свойственную лучшим представителям нашей творческой интеллигенции.
Валентин опять откинулся к стене.
— Я, Семен Семенович, не имею оснований относить себя к лучшим представителям... И может быть, поэтому в мои принципы не входит мученичество... То есть я готов преклониться пред страдальцами за идею или за собственную внутреннюю целостность, но все же считаю, что роль мученика... это что-то противное человеческой природе. Надо быть богочеловеком, как Христос, чтобы надеяться, будто пример страданий кого-то спасет и подвигнет людей на очищение. А когда в мученики стремится простой смертный... есть в этом что-то мазохистское.
— Так что, по-вашему, героизм совсем бесполезен, что ли?
— Смотря какой... В древней еврейской истории есть предание, как повстанцы Иуды Гавлонита дали изрубить себя римским солдатам, но не обнажили мечей, потому что была суббота — день, когда религия запрещает иудеям всякий труд. Они соблюли принципиальность, проявили героизм... А в начале Второй мировой польские гусары на конях и с саблями бросались на вражеские танки. Благородно и красиво, это я без насмешки. Но не они победу сделали, а те, кто и отступать умели, и в обороне сидеть: в землю вгрызаться, вшей кормить, грязь месить...
— Мы тоже умеем, — тихо сказал Абов. — Мы ведь не эти... не гусары. И грязи не боимся.
— Да. Но не боитесь и людей с грязью смешивать... Впрочем, я сам виноват. Играл и чуть не доигрался.
— А что случилось-то? — озабоченно, будто о болезни, спросил Абов.
Заложники
1
…Нет, про это не стал он рассказывать Абову. С какой стати? И так разболтался, потому что захотелось выплеснуть наконец все одному из них. Но теперь нервный запал угас.
…А тот эпизод в его отношениях с Ведомством был последний…
После кончины Верного Продолжателя, когда взрослое население Восточной Федерации все более развлекалось забастовками, парламентскими дебатами и перетряхиванием государственных систем, другая половина жителей страны, юная, жила тоже как умела. Под укоризненные вздохи теоретиков просвещения пышно расцветали на грядках дарованной властями демократии разные ребячьи общества: редакции самодеятельных газет, клубы каратэ, рок-ансамбли, кружки юных экстрасенсов, всякие студии, спортсекции, туристические братства и лиги любителей фантастики… Расцвел вторым цветом и “Репейник”. Его возродил Алька Замятин — теперь уже не загорелый зеленоглазый пацан двенадцати лет, а бородатый парень, студент художественного училища. Однажды нагрянул он к Валентину с компанией мальчишек и стал уговаривать помочь в съемках фильма “Новые приключения Робинзона”. И Валентин не удержался, решил тряхнуть стариной.
Примерно в это же время далеко от “Репейника”, в столичном пригороде, начал развлекать местных жителей самодеятельный театр “Грустные гномы”. В нем участвовали и взрослые, и много школьников. Режиссер “Гномов” любил ездить по разным городам, знакомиться с “неформальными обществами творческого направления”. С целью обмена опытом. И вот однажды деятель этот — со странной фамилией Тур-Емельян — появился в “Репейнике”, а там познакомился и с Валентином. Не скрывал, что знакомство “со столь известным мастером” ему весьма лестно…
Рослый, толстый, очень добродушного вида Тур-Емельян вызывал тем не менее у Валентина тихое отвращение. В добродушии режиссера был излишний профессионализм, в поведении — чрезмерная вкрадчивость. И ребята не любили “Емельку”. Тот наконец понял, что тесной дружбы не будет, и укатил домой. Туда и дорога, казалось бы. Однако дело на том не кончилось.
Артур Косиков к тому времени давно уже пропал с горизонта. Его преемники в друзья к Валентину не лезли, беспокоили раз в полгода и просили теперь сведения общего, “очеркового” характера. Такие, которые, кстати, можно было получить вполне открыто, не играя в явки и агентов. И вдруг один из ведомственных деятелей, Максим Васильевич Разин, человек молодой, тихий и крайне воспитанный, нервно попросил по телефону о встрече для решения очень важного вопроса.
Был август, встретились на скамейке в пустом сквере у закрытого оперного театра. Разин сказал, что из столицы приезжает некая дама, известная своей экстремистской деятельностью. Она замешана в организациях скандальных митингов, распространении нелегальных изданий и связи с нехорошими иностранцами. Скорее всего, она тайный эмиссар зарубежного так называемого Союза борцов за всеобщее равенство и едет к нам в город для вербовки новых членов этой зловредной организации и распространения подпольной литературы. Черт знает что! Конечно, демократия объявлена и разрешено разнообразие мнений, но есть же предел…
Валентин сказал в сердцах:
— Занимаетесь хреновиной! — Он теперь не церемонился с ребятами из этой конторы. — На той неделе девятиклассники в гимназии нашлепали на принтере газетку под названием “Антифедерация”, так вы целое подразделение подняли, шум по всем школам… А сейчас вот и настоящего иностранного агента нашли. Какая-нибудь шизофреничка вроде вашей Розалии Борзоконь.
— Да нет, уверяю вас, это серьезно. Она здесь не первый раз. Мы давно ее держим на прицеле, а теперь пора…
— Ну а я-то при чем?
— Дело в том, что у дамы легенда. Она едет как бы специально к вам.
— Чего?
— Дело в том, что она с сыном. С мальчиком двенадцати лет. Он занимается в театре “Грустные гномы”, вы ведь слышали о таком? Ну вот, руководитель театра посылает вам с этим мальчиком письмо. С просьбой…
Валентин ощетиненно молчал.
— Мальчик способный, рисующий, захочет показать свои работы, побывать в детской студии, с которой вы в дружбе. Вместе с мамой…
— Что же, она свои листовки ребятишкам понесет? — резко спросил Валентин.
— Нет, нет. Что касается листовок, это наше дело. К вам одна просьба… Они остановятся в нашем городе в гостинице. И надо сделать так, чтобы шестнадцатого августа мальчик и мама были у вас, не появлялись в номере с утра до обеда.
— Шмон хотите устроить? — в упор спросил Валентин.
Интеллигентный Максим Васильевич тихо кивнул:
— Прокуратура санкцию не дает, надо работать самим, потихоньку…
Проще всего было вежливо послать ротмистра Разина: мол, там, где ситуация связана с детьми, я в такие дела не впутываюсь… Но ощущение плохо склеенного вранья, неуклюжего спектакля тяжко насторожило Валентина. И еще — сумрачный азарт: разгадать эту дурацкую, навязанную ему игру…
Гости появились через два дня. Нервная, с печальными глазами дамочка, назвавшая себя Луизой, и пухленький скромный вундеркинд Андрюша с папкой своих работ и письмом Тур-Емельяна.
Андрюшины рисунки и эскизы декораций оказались очень славные. Валентин искренне хвалил их, а Луиза дышала застенчиво и восторженно, трогала хохолок на макушке сына и ревниво взглядывала на Валентина: “Правда талант?” Потом призналась:
— Я за него всегда так дрожу. Никуда от себя не отпускаю. Сестра звала его сюда в гости одного, а мне представить страшно: как он без меня! Вот и приехали… Андрюшенька очень любит ваши иллюстрации. И так хочет побывать в “Репейнике”, мечтает стать мультипликатором…
Андрюшенька, смущенный похвалами и маминым красноречием, сидел на краешке кресла и теребил стрелки на отутюженных белых брючках.
— Завтра, шестнадцатого, мы с утра едем за город, — сказал Валентин. — Весь “Репейник”. Будем снимать игровые вставки для мультфильма “Новые приключения Робинзона”. Отправляйтесь с нами. На съемки посмотрите, с ребятами познакомитесь…
— Ах, как чудесно! Мы обязательно, верно, Андрюшенька? — Луиза, кажется, не очень удивилась приглашению. Будто ждала.
Они ушли, а Валентин принялся раскидывать, что к чему. Получалась бредятина. Никаким эмиссаром иностранного “Союза” эта дамочка быть не могла. По причине патологической болтливости и, главное, из-за отчаянной любви к сыну — всепоглощающей и болезненной. Матери, которые так любят, не рискуют собой, чтобы, упаси Бог, не оказаться оторванными от своего ребенка… Но на какую-то маленькую, одноразовую роль она годилась. Возможно, опять же ради сына: посулили что-нибудь…
Но кто ей эту роль поручил? Ведомство?
То, что на ведомство работал Тур-Емельян, было ясно. Скорее всего, “приручили” голубчика, узнав о его чрезмерных симпатиях к симпатичным мальчикам. Мол, было там что-то или не было, а не трепыхайся и делай, что велят, если хочешь жить без осложнений… Недаром же Разин так подробно знал о поездке и письме.
И то, что он, Разин, какую-то свою акцию назначил на шестнадцатое, тоже не удивительно. Запланированный отъезд “Репейника” на съемки был известен многим. Вот и пожалуйста: “Сделайте, чтобы шестнадцатого они были у вас!”
Ну а зачем все это? Неужели и впрямь для того, чтобы выманить мать и сына из города и на досуге “пощупать” их багаж? Нет, как говорят в “Репейнике”, расскажите это вашей теще, когда она добрая…
Но тогда — что?
Может быть, Разина интересует вовсе не номер, где живут Луиза и Андрюшка. Может быть… его, Валентина Волынова, квартира? Чтобы наведаться в нее, когда он уедет на съемки!
Валентин жил теперь один. Тетушку он похоронил два года назад. Никогда он ее, сухую и строгую даже во время болезни, по-настоящему, кажется, не любил. А вот померла — и затосковал. Все же единственным родным человеком была… Похоронил он ее честь по чести, с отпеванием в Троицкой церкви, могилу “выбил” на престижном Зареченском кладбище. Конечно, сперва не разрешали, отсылали в крематорий. Пришлось устроить скандал и побренчать перед городской властью лауреатскими медалями… В день похорон, воспользовавшись суетой, удрал из клетки, улетел в окно и не вернулся попугай Прошка…
Долгое время не решался Валентин что-то трогать и менять в тетушкиной комнате. Но наконец собрался с духом и устроил в ней мастерскую, куда и поместил сконструированную Сашкой машину для “сочинения” мультфильмов. Очень ему попало за это от Валентины, с которой они тогда поругались и разъехались в очередной раз.
Так что теперь, когда он уедет, квартира будет пуста. Отпирай и спокойно ищи, что надо…
А что им надо?
Пожалуй, одно их может интересовать: “Дом обреченных”. Рисунки и текст.
Эту пронзительную повесть о приюте для ДВР — детей врагов народа — написал старый непризнанный прозаик Лев Крутов, который сам провел детские годы в таком доме. Нигде эту книгу не печатали. Взялось было издательство “Маяк”, самое отчаянное, но и оно отступилось. Не в том было дело, что описывались жуткие события в давние времена Первого Последователя. Про “ту” эпоху разрешалось теперь писать все (или почти все), что хочешь. Но била в глаза (и в душу, и в сердце!) кричащая мысль о схожести, неразделимости времен “тех” и “этих”, нынешних… Валентин взялся делать иллюстрации для “Маяка”, а когда дело прикрыли, работу не оставил. Сказал Крутову, что доведет ее до конца, черт с ним, с гонораром. А потом Лев Иванович пусть делает с картинками что хочет, хоть за кордон шлет вместе с текстом…
Познакомил Крутова с Валентином не кто-нибудь, а Тур-Емельян. Когда-то Лев Иванович выступал в “Грустных гномах” со своими детскими сказками. Тур-Емельян и приклеился к нему, влез в приятели и в одной из бесед посоветовал обратиться к художнику Волынову: тот, мол, прекрасный иллюстратор.
Тесной дружбы у Тур-Емельяна с Крутовым, конечно, не получилось, но Лев Иванович был человек доверчивый, мог проговориться при случае, что Валентин делает рисунки для его новой повести. А повестью, видимо, уже “интересовались”…