— Не ваше дело, — огрызнулся Макарский. — Что вам еще нужно?
— Хотел сказать, что насчет Новицкой я тоже все уладил. Дамочка-писательница теперь в другой палате. И у нее есть соседка.
Доктор едва заметно вздрогнул, посмотрел на Гуськова в упор и хрипло спросил:
— Кто?
— Гизельс, — ответил Гуськов. — Ваша любимица.
Макарский побледнел.
— Гизельс, — глухо повторил он.
И больше не нашелся что сказать. Лишь закрыл рот и облизнул внезапно пересохшие губы кончиком языка.
Гуськов усмехнулся.
— Не волнуйтесь, Андрей Сергеевич. Все произойдет быстро. Вас никто ни в чем не обвинит.
Макарский несколько секунд сидел неподвижно, как громом пораженный, затем поднял руку с бокалом ко рту, допил остатки коньяка, поставил бокал на место и пробормотал с болью, горечью и отчаянием в голосе:
— Боже, что мы делаем?
— То, что должны, — спокойно сказал Гуськов. — Либо она, либо мы. Вы же это понимаете?
Доктор тяжело вздохнул. Посмотрел на начальника охраны снизу вверх и тихо спросил:
— И что мы теперь предпримем?
— Подождем до утра, — ответил тот. — Да, и насчет коньячка — умерьте пыл. Завтра у нас будет тяжелый день. Выпейте еще чуть-чуть и езжайте домой. — Гуськов слегка прищурился. — Составить вам компанию?
— Нет, — хрипло сказал доктор.
— Уверены?
Макарский поднял на него взгляд и с ненавистью произнес:
— Убирайтесь вон.
Гуськов засмеялся и вышел из кабинета. Оставшись один, доктор прикрыл глаза.
— Гизельс… — прошептал он. — Боже мой… Боже мой…
Дарья Гизельс считалась самым опасным пациентом клиники. В юности она три раза пыталась поступить в медицинский институт, но все три раза безуспешно. После третьей неудачной попытки Дарья Гизельс устроилась лаборантом в анатомичку, но проработала там всего год. Трупы быстро ей наскучили.
Семь лет назад Дарья Гизельс, тогда еще двадцатитрехлетняя девушка, поехала со своими родными на дачу. Ночью она связала своих домочадцев — мать, отца и двух младших сестер — и принялась резать их скальпелем. Наносила раны, а затем зашивала эти раны грубой ниткой. И так почти три дня.
Замучив родных до смерти, Гизельс сожгла дачный домик и скрылась в неизвестном направлении. Поймали ее только через полтора года. За это время Дарья Гизельс замучила до смерти и сожгла еще девять человек, в основном — бездомных женщин. На суде гражданку Гизельс признали невменяемой и направили на принудительное лечение, которое длилось до сих пор — без особого, впрочем, успеха.
Макарский отлично помнил свой первый разговор с этой страшной пациенткой.
— Дарья, зачем ты истязала людей?
— Я их лечила.
— От чего?
— От болезни.
— От какой болезни?
— Наша жизнь — болезнь. Разе не так?
— Допустим. Но почему ты их истязала? Почему просто не лишала жизни?
— Потому что, прежде чем человек выздоровеет, он должен пройти через муки лечения. Вы доктор, и должны это знать.
— А почему сжигала тела?
— Зачем сжигала? Хм… Вы ведь сжигаете одежду после заразного больного?
Доктор поморщился от неприятного воспоминания. Потом открыл ящик стола и достал оттуда бутылку с недопитым коньяком.
3
— Не шевелись и не кричи, если не хочешь, чтобы я свернула тебе шею, — тихо и хрипло проговорила незнакомка.
Настя затихла, с ужасом глядя на широкое лицо женщины. Та наклонилась и, чуть прикрыв глаза, втянула ноздрями запах Насти.
— Пахнешь хорошо, — сказала она. — Ни мочи, ни дерьма. Как ты сюда попала?
— У меня в палате… санобработка, — ни жива ни мертва от страха, ответила Настя. Сглотнула слюну и добавила: — Я здесь пробуду до утра.
— Странно, — проговорила незнакомка задумчиво.
— Почему? — тихо пролепетала Настя.
— Потому что ко мне никого не селят. Ты знаешь, кто я?
Настя едва заметно качнула головой:
— Нет. Я… хотела познакомиться. Но вы спали.
— Меня зовут Дарья.
— А меня Настя.
Гизельс коснулась пальцами щеки Насти. Та вздрогнула и вся сжалась, боясь пошевелиться. Дарья усмехнулась.
— Ты боишься смерти?
— Нет, — ответила Настя.
— Я тебе не верю. Все боятся смерти.
— Но я не боюсь.
Некоторое время женщина с интересом ее разглядывала. А затем спросила:
— Почему?
— Потому что смерти нет, — ответила Настя.
Дарья посмотрела ей в глаза и спокойно уточнила:
— Ты сектантка?
— Нет, — сказала Настя.
— Значит, верующая? В церковь ходишь?
— Нет.
На широком лице женщины отобразилось недоумение.
— Тогда с чего ты взяла, что смерти нет?
— Потому что, когда мы умираем здесь, в этом мире, мы все равно продолжаем жить. Только не здесь.
— А где?
— В другом мире. — Настя слабо, чуть заметно улыбнулась. — Там, где все можно исправить.
Некоторое время Дарья Гизельс пребывала в задумчивости. Потом недоверчиво уточнила:
— Значит, есть мир, где я не сижу в психушке?
— Должен быть, — ответила Настя.
— И где мои родители живы?
— Наверное.
Дарья гортанно, хрипло выдохнула.
— Я не убью тебя, — сказала она. — Хотя мне очень хочется. Знаешь, почему?
— Нет, — тихо пробормотала Настя.
— Потому что они хотят, чтобы я тебя убила.
— Они? — Настя прищурилась. — Но зачем?
— Этого я не знаю. — Она снова помедлила и снова уточнила: — Значит, ты не веришь в смерть?
— Смерти нет, — произнесла Настя.
Дарья хмыкнула.
— Понимаю, что ты городишь чушь. Но городишь очень убедительно. Ты давно свихнулась?
— Я не сумасшедшая.
— Само собой. Мы тут все не сумасшедшие. Особенно я, — с иронией добавила она.
Настя села на кровати и взглянула на тускло освещенное лицо Дарьи. Широкие скулы, тонкий нос, пухлые губы. Глаза чуть раскосые, но при этом не по-восточному светлые. Голова коротко острижена, светлые волосы кажутся седыми.
— Ты убивала людей? — спросила Настя.
— Да, — спокойно ответила Дарья. — Но не сразу. Сперва я резала их на куски. А потом сшивала.
Настя почувствовала, как у нее пересохло в горле.
— Зачем?
— Ты этого не поймешь. — Взгляд Дарьи Гизельс стал задумчивым и мечтательным. — Когда я это делала, они еще были живы. Я будто заново их создавала. Как Бог. Макарский сказал, что у меня комплекс Франкенштейна.
— Бог не мучает людей, — проговорила Настя.
— Правда? — Гизельс чуть прищурилась. — Тогда почему ты здесь?
— Не знаю. Видимо, потому что в мире действует не только Бог.
— А кто еще? Уж не дьявол ли?
— Наверное.
— Значит, он сильнее Бога?
— Нет. Просто он… — Настя запнулась, подыскивая слова. — Просто он все время пытается все испортить.
— У него это хорошо получается, — сказала Дарья. — А знаешь почему?
— Почему?
Она снова чуть наклонилась над Настей и проговорила хриплым шепотом:
— Потому что наш мир создал не Бог. Его создал дьявол!
Гизельс тихо засмеялась, и от ее смеха по коже Насти пробежал холодок. Она вновь остро ощутила свою уязвимость и смертельную опасность, исходившую от сумасшедшей, в руках которой она оказалась.
Нужно было снова попытаться ее переиграть, но Настя не знала как.
— Тебе когда-нибудь было их жалко? — спросила она.
— Кого?
— Тех, кого ты…
Настя снова осеклась. «Зачем я об этом говорю?» — пронеслось у нее в голове.
— Тех, кого я убивала? — Дарья покачала головой. — Нет. Мне это нравилось. Я делала то, что делает Он.
— Он?
— Тот, кто создал наш мир. Он сказал, что мы созданы по его образу и подобию. Значит, мы такие же, как он. Он создает людей, чтобы мучить их. И мучает долго, всю жизнь. Я не такая злая. Они страдали всего по несколько дней. А потом я их сжигала.
Гизельс подняла кулак к лицу, раскрыла ладонь и дунула на нее, словно сдувала облачко пыли или пепла.
— Отпускала их на волю, — добавила она.
Настя облизнула сухие губы. Дарья покосилась на нее мерцающими глазами и вдруг спросила:
— Ты там была?
— Где? — не поняла Настя.
— В том мире, где ты счастлива.
— Да.
— Что ты для этого сделала?
— Для чего?
— Для того чтобы попасть в тот мир.
— Не знаю. Я просто засыпала.
— Засыпала? — Дарья подалась вперед. — Сможешь меня научить?
Настя напряженно улыбнулась.
— Не думаю, что я сейчас смогу уснуть, — сказала она. — Доктор давал мне лекарство. «Стиксовит». Но теперь мне его отменили.
— Это лекарство помогало тебе засыпать?
— Да.
Гизельс задумалась.
— Я знаю, что делать, — произнесла она после паузы.
Быстро поднялась с кровати Насти, прошла к своей, нагнулась, приподняла кровать за ножку (Настя удивилась тому, с какой легкостью она это сделала), подцепила ногтями паркетину, убрала ее и что-то достала из паза.
Быстро поднялась с кровати Насти, прошла к своей, нагнулась, приподняла кровать за ножку (Настя удивилась тому, с какой легкостью она это сделала), подцепила ногтями паркетину, убрала ее и что-то достала из паза.
Потом так же быстро вернула паркетину на место и поставила на нее ножку кровати.
Плавно и беззвучно скользнула к Насте, присела на край кровати.
— Вот, смотри, — тихо сказала она и разжала кулак.
— Что это? — не поняла Настя.
— Ключи, — громким шепотом проговорила она. — От решетки, от двери и от шкафа с лекарствами. Я украла их много месяцев тому назад.
Теперь Настя и сама разглядела связку из трех ключей на железном колечке.
— Почему ты раньше ими не воспользовалась?
— Приберегала на черный день.
Настя посмотрела на ключи с сомнением.
— Я не смогу вывести тебя на волю, — сказала она. — Ты же понимаешь.
— Я не хочу на волю. Я хочу туда, где ты была. В другой мир! Ты ведь покажешь мне?
Настя сдвинула брови. Несколько секунд она размышляла, затем спросила:
— Когда?
— Прямо сейчас! — ответила Дарья, сжала ключи в кулаке и поднялась с кровати.
4
Доктор Макарский долил остатки коньяка в стакан и выбросил бутылку в урну для бумаг. Посмотрел на стакан. Тот мягко мерцал в тусклом свете, который давала настольная лампа.
Доктор взял стакан и отпил глоток коньяка. Коньяк жаркой волной пробежал по пищеводу. Очередная порция алкоголя мягко ударила в голову. Макарский улыбнулся и тихо пробормотал:
— Вот так-то лучше.
Впрочем, в улыбке его было больше скрытой горечи, чем радости. Доктор Макарский был стопроцентным ипохондриком. Кроме того, он ненавидел людей. Когда-то на заре своей карьеры он относился к пациентам с жалостью, видя в них больных, которые нуждались в его помощи. Но с годами, когда Макарский убедился в собственном бессилии, чувство жалости ушло, уступив место равнодушию.
Он понял, что психические болезни неизлечимы. Все, что может сделать врач, когда к нему поступает очередной свихнувшийся человек, это вколоть ему дозу успокоительного и ждать, что будет дальше. Вот и все. Максимум, на что способны лекарства (даже самые дорогие и современные), это купировать развитие болезни, замедлить его, да и то ненадолго.
Рано или поздно сумасшествие вернется и возместит свои потери с лихвой. Паранойя, шизофрения, психозы… Доктор Макарский давно не считал их своими врагами. Они были чем-то вроде компании шумных соседей, которые здорово тебе досаждают, но с которыми ничего нельзя поделать.
Макарский допил коньяк, жалея о том, что бутылка так быстро опустела. И тут по коридору загрохотали шаги, заставив доктора напрячься, потом дверь распахнулась, и взволнованный голос проговорил:
— Андрей Петрович, у нас ЧП!
— Что случилось? — спросил доктор Макарский.
— Пациентка Новицкая!
Он почувствовал, как сердце сдавило тисками, и, с трудом разжав губы, спросил:
— Да, и что с ней?
— Она в тяжелом состоянии!
— А Гизельс?
Охранник растерянно хлопнул ресницами.
— Гизельс? А что с Гизельс?
Макарский понял, что сказал не то, что следовало, и едва не выдал себя. На смену пришли любопытство и удивление.
— Так что случилось с Новицкой?
— Она каким-то образом добралась до шкафчика с лекарствами. Выкрала несколько блистеров со снотворным — «Хлоралгидрат», «Метаквалон», «Феназепам», «Стиксовит» — и все это выпила!
Макарский вскочил со стула — так быстро, словно его подбросила пружина.
— Где она сейчас?
— В коридоре! На диване!
— Жива?
— Да. Но спит.
— Идемте!
Макарский ринулся к двери.
Глава 12 Возвращение в другой мир
1
Обошлось. Новицкая была жива, хотя и не желала приходить в сознание. Из шкафа она украла кучу таблеток, но не смогла или не успела их использовать. Пропало лишь несколько капсул «Стиксовита».
Доктор Макарский накрыл Настю одеялом, повернулся к Гуськову и сказал:
— С ней все будет хорошо.
— Уверены? — уточнил начальник охраны.
Тон Гуськова доктору не понравился.
— Да, уверен, — ответил он голосом, не допускающим никакой двусмысленности. — Она будет жива. Очнется через час, полтора.
— И никаких последствий?
— Надеюсь, что нет. Вот если бы она выпила целую горсть…
Макарский оставил фразу незаконченной. Гуськов достал из кармана сигареты.
— Это коридор больницы, — напомнил доктор. — Здесь нельзя курить.
— Простите, я машинально. — Гуськов убрал сигареты обратно. Посмотрел на доктора холодным, колким взглядом. — Гизельс у вас в кабинете. Я намерен ее допросить.
— Слово «допрос» — не из больничного лексикона, — сухо произнес доктор. — Я сам с ней поговорю.
— Как скажете.
Когда они вошли в кабинет, Дарья Гизельс сидела на стуле, а рядом с ней стоял охранник Семенов. Макарский окинул пациентку хмурым взглядом. Огромная, дебелая, белобрысая тетка. Сидит и смотрит своими рыбьими глазами — насмешливо, почти издевательски.
Макарский почувствовал злость. Эта психопатка отправила на тот свет почти десяток людей, замучив их до смерти, а здесь она считается пациенткой, и он вынужден с ней возиться уже… Господи, сколько лет она уже тут торчит? Как бельмо на глазу! Как кость в горле!
Когда-то Макарский надеялся с ее помощью защитить докторскую диссертацию, но диссертация так и осталась мечтой, а эта психопатка по-прежнему сидит перед ним и смотрит своими мертвыми, бессмысленными глазами, в которых нет ничего, кроме звериной жестокости и бесчувственности.
Макарский остановился перед Гизельс, поправил пальцем очки и резко спросил:
— Дарья, о чем вы говорили с Настей Новицкой?
Гизельс хлопнула белесыми и длинными, как у коровы, ресницами.
— Кто такая Новицкая?
— Девушка, которая ночевала в вашей палате.
Гизельс едва заметно усмехнулась.
— В моей палате никто не ночует. Кроме меня. Мне даже жратву передают через решетку. Хотя я бы не прочь кого-нибудь приютить. Вот хотя бы этого охранничка. — Она взглянула на Семенова. — Слышь, бугай? Вошел бы ты ко мне ночью, спустил бы с меня штаны и…
— Дарья, прекратите это, — поморщился Макарский.
— Отчего же? — усмехнулся Гуськов. — Пусть говорит. Она ведь не на зоне, а в больничке.
Гизельс презрительно посмотрела на начальника охраны.
— Плевать я хотела на тебя и на твою ухмыляющуюся морду, вертухай.
И вдруг Дарья Гизельс быстро, просто невероятно быстро поднялась со стула и шагнула к Гуськову. Непонятно, что она хотела сделать, но Гуськов ее опередил — он схватил Дарью за ворот халата, ударил ее кулаком в живот, а затем, когда она резко согнулась, швырнул ее головой на стену.
Доктор Макарский испуганно отскочил.
— Что вы делаете! — закричал он. — Прекратите это немедленно!
— Она на меня сама напала, — прорычал Гуськов. — Вы ведь это видели.
Он подошел к лежащей на полу женщине, схватил ее за волосы и приподнял ей голову. Посмотрел в глаза и с усмешкой осведомился:
— Ну, что? Хочешь еще?
— А не надорвешься? — хрипло проговорила Гизельс.
Она ощерила окровавленные зубы и вдруг плюнула кровью ему в лицо. Гуськов отшатнулся. Молча вытерся рукавом пиджака. Гизельс стала подниматься с пола. Он шагнул к ней и хотел ударить ее кулаком по лицу, но на этот раз более быстрой оказалась Гизельс. Несмотря на большой вес, она кошкой бросилась на Гуськова и вцепилась ему зубами в щеку.
Начальник охраны взвыл от боли и закрутился на месте, пытаясь оторвать от себя сумасшедшую. На помощь ему подоспел Семенов. Он принялся молотить женщину кулаками по почкам.
— Прекратите! — побледнев и взмокнув от ужаса, кричал доктор Макарский. — Прекратите!
Наконец Семенов оторвал сумасшедшую от своего босса и сбил ее с ног. Дарья Гизельс упала на пол, но тут же приподнялась и выплюнула изо рта кусок окровавленной плоти. Потом запрокинула голову и захохотала.
Гуськов достал из кармана платок и прижал его к изуродованной щеке, шагнул к женщине. Он пнул всего раз, но удар носка ботинка пришелся Дарье Гизельс в висок. Смех оборвался, женщина опрокинулась на пол и затихла.
— Твою мать… — хрипло выругался Гуськов.
Он нагнулся, поднял с пола кусок собственной плоти, потом прошел к холодильнику, открыл дверцу морозильной камеры и положил ошметок туда.
— Боже! — выдохнул Макарский, сидя возле распростертой на полу женщины и пытаясь нащупать на ее белой шее бьющуюся жилку. — Что вы наделали? Она мертва!
— Тише, доктор, — прохрипел Гуськов. — Не поднимайте вой.
Макарский отвел взгляд от трупа Дарьи Гизельс и уставился на Гуськова.