– Пацан назвал тебя! – спустя полтора часа говорил Тиша своему собеседнику.
– Ты его успокоил?
– Обижаешь, навечно затих… Моих тоже пришлось, они слышали, а с мозгами у них проблема. Я их по дороге сюда успокоил…
– А эти – из ОМОНа и медсестры?
– Сестра ничего не доперла, ей твое погоняло пустой звук, скорее всего и не услышала – она в другом конце палаты была, а он еле хрипел. ОМОН коридор охранял от бандитов, вертухаи на посту не должны отвлекаться… Уверен, ничего не слыхали! Только вот насчет моих ребят надо что-то придумать: остались втроем, вернулся один. Не повезло им, конечно, но что было делать…
– Ладно. Отсюда тебе надо слинять, и нигде в Москве не светись… Ложись на дно на пару дней, только дай мне телефон, мало ли… Братве скажу, отправил тебя готовить одно дело, а ребята получили другое задание…
Особняк Штурмана
– Наших валят, а мы здесь сидим! – зло произнес Штурман. Они сидели вдвоем с Маршалом за бутылкой коллекционного коньяка из ящика, подаренного недавно Сержу-большому земляками.
– Разберемся! – Маршал немного отпил из рюмки, армянский коньяк приятно растекался внутри. Операции по переправке общака шли успешно, действуя вдвоем с Воропаем и поставив в известность лишь Сержа-большого, Маршал учредил в разных административных округах Москвы и в Подмосковье несколько частных закрытых АО торгового профиля, которые начали закупки товаров за рубежом, авансируя их через канадский банк, возглавляемый родственником Сержа. Сам процесс закупки и обратный путь товаров скрывался в густом тумане неопределенного будущего.
И все же не это грело душу. За много дней Маршал впервые расслабился и проспал пару ночей, не просыпаясь: пока не сработал ни один из капканов, настороженных на стукача. Люди Маршала один за другим докладывали, что никакой необычной активности на объектах, по которым Маршал запускал «дезу», в «день икс» не отмечалось. Умом авторитет понимал, что это еще не окончательное доказательство, но думать об этом не хотелось, душа требовала отдыха, и он уже корил себя, что грешил на ближайших кентов. Вот только война… С ней надо кончать, и, похоже, разговорами тут не обойдешься, заразу надо выкорчевывать с корнем.
– Теперь Ильдар совсем оборзеет, – негромко рассуждал Штурман. – Кончить бы его вместе с парой самых отмороженных «шестерок»…
– Думаешь, это выход? – неторопливо потягивал коньяк собеседник. Будучи Маршалом, он обязан был выслушать всех генералов и полковников своего войска, хотя уже знал, каким будет его решение.
– Я прикинул: против нас один Ильдар! Казыма нет… Остальные абреки не торопятся отношения с нами портить. Уберем Ильдара, уберем проблему!
– Война забуксует и остановится сама собой… – закончил штурманскую мысль Георгий Константинович.
– Только его сейчас достать трудно… – Штурман неторопливо обрисовывал ситуацию, не спеша с конкретными предложениями. – Он ведь сильно не дурак! Окопался на своей фазенде, как крот, и охрану держит мощную: окромя своих, нанял еще залетный беспредел, вроде с Украины. Стволами обвешаны, как говорится, до зубов, вплоть до гранатометов… Его бригадиры ездят туда и обратно в Москву автоколоннами по три-пять машин, а сам, похоже, вообще задницу не высовывает.
– У тебя там что, свои люди?
– Если бы… Вокруг Ильдара одна чернота, эти азеры все друг другу родственники. Из них кого перекупить дело дохлое, а с украинцами еще не успели законтачить, хотя подходы ищем… Нет, все то, что я говорю, мои ребята сами узнали. Я там пару наблюдателей с биноклями держу уже три дня; что в доме делается, не видно, конечно, а двор частично просматривается.
– Если идти на эту фазенду в открытую, будет много крови. – Маршал отставил рюмку в сторону и заговорил своим хрипловатым, уверенным голосом. – Неизвестно еще, доберемся ли мы до Ильдара, а народу ляжет много, причем наших больше – те в укрытии, а нам штурмовать… К тому же на пальбу слетятся менты, и тут мы опять в проигрыше, если первые начнем. Нет, это не пойдет.
Маршал есть маршал, ишь как сечет, подумал Штурман, усмехнувшись, а вслух поддакнул:
– Это уж точно! Нахрапом его не взять. Есть кое-какая задумка. – Бывший авиатор плавно перевел разговор на идею, которая пришла ему в голову после недавно состоявшейся случайной встречи с одним из соратников по армейской службе.
– Нужен один человек, максимум двое… Особо тренированные бойцы. Как-нибудь ночью, в подходящий момент, отвлекающая группа начнет заварушку со стрельбой, в общем, наделает шуму с одной стороны фазенды. А тем временем этот парень… ну, или двое скрытно проникнут с другой стороны во двор, дальше в дом и кончат Ильдара. Все! Группа, которая устроила шухер, делает ноги. Для азеров, ментов – непонятка, повесить налет не на кого, думать будут, конечно, на нас, но доказательств никаких…
– А тот парень… или двое, значит, смертники. – Маршал поморщился. – Девяносто шансов, что их уложат раньше, чем они Ильдара, и в любом случае они оттуда не уйдут.
– Ну и что? Считай, что это не смертники, а благородные герои, камикадзе. Гарантии нет, что они достанут Ильдара, с камикадзе так бывает, в войну девять из каждого десятка этих японских ухарей американцы сбивали на подлете к своим кораблям, зато один, который прорывался, топил тысячу, а то и боле. Конечно, такие камикадзе на дороге не валяются, но поискать стоит. Я уже по этой линии работаю, это будет лучший вариант, если найдем подходящих, ты уж мне поверь…
Маршал с сомнением покачал головой: да, Штурман, несмотря на возраст и жизненный опыт, склонности к авантюрам не утратил. И все же другой вариант пока не просматривался, а терять людей в бессмысленном мочилове, ничего не предпринимая, не только маршал, а простой сержант не может себе позволить.
– Ладно, ищи камикадзе, найдешь, тогда и будем решать конкретно, а так одни разговоры. Ищи!
– Слово Маршала закон! Организацию беру на себя! – Штурман, оскалив в улыбке зубы, разлил по рюмкам остатки коньяка.
Каменев
– Вот так-то, Саня, только опаздывать и успеваем! – невесело пошутил майор, устраиваясь на этот раз за рулем. Они с практикантом только что закончили осмотр места происшествия, как пишет в протоколах милиция. Майора бесило, что РУОП в его лице уже который раз выступает в роли пассивного зрителя, и ехать пассажиром было свыше его сил.
– Интересно получается! – парень откинулся на заднем сиденье. – Бандиты друг друга мочат, а мы переживаем…
– Не дело это все, – сказал Каменев. Хотелось с кем-нибудь поскандалить до крика, но не с этим же салажонком…
– А мне все же странно… – Саня не сообразил, что майора сейчас лучше не дразнить.
– Да ничего странного! Закон должен соблюдаться, и мы, милиция, обязаны этому способствовать!
Михаил Петрович понимал, что выглядит сейчас смешно перед Саней, говорит какие-то банальности, но другие слова почему-то не находились. От этого на душе стало еще поганее.
– Ну хватит болтать, едем в управление, – резко оборвал беседу Каменев и рванул машину так, что взвизгнули покрышки. Саня прикусил язык.
Разборки бывали и раньше – бандиты отправляли друг дружку на тот свет зимой и летом, весной и осенью, в любую погоду, не чтя выходных и праздников. Статистика и раньше была удручающей, но в последние дни кровавые события пошли косяком. Каменев понимал – война все же началась. Он пытался задействовать агентуру, собрать данные, овладеть положением и остановить кровавую карусель, но раз за разом убеждался, что он катастрофически не успевает. Трижды они с Саней подъезжали к месту побоища, которое очередной раз оказывалось для них неожиданным, и все, что могли сделать, – это разглядывать изувеченные трупы. Многие из отправленных на тот свет были отпетыми мерзавцами и иного и не заслуживали, тем не менее…
«Он все ж был мент, к тому же честный!» Эти слова из песни, сочиненной уголовным бардом Александром Новиковым, были, можно сказать, про майора Каменева.
– Все, Саня. На сегодня свободен, – объявил майор практиканту, как только они подъехали к шаболовской резиденции.
– Ну как же, Михаил Петрович, – пытался канючить Пушкарев, подозревая, что майор хочет избавиться от него, чтобы заняться важными и интересными делами.
– Как ты мне надоел, брат! – не сдержался Каменев и тут же пожалел, что незаслуженно обидел пацана.
– Извините… – тихим голосом произнес Пушкарев. – Завтра как всегда?
– Посмотрим, что будет завтра…
Саня, сопя, выбрался из машины и, не оборачиваясь, побрел к метро, соображая, на что бы убить остаток дня. Майор, конечно, в своих правах, но все же он не прав…
Пушкарев
Сопел Саня недолго, это было не в его характере: обида быстро прошла, да и несерьезная была она. Настоящих обид жизнь Сане еще не наносила. Вырос он во вполне благополучной семье, в детстве, как положено, вместе с прививками от оспы и кори получил дозу музыкального образования и английского языка.
Пушкарев
Сопел Саня недолго, это было не в его характере: обида быстро прошла, да и несерьезная была она. Настоящих обид жизнь Сане еще не наносила. Вырос он во вполне благополучной семье, в детстве, как положено, вместе с прививками от оспы и кори получил дозу музыкального образования и английского языка.
Саню увлекал спорт, причем занимался он всеми видами подряд – сначала детская акробатика, затем юношеская гимнастика вперемежку с плаванием (хотя тренеры говорили, что это несовместимые виды, но Саня не стремился в рекордсмены, он просто делал то, что нравилось). Затем, уже в десятом классе, пришла очередь модных тогда дзюдо и карате, потом эти виды спорта он успешно применил, развил и закрепил в армии.
В девятом классе Саня случайно попал в альпинистский лагерь в Приэльбрусье. Там ему понравилось чрезвычайно – ошеломляющая красота горной природы, романтика, песни под гитару у костров… И успехи в новом спорте тоже были ошеломляющие, правда, какие-то односторонние. Имея прекрасную подготовку как акробат и гимнаст, хорошо тренированный в растяжках и равновесии благодаря карате, привыкший к спортивному риску, Саня творил чудеса на скалах. Самые сложные маршруты он проходил играючи, на лету ухватывая специальную технику и без колебаний пуская в ход приемы, которые у него получались экспромтом, а инструкторов доводили до истерик, поскольку нарушали каноны безопасности.
Однако восхождения как таковые у него не пошли. Не то чтобы он справлялся хуже других. Нет, прекрасная общая подготовка позволяла ему и здесь выглядеть вполне прилично, но не суперменом, каким он выглядел на скалах. Просто ему было неинтересно час за часом перебирать ногами по травянистым склонам, моренам и ледникам, втаскивая рюкзак и свои восемьдесят кило на два-два с половиной кэмэ вверх (от лагерных палаток до вершины), а потом спуская все это вниз.
В итоге в лагерь Саня больше не поехал, но скалолазание не бросил. К счастью или к несчастью, его дебют в горах увенчался знакомством с ребятами из Красноярска, фанатами знаменитых красноярских Столбов. Наслушавшись трепа об исполняемых тамошними корифеями фантастических трюках, недоступных больше никому в мире, Саня возбудился до того, что, выпросив телеграфом у родителей финансовую поддержку, отправился вместе с новыми приятелями прямо из лагеря в Красноярск.
Столбы его потрясли. Если в лагере на скалах ему не было равных, включая инструкторов, то здесь он выглядел робким щенком в стае матерых волков. Все было другое: официального начальства нет, маршрут каждый выбирает себе сам, ходят только поодиночке, страховки никакой, разбился – сам виноват, удачно слетел вниз головой, скользя грудью по гладкому склону высотой с десятиэтажный дом, сверху почти отвесному, а книзу все более пологому – о тебе споют песню и расскажут у костра зеленым неофитам и, разумеется, неофиткам.
Саня вернулся в Москву весь в синяках и ссадинах, его рассказам о том, что могут тамошние горные волки, никто не верил, но слушали с удовольствием, в особенности девчонки, которым и в голову не приходила дикая мысль отправиться на Столбы, а вот с Саней в койку хотелось ужасно.
Надо сказать, что Саня стал вожделенным призом для женского окружения в совсем еще нежном возрасте. Не по годам развитый физически, простодушный, улыбчивый, легкий в общении и совсем не урод, он не имел никаких шансов сохранить невинность до окончания школы и никакого желания ее сохранять. Приобщение к спорту под названием секс произошло в седьмом классе, когда на него положили глаз две подружки из девятого, «коллеги» по секции спортивной гимнастики.
Спортивная этика не требовала соблюдения условностей. Алка и Наташка пригласили Саньку послушать музыку к одной из них на квартиру в отсутствие родителей, музыку слушали краем уха, пока расправлялись с бутылкой молдавского вермута под пельмени, а потом, не тратя времени, перешли к любовной акробатике на ковре, почти как на тренировке. Девчонки, уже обладавшие некоторым опытом, – по очереди, Саня – с коротким отдыхом после каждого «подхода к снаряду», благо готовность у него была как у сырой морковки. Свободная партнерша и не думала оставить пару наедине, спортивный дух мероприятия этого не требовал, со смехом и подначками все шло более азартно.
В заключение попили чайку и разбежались, как после приятной тренировки, условившись встретиться втроем послезавтра.
Эти чисто товарищеские отношения продолжались регулярно, пока девчонки не окончили школу. Алка пошла на курсы секретарей и через полгода уже работала на фирме, Наташка – в медицинский техникум. Гимнастику, конечно, обе забросили, с Саней встречались еще несколько раз, а потом все само собой прекратилось. Между прочим, из спортивного интереса они перепробовали все, что наблюдали в порнушках по видику (который, кстати, никогда не смотрели коллективно); экзотика оказалась неинтересной и в спортивном отношении непривлекательной – технические сложности не окупались получаемым удовольствием, особенно любовь втроем одновременно. Поэтому в обиходе остались самые простые способы, которые так и не надоели за два года.
Самое интересное, что любовный (или скорее спортивный) треугольник оказался удивительно прочным. Ни Алка, ни Наташка не пытались Саню монополизировать, а тот, через полгода знавший все повадки, интимные сходства и различия девчонок, ни разу не почувствовал, что одну из них он хочет больше, чем другую.
Когда одна из подружек по каким-то причинам не была готова участвовать, происходили встречи вдвоем, но получалось как-то скучновато. Со временем обе девчонки выскочили замуж, о «спортивных» встречах с Саней уже речь не заходила, однако все трое остались лучшими друзьями.
Совсем другой опыт получил Саня в десятом классе, в него всерьез влюбилась учительница русской литературы, в полтора раза старше Сани, женщина в самом расцвете. В школе Ирину Павловну (Ирпалну) не то чтобы любили – скорее воспринимали лучше других учителей: она вела себя на уроках раскованно, любила пошутить, иногда на грани двусмысленности, не уходила от острых вопросов, охотно вступала в пикировки с учениками (менее охотно – с ученицами) и вместе со всеми от души смеялась, услышав новый анекдот или остроумную реплику. Начиналось все тоже вроде по-спортивному, Саня у нее, видимо, был не первым из учеников, хотя никто этого не подозревал. Она как-то пригласила его для индивидуального разбора сочинения к себе домой. Наивный Саня явился в назначенное время, Ирпална встретила его по-домашнему, в халатике, разговор о сочинении прошел как-то скомканно, потом пили чай с домашней наливкой, обладавшей, как оказалось, весьма своеобразным действием: после третьей рюмки Саня уже не мог отвести взгляд от щедрых природных богатств Ирины Павловны, все менее скрываемых распахивающимся невзначай халатиком.
Саня смущался, не смея подумать, что хозяйку интересует его свободное владение великим и могучим, но совсем не языком, и собрался уходить, почувствовав, что его сырая морковка ведет себя неприлично. Ирпална вдруг заявила, что у нее есть отличная танцевальная кассета, она так давно не танцевала, а сейчас есть настроение… Кассета была запущена, Саня с пересохшим горлом принял любимую учительницу в объятия, но вместо танго получилось лихорадочное стягивание друг с друга все более интимных одежек…
Дальше все пошло совсем не по-спортивному. Они катались по широкой тахте, яростно насилуя друг друга, через две минуты оба кончили, царапаясь и кусаясь, стоная и вскрикивая, а когда наконец судороги долгого, дикого, слепого экстаза понемногу утихли, Ирпална не отпустила его, продолжая медленно двигать бедрами, постанывая и покусывая его губы. Санина морковка не подвела, уже через пять минут она обрела нужную кондицию, и темп опять стал нарастать… Саня уже больше не кончал, зато у дамы это получилось несколько раз, и перерывы между приступами экстаза становились все короче, пока она не затихла в полном изнеможении, лежа ничком и тихо всхлипывая. Саня потихоньку встал, заглянул в ванную, оделся и сбежал, не представляя, как теперь будет приходить на уроки русской литературы.
Ирпална позвонила ему тем же вечером домой (откуда только узнала номер?) и сказала, что ждет его завтра для более подробного обсуждения сочинения.
Кончилось все плохо, Ирине Павловне пришлось перейти в другую школу, ибо на ее уроках ни ей, ни Сане не удавалось вести себя естественно, пошли разговоры, и коллеги во главе с директрисой заявили о невозможности ее дальнейшей работы. Саня чувствовал себя подонком, но почему-то к нему никто претензий не высказал. Ирпална ему разъяснила, что его переход в другую школу (он порывался это сделать с самого начала) ничего не изменит, и он остался заканчивать десятый класс.
С любимой учительницей – а именно с ней он понял, что любовь – это не спорт и даже не секс – Саню разлучила служба в армии. Через полгода он получил письмо, в котором Ирина Павловна сообщила, что выходит замуж, их с Саней роман не имеет будущего, она желает ему счастья и будет помнить его всегда. Сане было горько, но хватило ума сообразить, что она все сделала правильно.