Сон его этой ночью был беспокойным, до самого утра его мучили какие-то путаные кошмары — не столько страшные, сколько тоскливые. Он то и дело просыпался, смотрел на часы и снова засыпал, а когда, в очередной раз открыв глаза, увидел, что за окном светло, а на часах без четверти шесть, решил: все, хватит, пора вставать.
Сказано — сделано. Прислуги Андрей Родионович не держал, хотя вполне мог себе это позволить. Потому что прислуга — это посторонний человек в доме, а в доме Андрея Родионовича Пермякова посторонний человек мог случайно или намеренно увидеть и услышать много такого, о чем людям с низким социальным статусом, в том числе и обслуживающему персоналу, знать вовсе не обязательно. А учитывая социальный статус самого Пермякова, можно было не сомневаться, что прислуживать ему будет шпион — либо кадровый сотрудник спецслужб, либо некто, завербованный ими уже после поступления на эту работу.
И потом, товарищи, домработница — это же снова баба!
Готовя себе холостяцкий завтрак, Андрей Родионович включил на кухне телевизор. Обычно, находясь в одиночестве у себя дома, он обходился без шумового фона, но после сегодняшней беспокойной ночи ему отчего-то вдруг захотелось послушать человеческий голос. Конечно, это была слабость, но слабость мелкая и вполне простительная, не чета привычке участвовать в парламентских дебатах под воздействием пары понюшек кокаина или просто ковырять в носу. Человек, если разобраться, целиком состоит из слабостей, и даже лучшие человеческие качества, наподобие любви к ближнему, патриотизма, гуманизма и прочих «измов» со знаком плюс, если посмотреть на них под определенным углом, суть не что иное, как слабость, причем слабость, с точки зрения выживания и продолжения рода, пагубная, самоубийственная.
Разбивая в шипящую на конфорке сковороду яйца, Андрей Родионович подумал, что манера пространно размышлять о не стоящих выеденного яйца пустяках, раздувая из каждой бытовой мелочи целую философскую проблему, тоже представляет собой слабость, дурную привычку. Приученный работать с постоянной полной нагрузкой мозг, получив передышку, не спешит ею воспользоваться и продолжает искать ответы на вопросы, которых ему никто не задавал. В такие моменты он напоминает мощную камнедробилку, которую забыли выключить в конце рабочей смены, и которая продолжает грохотать вхолостую, перемалывая занесенный сквозняком в жернова мелкий мусор и неосторожных насекомых. Данным свойством мозга наверняка объяснялся и сегодняшний беспокойный сон Андрея Родионовича, и это странное желание с утра пораньше включить телевизор — «ящик с дебилами», как обозвал его один комик, с которым Пермяков был целиком и полностью согласен.
Еще бы ему не согласиться! Так или иначе, прямо или косвенно, он был одним из тех, кто постепенно, исподволь превращал не только телевидение, но и другие средства массовой информации в средства поголовной дебилизации. Телевизор был и, несмотря на нынешнее широчайшее распространение интернета, до сих пор остается самым главным и действенным из этих средств. Человек приходит с работы или, как Андрей Родионович в эту минуту, встает с постели и идет на кухню готовить себе завтрак, и первым делом привычно вооружается пультом. Одно нажатие резиновой кнопки, и располагающей к раздумьям или общению с домочадцами тишины как не бывало: в дом, как банда налетчиков, врывается компания созданных умными, талантливыми людьми на потребу дуракам призраков. Призраки эти мутируют, изменяясь соответственно требованиям текущего момента. Те, которых режиссеры и сценаристы клепали в прошлом веке, то клали живот на алтарь отечества, то, когда прямая и острая необходимость в массовом самопожертвовании отпала, мучили себя и окружающих высосанными из пальца морально-этическими проблемами. Нынешние стали попроще: одни направо и налево дробят черепа, доказывая, что прав всегда тот, кто сильнее, другие непрерывно зубоскалят, и шутки их год от года делаются все пошлее, глупее и неприличнее. Они постоянно мельтешат перед глазами и дудят в уши, и человек не замечает, как превращается в попугая, тупо повторяющего услышанные по телевизору фразы, в тень, слепо копирующую манеру поведения людей, которых на самом деле никогда не существовало. Тень призрака, отражение отражения, безвольная марионетка без единой собственной мысли в забитой обрывками просмотренных по телевизору программ пустой голове — вот во что, по замыслу, он должен превратиться; идеальный, устраивающий любого политика электорат — вот чем после соответствующей обработки станет многомиллионная армия телезрителей.
Зная все это, Андрей Родионович крайне редко включал телевизор, предпочитая получать информацию из других, более или менее объективных, не отравленных идеологией источников. Но сегодня утром измученный химерами, которые всю ночь рождал его переутомленный мозг, он хотел только одного: хотя бы полчаса ни о чем не думать, и чтобы при этом в доме звучала человеческая речь.
Кнопку на пульте он нажал наугад, угодив на один из кабельных каналов, которые не лезут в политику, специализируясь на развлечениях, и неделями круглосуточно гоняют по кругу одни и те же программы, состоящие из низкопробных художественных фильмов и шоу, созданных по принципу «чем тупее, тем лучше». В данный момент как раз крутили фильм — судя по некоторым признакам, один из экранизированных комиксов, которые так обожают американцы. Это было немного чересчур даже для человека, искренне желавшего на время выключить свой мозг; Андрей Родионович прицелился в телевизор пультом, намереваясь переключиться на другой канал, но тут смысл происходящего на экране проник в его сознание, и ему стало любопытно.
На экране же происходило некое тайное собрание заговорщиков. Возглавлял его опереточный злодей в исполнении известного актера Шона Коннери, прославившегося в роли агента 007 Джеймса Бонда. Что это именно Шон Коннери, а не кто-то другой, стало ясно, когда он снял маску, выполненную в виде головы огромного плюшевого медведя. С десяток точно таких же, неотличимых друг от друга медведей сидели по обе стороны длинного стола для совещаний. Вы знаете меня, я знаю каждого из вас, и этого достаточно, сказал своим подручным главный злодей, и Пермяков подумал: ба, да это что-то до боли знакомое! Как же это они пронюхали?
Присаливая яичницу, он усмехнулся. Понятно, что никто ничего не пронюхивал — скорее уж, наоборот. Объяснений этому странному на первый взгляд совпадению существует как минимум два. Первое: хорошие идеи приходят в умные головы одновременно. И второе: фильм-то не новый, лет ему десятка полтора, если не больше, и, похоже, Филер наткнулся на него гораздо раньше Андрея Родионовича. Наткнулся, внимательно просмотрел и нашел, что принцип, по которому Шон Коннери организовал свою компанию плюшевых медвежат, хорош — хорош настолько, что идею не грех позаимствовать. Ну и что, что плагиат? Тайное присвоение чужой интеллектуальной собственности в наше время является основой процветания как отдельных граждан, так и крупнейших корпораций и даже государств. Шпион — не ругательство, а профессия, овладеть которой дано далеко не каждому, а промышленный шпионаж — не просто разновидность кражи со взломом, а одно из главных направлений работы всех разведок мира.
И к чему изобретать велосипед, когда его уже изобрели задолго до тебя? Просто бери его, залезай в седло и катайся — по крайней мере, на первое время сойдет.
События на экране шли своим чередом. Кто-то тайно проникал в логово заговорщиков, кто-то в кого-то стрелял, включались какие-то фантастические смертоносные установки, опереточный злодей так и норовил наступить на горло прогрессивному человечеству тяжелым кованым сапогом, и его было необходимо во что бы то ни стало остановить. Это уже не представляло для Андрея Родионовича интереса. Получивший пищу для размышлений мозг радостно набросился на работу; дробилка загрохотала, перемалывая в мелкий щебень куски горной породы. Телевизор продолжал бормотать, орать на разные голоса и бабахать, но старался он напрасно: его больше не видели и не слышали. Рассеянно пережевывая яичницу с ветчиной и белыми гренками, Андрей Родионович Пермяков обдумывал детали предстоящей встречи, необходимость которой уже назрела.
Около семи, когда он уже домывал посуду, раздался звонок мобильного телефона. Политик был не из тех, кто, заслышав требовательное электронное верещание, бросает все и сломя голову несется хватать трубку или открывать дверь. Он спокойно ополоснул тарелку, протер ее кухонным полотенцем и поставил в сушилку, закрыл воду, насухо вытер руки и лишь после этого ответил на вызов.
— Спишь? — забыв поздороваться, осведомился Филер.
— Нет, — не вдаваясь в подробности, лаконично ответил Андрей Родионович.
— Молодец, — похвалил генерал Буров. — Кто рано встает, тому Бог подает. У меня есть новости.
Около семи, когда он уже домывал посуду, раздался звонок мобильного телефона. Политик был не из тех, кто, заслышав требовательное электронное верещание, бросает все и сломя голову несется хватать трубку или открывать дверь. Он спокойно ополоснул тарелку, протер ее кухонным полотенцем и поставил в сушилку, закрыл воду, насухо вытер руки и лишь после этого ответил на вызов.
— Спишь? — забыв поздороваться, осведомился Филер.
— Нет, — не вдаваясь в подробности, лаконично ответил Андрей Родионович.
— Молодец, — похвалил генерал Буров. — Кто рано встает, тому Бог подает. У меня есть новости.
— Надеюсь, хорошие?
— Лучшая новость — это отсутствие новостей, — пошутил Иван Сергеевич.
— Это не наш случай, — заметил Пермяков. — Так что у тебя за новости?
— Новости не для телефона, — сказал Филер. — И не для телевизора, — добавил он, расслышав, по всей видимости, у себя в трубке бормотание упомянутого бытового электроприбора.
Андрей Родионович взял с кухонного стола пульт и движением пальца заставил экран погаснуть, а динамик замолчать. На протяжении последнего получаса он не обращал на телевизор внимания, словно того вообще не существовало, но наступившая в квартире тишина неожиданно показалась желанным даром небес.
— Где и когда? — спросил он.
Филер назвал время и место; подтвердив, что сумеет выкроить из своего графика полчаса, Андрей Родионович прервал соединение. Выходя из кухни, он бросил взгляд на замолчавший телевизор и с усмешкой покачал головой: ай да Филер! Вот уж, действительно, «мы рождены, чтоб сказку сделать былью»…
В получасе езды от его дома ворковали и клевали с пола рассыпавшийся из красного пластмассового ведерка корм сытые, ухоженные голуби. Забранная проволочной сеткой дверца голубятни была открыта настежь. Один из голубей, заметив чистое небо там, где раньше был частый проволочный переплет, как по лестнице, взошел по откинутой в сторону руке лежащего ничком на пороге голубятни человека, промаршировал, застревая коготками в ткани рубашки, по спине, немного повертел головой, оценивая обстановку, а потом захлопал крыльями и поднялся в мутноватую от густеющего смога синеву — все выше и выше, пока не превратился в едва различимое белое пятнышко.
* * *Что-то пошло вразрез с планом. Майор Григорьев понял это, когда, в очередной раз заглянув в винтовочный прицел, увидел идущего вдоль забора уютно разместившегося в глубине парка особняка кинолога в сером полицейском камуфляже с овчаркой на длинном поводке. Человек был вооружен, собака тщательно обнюхивала каждый сантиметр почвы у себя под ногами; они показались в просвете меж кронами деревьев всего на один короткий миг, но этого мига майору хватило, чтобы понять: что-то не так.
Спустя минуту или две снизу послышался скребущий по нервам мяукающий вой сирены. Привстав, Григорьев выглянул из-за парапета и без труда отыскал источник звука — кажущийся сверху маленьким, как детская игрушка или модель в масштабе один к сорока трем, микроавтобус, который только что резко затормозил перед домом.
Боковая дверь с лязгом отъехала в сторону, и оттуда горохом посыпались люди в сером камуфляже и опущенных на лица черных трикотажных масках. Все они были в бронежилетах и вооружены автоматами. Один из них, задрав голову, посмотрел наверх, и Григорьев с тяжело бухающим сердцем торопливо присел, укрывшись за парапетом. Если утренний обход периметра со служебной собакой мог служить частью обычного дневного распорядка, то наблюдаемое в данный момент явление к обыденной рутине отношения наверняка не имело: это было ЧП, очередной, и, как не без оснований подозревал майор Григорьев, последний в его жизни форс-мажор.
А иначе и быть не могло, вдруг понял он, сидя на корточках за парапетом с бесполезной снайперской винтовкой на коленях. Твой Потапчук — конченый человек, сказал тогда Лысый. На тот момент это, скорее всего, было преувеличение, попытка выдать желаемое за действительное. Зато через несколько минут данное спорное утверждение превратится в аксиому. Он, майор ФСБ Григорьев, станет тем человеком, который окончательно поставит на своем шефе крест.
Потапчук отстранен от дел и, возможно, даже арестован. Такое решение мог принять кто угодно, но официально озвучить его должен был непосредственный начальник Потапчука, генерал Лагутин — тот самый чудак, что каждый Божий день с риском для жизни выбирается через слуховое окно на крышу, чтобы покормить голубей. Чтобы добить Потапчука, Лагутина вовсе не обязательно убивать, достаточно просто организовать неудачное покушение. Главное, чтобы исполнитель был взят с поличным, и чтобы исполнитель этот был напрямую связан с Потапчуком — попросту говоря, являлся его подчиненным.
Именно это, понял майор, мы в данный момент и наблюдаем. Вот подчиненный Потапчука, вот винтовка с оптическим прицелом, вон голубятня, а вон спецназ, посланный проверить поступившую из анонимного источника информацию о готовящемся покушении. А где-то там — возможно, на приличном удалении, а может, и где-то рядом — Лариска с Витькой, которых при таком раскладе вовсе незачем отпускать на волю и запугивать: никому не говорите, а то убьем! Убить проще и надежнее; забронировать на их имена и выкупить авиабилеты на край света, хорошенько спрятать трупы, и все шито-крыто: готовя по приказу своего начальника покушение на генерала Лагутина, майор Григорьев отослал подальше семью, а сам оказал вооруженное сопротивление при задержании и был уничтожен.
Да, наверное, так; наверное, именно уничтожен, потому что расстрелянный в упор из автомата киллер, в отличие от киллера, взятого живьем, никому и ничего не может рассказать.
Когда он рискнул снова выглянуть из-за парапета, микроавтобус уже уехал. Вдоль фасада дома редкой цепью стояли автоматчики; остальные, если майор ФСБ Григорьев хоть что-то понимал в подобных вещах, должны были вот-вот объявиться здесь, на крыше.
Ум майора заметался, как загнанная в угол крыса, в поисках спасительного решения. Спасения не было, оставалось одно из двух — принять бой или застрелиться, — и оба варианта сулили один и тот же, крайне нежелательный, исход. Майор шарил глазами в поисках укрытия; укрытий здесь, на крыше, было предостаточно, но все они никуда не годились, потому что он не знал, с какой стороны ждать противника. Выходов на крышу было целых четыре, по числу подъездов; все они наверняка уже были перекрыты, и угадать, каким из них воспользуется группа захвата, не представлялось возможным. Ты будешь ждать их справа, а они появятся слева, у тебя за спиной — увидят тебя, лежащего за оголовком вентиляционной шахты с винтарем наизготовку, и без разговоров влепят очередь в затылок…
В кармане, заставив сильно вздрогнуть, зажужжал поставленный на вибрацию телефон. Чертыхнувшись, майор выкопал проклятую штуковину из складок ткани и после секундного раздумья ответил на вызов: терять все равно было нечего, шансы отбиться от превосходящего его и числом, и умением противника так и так отсутствовали.
— Ну что, майор, замочил штанишки? — насмешливо спросил Лысый.
— Ты… Ты… Чтоб вы сдохли, уроды! — сдавленным от ярости голосом прошипел Григорьев.
— Тихо, майор, не пыли, это не в твоих интересах. Мы тут ни при чем, клиента кто-то предупредил. Все остается в силе — по крайности, пока. Сейчас у тебя будут гости, так ты, блин, шмалять не вздумай — себе же хуже сделаешь. Сиди тихо, делай, что говорят, и все будет путем.
Трубка пискнула и замолчала, и в ту же секунду дверь ближнего к огневой позиции Григорьева выхода на крышу отворилась. Телефон все еще оставался у него в руке, и выстрелить в появившегося на фоне дверного проема рослого спецназовца майор не успел бы при всем своем желании.
Спецназовец тоже его увидел, но повел себя как-то странно: вместо того чтобы открыть огонь или крикнуть то, что положено кричать в подобных случаях, он небрежно задвинул висящий на плече автомат за спину и сдернул с головы трикотажную маску. Григорьева немного отпустило: это был Колючий собственной персоной.
Одной рукой прикрывая за собой дверь, Колючий красноречиво приложил к губам указательный палец: тихо, свои, — и торопливо подошел к майору.
— Что происходит? — спросил Григорьев.
— Происходит полная фигня, — констатировал очевидный факт Колючий. — Наш клиент как-то пронюхал, что его собираются шлепнуть, и принял меры. Хорошо, что приказ вовремя перехватили, а то тебя бы уже паковали…
Приказ, отданный генералом Лагутиным по рации, действительно перехватили и своевременно приняли контрмеры. Это оказалось несложно: палка, вставленная Глебом Сиверовым в колеса тщательно разработанного генералом ФСО Буровым плана, как и любая другая палка, оказалась о двух концах. Практически весь личный состав оперативных подразделений ФСБ до сих пор перетряхивал Москву и Подмосковье, вынимая из постелей и кладя носом в пол всех, кто когда-либо подозревался в причастности к деятельности террористического подполья; людей остро не хватало, и когда руководство ФСО с ненавязчивой подачи все того же генерала Бурова вызвалось оказать коллегам посильную помощь в проверке поступившего сигнала, предложение было с благодарностью принято. Дальнейшее было делом техники, которой Филер и его подчиненные владели в совершенстве.