– Эдвин и Моркар получили по заслугам. Вчерашняя победа норвежцев подорвала могущество Гарольда-клятвопреступника.
– Я что-то не пойму, Эдгар Эдвардссон. Тебе какая выгода от побед Харальда?
– Мне? – зло усмехнулся рыцарь. – Хочешь, я расскажу тебе притчу, храбрый варвар?
– Время ли сейчас для досужей болтовни?
– Для мудрых речей есть время всегда.
– Ну, как хочешь.
Модольв пожал плечами. Скривился. Ну, не любил Белоголовый разговоры, и все тут! А рыжий Скафти и вовсе отвернулся, зевая напоказ. Он уж точно терпел рыцаря только из уважения к своему вождю.
– Тогда слушай, храбрый варвар. Молодость я провел в Венгрии… Есть такая земля за Моравией и Штирией, между Дунаем и Дравой. Народ там воинственный и дикий, не уступят свирепым русам и отважным полякам. Сами себя они называют мадьярами. Говорят, их предки – кочевники‑угры – пришли следом за великим королями древности Атли и Ермунрекком.[84] Пришли и поселились в этих краях, среди горных долин и озер. Но сейчас все они – добрые христиане. С той поры, как король Иштван Святой[85] взошел на престол, мадьяры почитают Иисуса Христа, а служат в венгерских церквях епископы, благословленные Папой Римским.
– Это все хорошо, но… – нахмурился Модольв.
– Я понимаю твое нетерпение, храбрый варвар. Постараюсь быть кратким. С юных лет я жил среди мадьяр, перенимал их обычаи и развлечения, их воинское искусство и мастерство верховой езды. Любимое занятие тамошних королей – охота. Раз мы травили оленей осенью в горах Баконь. У меня захромал конь… Подкова оторвалась некстати. Я отстал от своры, отстал от остальных охотников. Нет, не заблудился…
Норвежец переступил с ноги на ногу, выказывая нетерпение. Скафти зевнул, а Эйрик поднял хворостинку и, расщепив ее ногтем, принялся ковыряться в зубах. Вратко дивился, зная этих викингов и их вздорный норов: что заставляет урманов беспрекословно выслушивать болтовню заезжего рыцаря? Объяснения, понятного и доступного, пока не находилось.
Гнедой жеребец, словно уловив настрой людей, заржал и дернул головой, едва не подняв в воздух хмурого слугу, чье лицо украшала крупная бородавка на длинном носу. Рыцарь Эдгар недовольно оглянулся. Под его взглядом конь скосил глаз и присмирел. Слуга тотчас же что-то зашептал ему в ухо, успокаивая.
– Я не заблудился, – продолжал рыцарь. – Но охота в тот день для меня закончилась. Поклявшись проучить как следует нерадивого коваля, я отправился домой. И, проезжая через бучину,[86] увидел бой двух оленей. Ты знаешь, храбрый варвар, что в эту пору года олени-рогачи дерутся меж собой за самок. Тот, кто оказывается сильнее других, становится вожаком самого большого стада.
– Я слышал об этом, – коротко кивнул Модольв.
– Не сомневаюсь. Два оленя дрались на поляне среди деревьев. Они так увлеклись боем, что не видели ничего вокруг, а ведь я подобрался к ним довольно близко. Это были крупные, сильные быки. Каждый весил фунтов восемьсот. И рога у них были ветвистые, крепкие, острые. Они били друг друга с такой силой, что эхо гуляло по холмам. Много раз они сшибались рогами, и никто не мог взять верх – слишком равны были силы…
Вратко поневоле заслушался. Что-что, а красиво говорить рыцарь умел. Ему бы сказки сочинять, а не мечом махать.
– Они много раз бились, но ни один не мог победить. Наконец олени столкнулись с такой силой, что рога сцепились с рогами. Так бывает…
– Верно. Бывает, – согласился хевдинг.
«Очень даже может быть», – подумал Вратко.
– И тогда они стали беспомощны, как слепые щенки. Топтались по поляне туда-сюда… А я подошел к ним и перерезал глотки одному и второму.
– Я понял твою притчу. – Модольв поправил ус. – Ты уподобил Гарольда Годвинссона и Харальда Сурового этим оленям.
– Да, – самодовольно усмехнулся Эдгар.
– И зря! Ты должен знать: они – не олени. Они – волки, медведи… Тому, кто подойдет перерезать им глотки, у них достанет сил откусить руку по самый локоть.
– Конечно… – Рыцарь прищурился. – Откусят. Только ты понял мою притчу не до конца.
– Неужели?
– «Ужели», храбрый варвар, «ужели»… Ты решил, что это я хочу перерезать глотки норвежскому и английскому королям.
– А разве нет?
– Хочу, конечно. Но я знаю цену своим силам. Все будет не так.
– А как же?
– Когда Годвинссон и Сигурдассон измотают друг дружку, когда их войска ослабеют, мечи притупятся, а воины утратят боевой дух, явится Вильгельм, герцог Нормандский. Он давно получил на это благословение Папы Александра Второго. И тогда справедливость восторжествует.
– Ты думаешь, он подарит Англию тебе? – Губы Модольва презрительно скривились.
– Не подарит, но передаст в управление. На то уже получено согласие Эвда, епископа Байеского…
– Единоутробного брата Вильгельма?
– Да, мой храбрый варвар. Его. И тебе что-нибудь может достаться, если мы сослужим добрую службу герцогу Нормандии.
– Мне не нужны подарки. Я привык брать сам.
– А что ты скажешь насчет графства Нортумбрийского?
Кетильсон только отмахнулся:
– Не следует считать добычу, не одержав прежде победы.
– Ты прав, как всегда. Тогда не будем тратить время попусту. Хотел ли что-то передать мне отец Бернар? И почему он не явился на встречу сам?
– Хотел.
Модольв кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Не ты ли сейчас тратил время?»
– И что же он хотел?
– Он просил передать епископу и отцу Жермену… Не знаю, кто это. Просил передать, что язычники в войске Харальда совсем распоясались. Брат Олафа Святого привечает в своем войске чародеев и ворлоков.
– Вот как?
– Истинно так. Одного из них мы обнаружили и требовали достойного наказания еще на Оркнеях. Но конунг не дал его в обиду. Отец Бернар все ломал голову – почему?
– И почему же?
– Он использовал его перед вчерашней битвой. Колдун прочитал заклинание, и Моркар с Эдвином потерпели поражение.
«Что за колдун такой? – удивился Вратко, и вдруг его озарило. – Да ведь это же он обо мне говорит! О моей висе, которую я прочел по просьбе Харальда!»
Рыцарь посуровел:
– И ничего нельзя сделать?
– Не знаю, – пожал плечами Модольв. – Отец Бернар не теряет надежды. Но он дал мне понять, что за ним следят. И советовал быть очень осторожным.
– Отцу Бернару следует прилагать как можно больше усилий, – сказал Эдгар. – А у меня есть для него одна вещь, способная придать сил истинному служителю Церкви и ревнителю веры.
Рыцарь сунул руку под накидку и извлек маленький ларец из темного, до блеска отшлифованного дерева. Перекрестился. Поднес ларец к губам.
– Передай это отцу Бернару. Здесь хранится ноготь Господа нашего Иисуса Христа, остриженный после того, как тело его сняли с креста.
Кетильсон неумело перекрестился, принял шкатулку из рук сакса.
– Горячая молитва вкупе со священной реликвией способны творить чудеса, – продолжал Эдгар. – Надеюсь, это поможет вам обезвредить колдуна.
«Это мы еще поглядим! – обиженно подумал словен. – Да я такую вису придумаю, все ваши реликвии… И вообще, я не колдун! С чего это они взяли?»
– Еще отец Бернар просил передать… – Модольв понизил голос, но все равно Вратко услышал его. – Он просил передать, что вышел на след Святого Грааля.
– Не может быть! – Вот теперь неудавшийся наследник английского престола выглядел по-настоящему ошарашенным. Он вновь перекрестился и пробормотал: – Domine Jesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori…
– Да, Эдгар Эдвардссон, именно так! – Белоголовый не скрывал торжества.
– Я должен немедленно с ним встретиться!
– Не спеши. Знаешь ведь, спешка нужна при ловле блох…
– Ты не понимаешь, варвар! – Рыцарь дрожал, как норовистый конь, услышавший рев боевых труб. – Откуда? Каким образом? Нет, я должен…
– Отец Бернар предвидел твой порыв и твое нетерпение, – осадил его хевдинг. – Он настоятельно просил тебя не предпринимать опрометчивых поступков. И просил пояснить, что рассчитывает узнать о местонахождении Святого Грааля от дочери самого Харальда Сурового, которая увязалась за войском вместе с девчонкой-язычницей из проклятого Господом народа пиктов…
Больше Вратко слушать не желал. Нужно как можно скорее рассказать все Хродгейру. Иначе Мария и Рианна могут оказаться в опасности. Новгородец уже понял, что для монаха, каким бы святошей он ни прикидывался, цель всегда оправдывает средства. А, судя по перекосившемуся от восторга лицу Эдгара, этот Грааль – такая цель, которая в глазах отцов римской церкви может оправдать нарушение любой заповеди.
Парень тихонько пополз назад.
Добраться бы до кустов, тогда можно вскочить на ноги и бегом в лагерь…
И тут звонко хрустнул предательский сучок, попавший некстати под колено.
– Враги! – заорал Скафти, все это время притворявшийся сонным и ленивым.
И тут звонко хрустнул предательский сучок, попавший некстати под колено.
– Враги! – заорал Скафти, все это время притворявшийся сонным и ленивым.
Меч едва ли не сам выпрыгнул ему в ладонь.
Обнажили оружие – так быстро, как умеют только опытные воины, – и Эдгар с Модольвом. Эйрик поднял лук. Где он его прятал до того?
Вратко понял, что прятаться дальше бессмысленно. Теперь его спасение не в скрытности, а в быстроте. Нужно удирать, причем так быстро, будто за тобой гонятся сразу все накилеви Оркнейских островов.
Он вскочил и помчался, с треском ломясь сквозь кустарник. Гибкие побеги цеплялись за ноги, хватали за рукава рубахи.
– Держи его! – крикнул Кетильсон.
– Вот он! Не уйдет! – рычал позади Скафти.
«Догонит ведь!»
Новгородец с разбегу вылетел на топкий берег и прыгнул в заросли, будто дикий кабан. Над головой вжикнула стрела, срезая сероватую косичку камыша.
Вратко бросил мешающее ведерко и, с трудом выдирая ноги из липкой тины, зашел по пояс.
– Это он! Ворлок! – радостно ревел Скафти. – А ну, Эйрик…
Не дожидаясь второй стрелы, словен нырнул.
По-осеннему холодная вода обожгла, заперла дух. Мокрая рубаха враз облепила тело, а потяжелевшие сапоги потянули на дно.
«Утону, – подумал парень. И тут же решил: – Ну уж нет. Море меня не забрало. Река и подавно подавится. Нужно лишь отплыть под водой подальше»…
Он терпел долго. Так долго, сколько выдержали горящие огнем легкие. А когда рассудил, что уже в безопасности, вынырнул, жадно втягивая воздух распяленным ртом.
И тут же почувствовал удар в левое плечо.
Услышал торжествующий крик Скафти.
Несколько долгих мгновений боли не было, только онемела рука. Вратко попробовал грести одной правой, и тут словно раскаленный шкворень пронзил его, добираясь до самых закоулков души. В глазах потемнело, и парень потерял сознание, успев подумать напоследок:
«Теперь точно утону»…
Глава 18 Вульфер
В первый раз Вратко пришел в себя, лежа на спине.
Прямо над головой раскинулось многозвездное небо.
Ночь?
Сколько же он пробыл в беспамятстве? Каким чудом не утонул? Не истек кровью?
Парень пошевелил пальцами и ощутил скользкую глину. Плечи его опирались на берег, а ноги лениво шевелила речная волна. В сапоге – левом, потому что правый, по-видимому, потерялся, – хлюпала вода. Попробовать подняться?
Новгородец не сумел не то что опереться на локоть, но даже поднять голову. Силы куда-то ушли. В левом плече угнездилась тупая боль. Наверное, то же он чувствовал бы, получив удар кузнечным молотом.
События прошедшего дня пробежали перед его внутренним взором.
Нет сомнения, он раскрыл заговор. Хотя, правильно сказать, обнаружил. Раскрыл, это когда доподлинно известно – кто во главе, какую цель преследует, имена простых исполнителей…
Вот добраться бы до Хродгейра да вместе с ним пойти к Харальду-конунгу… Уж они бы разобрались. Вывели бы на чистую воду и Модольва Белоголового, и отца Бернара, и неизвестного рыцаря. Как там его? Эдгар Эдвардссон? Еще один претендент на корону Англии?
Раздавшийся неподалеку звук рыдания заставил сердце Вратко обмереть.
Это еще что?
Кто может плакать на речном берегу среди ночи?
Да еще так громко, в полный голос.
Какая-то женщина оплакивает погибшего при Гейт-Фулфорде мужа?
Но почему ночью? Почему одна, вдалеке от людей?
Невидимая плакальщица снова закричала. Гораздо ближе. От этого ли или оттого, что клокочущие рыдания прозвучали особенно горестно, Вратко стало страшно. Нет, не может человеческое горло издавать такие звуки.
Может, ночная птица или зверь?
Мяуканье кошки иногда бывает похожим на плач младенца. Но насколько же огромна должна быть кошка, чтобы орать вот так?
Еще острее, чем прежде, парень осознал свою беспомощность. Ведь он не сумеет отбиться даже от лисы, не говоря уже о волке, медведе или неизвестной великанской кошке. Вот так сожрут среди ночи и не спросят, как зовут. Обидно…
Третий крик донесся едва ли не с пяти шагов. В нем звенели страдание, боль и горе.
Нет, ни зверь, ни птица так убиваться не могут.
Ценой невероятных усилий, чудом не потеряв сознание, Вратко повернул голову.
На бугорке, залитом светом луны и звезд, стояла женщина в белом, бесформенном одеянии. Вроде бы рубаха, но и не рубаха. Плащ и в то же время не плащ… Длинные седые волосы разметались по плечам, груди. Нависали на лоб и глаза, скрывая лицо плакальщицы.
Непослушными губами новгородец попытался поздороваться, хотя понимал, что его пожелание будет выглядеть по меньшей мере глупо. Сиплый шепот, похоже, не услышал никто, кроме него самого.
Однако женщина покачнулась, словно береза на ветру, подняла руки к небу. Широкие рукава упали, открывая костлявые, подобные высохшим ветвям, предплечья. Но Вратко бросились в глаза не худоба плакальщицы, а ее скрюченные пальцы, каждый из которых венчал длинный, изогнутый, словно серп, ноготь.
Парень похолодел.
Нечисть.
Точно нечисть.
Он не помнил, чтобы о подобном создании рассказывали ему Сигурд или Хродгейр, Мария или Рианна, но от этого легче не становилось.
Сейчас с ним можно делать все, что душеньке угодно. Хотя у плакальщицы – так для себя назвал Вратко когтистую тварь – души-то и нет, скорее всего. Может сырым его жрать, может поджарить, если захочет. Как Баба-яга жарит детишек, заблудившихся в лесу и на свою беду вышедших к ее избушке на куриных ногах.
Нечисть заклокотала горлом и сделала почти незаметный шаг. Будто перетекла с места на место, но оказалась гораздо ближе. Тряхнула головой, отбрасывая волосы со лба.
Два огромных круглых глаза горели зеленым огнем. Совсем по-волчьи. Отличие было только в узком вертикальном зрачке.
Словен горячечно соображал, кому молиться. Перуну или Иисусу? Кто быстрее поможет? До громовержца, брата солнца и огня, далеко – сколько верст отмерять до русской земли надобно? Зато он вроде как понадежнее кажется. Иисус Христос – Бог добрый и всепрощающий. Он, может, и воздаст за мученическую смерть, примет в райские кущи, только Вратко не хотелось помирать. Ой, как не хотелось… Если плакальщица его загрызет, кто расскажет конунгу о предательстве, зреющем в самой середке его войска?
Мысли метались, словно муравьи в растревоженном муравейнике.
Попытаться произнести вису, как тогда, с накилеви? Почему-то ни единого слова не приходило на ум. Виной тому, скорее всего, всепоглощающий ужас, которому Вратко не мог противостоять, как ни старался.
Креститься? Говорят, нечисть терпеть не может крестного знамения…
Плакальщица сделала еще один шаг-нешаг. Вытянула жадные когтистые руки…
Новгородец набрал побольше воздуху, намереваясь заорать. Когда все способы откинуты как бесполезные, остается только хорошо покричать…
Что-то большое, черное пролетело над лежащим Вратко, обдав его лицо потоком холодного воздуха.
Огромный черный пес, ростом с годовалого теленка, вздыбил шерсть на загривке ровно на полпути между беловолосой когтистой плакальщицей и раненым. Он глухо ворчал. Кончик лохматого хвоста подрагивал, выдавая самые решительные намерения.
Нечисть отшатнулась. Взмахнула широкими рукавами. Закричала. Теперь в ее голосе отчаяние смешалось со злостью.
Но плакальщица не думала сдаваться.
Она быстро-быстро зашевелила пальцами, будто перебирая невидимую пряжу, подалась вперед. Глаза ее мерцали: то разгорались ярче звезд, то тухли, словно угли забытого костра.
Пес отступил на шаг. Зарычал громче.
Вратко удивился, что его спаситель совсем не лает. Обычная собака разрывалась бы, стараясь запугать врага. Значит, перед ним не обычная собака.
Бесшумно ступая, появился второй пес. Такой же черный и огромный. Он обогнул лежащего человека, коснувшись косматой лапой волос на голове, и замер рядом с первым.
Плакальщица пронзительно закричала, зашевелила пальцами вдвое быстрее.
Третий пес прошел крадущимся шагом, втиснулся между явившимися раньше.
У Вратко глаза полезли на лоб. На собачьей холке сидел маленький человечек. Не больше аршина ростом. Он восседал как заправский наездник, подбоченившись и гордо развернув плечи. Вот только одежда у человечка оказалась удивительной: будто скроена и сшита из палой листвы и клочьев мха.
Теперь все три собаки рычали разом, поддерживая друг друга, чувствуя плечо товарища. Плакальщица медленно отступала. Но она еще не потеряла надежды. Крик сорвался в дребезжащий вой. Ветер пронесся над излучиной реки, зашумел в верхушках деревьев ближней рощи.
Новгородцу показалось, что псы присели на задние лапы, чтобы устоять.
Человечек покрепче вцепился пятерней в густую жесткую шерсть и звонко произнес, четко и раздельно выговаривая каждое слово:
– Thoir do chasan leat![87]
Его язык показался Вратко знакомым. Он напоминал речь пиктов, на которой изъяснялась Рианна. Человечек приказал высокой и голосистой нечисти убираться вон. Псы поддержали его дружным рыком.