– А чегой-то грустить? – пожала укутанными черной шалью плечами дородная тетка лет пятидесяти, угадав мое недоумение. – Отмучилась баба Капа! Поди, проживи в трудах и заботах цельных сто лет, сама на тот свет запросишься!
– Верно говоришь, Петровна! – сдержанно загомонили станичники. – Кому такая жизнь нужна!
– Она-то, тетка Капа, всю жизнь горбатилась, а счастья, почитай, и не знала! – вступила в разговор седая старушка в потертом плюшевом пиджаке линяло-свекольного цвета.
– А вы племянница Капитолины Митрофановны? – встрепенулась я, услышав прозвучавшее из уст бабули «тетя Капа».
– Да ты что?! – почему-то обиделась плюшевая старушка. – Племянниц у ей нема, только внучка, Настена рыжая, так она сейчас в хате, у гроба сидит. У теть Капы всех-то родственников и осталось, что Настюха, дочка Анька да вторая внучка Нинка с ейным мужем-оглоедом! Вон он, Савка-халявка, у грузовика стоит, с копачами договаривается. Торгуется, злыдень жаднючий! Нашел время копеечку зажимать!
– Это у него что, прозвище такое – Халявка? – поинтересовалась я, посмотрев на не по-деревенски желтолицего лысого дядьку, страстным шепотом внушающего что-то рослому щекастому парню.
Парень явно избегал смотреть на собеседника и пялился на толпу с самым тоскливым выражением лица.
– Прозвища у него всякие есть, а по фамилии народ его чаще Спиногрызовым зовет, по женке евойной, Нинке. По отцу-то он Голохатко, но, ты же знаешь, у нас на Кубани не уважают мужиков, которые в примаки идут.
– Куда идут? – переспросила я.
– В примаки! Ну, на хозяйство к женкиным родителям! Своего кола-двора не имеют, а женятся, живут с тестем-тещей. Такой мужик – не хозяин в доме, навроде батрака наемного! Вот его и зовут все больше по фамилии жены, чем по собственному родовому имени. А Савва к тому же самый что ни на есть истинный спиногрыз! Паразит он и дармоед – Халявка! – злорадно захихикала плюшевая бабка. – Скупердяй, каких мало, жадюга, жлоб гороховый!
– Почему гороховый? – снова удивилась я.
Бабы, явно довольные возможностью отвлечься от траурной темы и позлословить о ближнем, оживились и окружили меня плотным кольцом. «Горохового жлоба» Савку мне больше не было видно, зато я много чего о нем услышала.
Савелий Голохатко родился под несчастливой звездой. С самого раннего детства он видел вокруг только одно: беспросветную нищету. А чего еще ждать с такой-то фамилией? Как пел мультипликационный капитан Врунгель: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!»
Родители Савушки были простые колхозники, мать всю жизнь горбилась на солнцепеке, пропалывая буряки, собирая огурцы, поливая помидоры – и так далее. Папаше в свое время ума не хватило получить мало-мальски дельную специальность, и он до сорока годов, пока не помер, махал лопатой в коровнике, то убирая навоз, то разбрасывая сено. Вдобавок папаня то и дело заглядывал в бутылку, так что беднее Голохаток на селе были только вороны. Савва кушал постный борщ без мяса, донашивал одежки за подросшими детьми сердобольных соседей, прятал в самодельную копилку монетки, просыпавшиеся из штанов пьяного папеньки, и мечтал разбогатеть.
На копилку в этом смысле надежд было мало, ее то и дело приходилось опорожнять, когда в доме не оставалось ни крошки съестного и усталая мать, пряча заплаканные глаза, говорила голодному Савушке:
– Сбегай, детка, на огород, наломай смородиновых веточек, будем чай пить с лепешкой. Отличная у меня сегодня лепешка получилась…
«Лепешки» из размоченных в кипятке сухарей Савва ненавидел до отвращения. Угрюмо зыркнув на мать, он уходил в сарай, доставал спрятанную под половицей жестянку-копилку, высыпал в коричневую руку матери пригоршню мелочи и говорил:
– Поди, крупы какой купи, сахару, чаю…
Повзрослев, Савелий начал гоняться за деньгами, но они упорно от него убегали. И скопидом был Савушка, и не лентяй, а не везло ему – хоть ты тресни! Причем, что удивительно, чем экономнее и изворотливее становился Савелий, тем в большем проигрыше оставляла его жизнь!
К примеру, году в семидесятом ехал как-то Савелий на велосипеде из Приозерного на хутор Дальний к родственникам – троюродному брату с женой. Брат просил Савву помочь ему насушить самана для строительства летней кухни, а взамен обещал дать кукурузного самогона. Самогон Савелий собирался втихаря распродать станичным парням – поздно вечером, после воскресных танцулек, по ночному тарифу…
Путь Савелия пролегал мимо горохового поля, уже требующего уборки урожая. Надеясь задобрить братца, Савва слез с велосипеда, снял с себя рубаху и набил ее гороховыми стручками. Показалось мало. Савва снял с себя и брюки, завязал узлами штанины и натолкал в получившийся двурогий мешок горошка и для себя лично – гостинец жене и теще. В итоге, когда груженный горохом Савелий вернулся на проселок, выяснилось, что у него украли велосипед!
История получила огласку, а Савва – прозвище «гороховый жлоб». Думаете, после этого Савелий нахлестал себя по щекам, проклиная собственную жадность? Ничего подобного!
– Что за невезуха, мать-перемать! – орал Савва и продолжал попадаться в собственные капканы…
– Посторонись, бабы, раскудахтались некстати! – неожиданно гаркнул мне в ухо сурового вида небритый мужик в надвинутой на глаза кепке с пуговкой. – Галдите тут в полный голос, а покойницу выносят уже!
По толпе прошло движение, люди расступились, образовав коридор от ворот до грузовика. Прижавшись спиной к неуютному сучковатому забору, я проводила взглядом проплывшую мимо домовину, обтянутую ярко-синим вельветом в модный крупный рубчик. Желтоватое лицо усопшей сливалось с подушкой из неотбеленной бязи, лоб был покрыт бумажной полоской, глаза закрыты. Ну вот, не узнать мне теперь, какого все-таки цвета были глаза у бабушки Капы, голубые или карие…
– Чего встала как вкопанная? Пошли, пошли! – Плюшевая бабулька, очевидно, взявшая надо мной шефство, дернула меня за руку и потащила вслед за грузовиком.
Тут же кто-то сунул мне в руки колючий еловый венок с черными лентами. Тихо удалиться восвояси, отбившись от траурной процессии, как я планировала это сделать, уже не получалось. Не сбегу же я, в самом деле, с надгробным венком наперевес?!
Пришлось терпеливо глотать пыль и выхлопные газы за катафалком, а потом присутствовать на погребении, бросать в могилу комья сухой глинистой земли и сидеть на поминках. Впрочем, я так устала и проголодалась, что поминальный обед пришелся весьма кстати.
Усевшись за длинные столы, уставленные тарелками с борщом и глубокими мисками с закусками, народ оживился. Опять, как на недавнем юбилее бабы Капы, на свет появились вместительные бутыли с дымчато-сиреневой самогонкой, и вскоре общий тон застольных разговоров стал заметно громче и веселей.
Дождавшись момента, когда, как мне казалось, можно было встать из-за стола и потихоньку уйти, я улизнула от приклеившейся ко мне как банный лист разговорчивой плюшевой бабки и подошла к «гороховому жлобу» Савве. Благо, он постоянно курсировал между летней кухней и столами, и подстеречь его на полпути труда не составило.
– Извините меня, Савва… не знаю вашего отчества, – выступив из-за ствола плодоносящей груши, негромко обратилась я к желтолицему зятю покойной бабы Капы.
– Петрович! – как мне показалось, нервозно откликнулся он.
Наверное, я его напугала, неожиданно выскочив из-за дерева.
– Простите, – еще раз извинилась я. – Мы с вами незнакомы, меня зовут Елена, я с телевидения. Мы недавно снимали юбилей вашей бабушки…
Савва Петрович снова вздрогнул. Надо же, какой нервный мужичок, вроде я не дергаюсь, разговариваю негромко, мягко, с чего бы ему все время пугаться? Не понимаю, но постараюсь закруглиться побыстрее…
– Я подошла к вам, чтобы выразить соболезнования в связи с постигшей вашу семью утратой и отдать вам эту кассету со съемками юбилея. По понятным причинам мое руководство отказалось от намерения сделать сюжет о столетии Капитолины Митрофановны, но вам, наверное, захочется посмотреть, что мы сняли.
– Что?! – Неврастеник Савва дернулся как ужаленный.
– Все, – недоумевая, почему мои слова вызывают такую странную реакцию, коротко ответила я.
– Все?!
– Возьмите кассету, – я почувствовала, что начинаю сердиться на психованного дядьку.
Савва Петрович заложил руки за спину.
– Ладно, я отдам ее вашей теще, Анне, – я решила отпустить неврастеника на свободу. – Вы мне только покажите, где она? Где Анна? Опять же, не знаю ее отчества…
Я оглянулась на сидящих за столами, глазами отыскивая в группе женщин в черном подходящую по возрасту родственницу усопшей. Странно, не вижу никого, отличающегося фамильным сходством с бабой Капой. Кроме крашенной в шатенку рыжей Насти, разумеется…
– Анна Антоновна приболела, у нее с сердцем плохо, в больницу ее свезли, в город!
– Понятно, – я искренне пожалела несчастную женщину. Потерять мать – это должно быть тяжело в любом возрасте. – Тогда я передам видеозапись вашей родственнице Насте.
– Нет! – Тут неуравновешенный дядька буквально выхватил кассету из моих рук.
С трудом удержавшись, чтобы не покрутить пальцем у виска, я отступила с его пути. Пусть бежит, куда ему надо, с богом. Наверное, у него тоже от печальных переживаний в голове что-то повредилось!
Обойдя по крутой дуге оставшихся за столами гостей и немногочисленных родственников, я через калитку вышла со двора в проулок. Поперек пыльной ухабистой дороги уже легли длинные тени. Вечерело. Глянув на часы, я сообразила, что могла и опоздать на последнюю маршрутку в сторону города. Кстати, а где здесь остановка маршруток?
Чтобы получить ответ на этот вопрос, я вынуждена была повернуться кругом. Опять зарулила в калитку и буквально через пару шагов снова столкнулась с Саввой Петровичем.
– Ах, простите, не хотела вас испугать! – боясь, что нервный дядька с перепугу грохнется в обморок, я торопливо отпрыгнула в колючий куст. – Черт! Это что еще за свинство?!
– Крыжовник, – тихо подсказал желтолицый Савва.
– Это не крыжовник, а какой-то саксаул! – плачущим голосом воскликнула я, пальцем стирая с колена кровавую каплю. Острый шип пробороздил на гладкой загорелой коже некрасивую и довольно болезненную царапину. – Это просто верблюжья колючка какая-то! У вас йод есть?
– Йод? – прошелестел побледневший Савва.
О господи! Да он, наверное, крови боится!
Я прикрыла кровоточащую царапину ладошкой.
– Йод, зеленка, медицинский спирт – все равно! – рассердилась я. – Бинтов и жгутов не прошу, авось, не скончаюсь от кровопотери, пока дойду до маршрутки! Кстати, где она?
– Зеленка?
– Маршрутка! Где у вас может быть зеленка, я и так знаю, в доме, разумеется, в аптечке!
Я сменила тон, и это возымело действие: с истериками и невротиками только так и надо разговаривать, твердым командным голосом! В дом меня Савва Петрович не пригласил, но уже через минуту приволок бутылочку с йодом и обкусанный шестигранный карандаш. На примитивное стило был наверчен целый пук ваты, что делало его похожим на запальное орудие пушкаря – участника Бородинской битвы.
– Забил заряд я в пушку туго, – пробормотала я, в соответствии с озвучиваемым текстом ввинчивая ватный помазок в узкое горлышко бутылочки. – Ай!!
Пропитанный йодом ватный клок сорвался с карандаша и ляпнулся мне на подол. На белом трикотажном полотне расплылось безобразное коричневое пятно.
– Ну вот! Как же я теперь домой поеду! – Я в отчаянии подняла на Савву Петровича глаза, быстро наполняющиеся слезами.
При виде моих нешуточных страданий дядька подтянулся. На его желтом лице явственно отразилась усиленная работа мысли.
– Я сейчас! – не по возрасту резво повернувшись, он оставил меня с ненавистью смотреть на злокозненный крыжовник.
Была бы рядом какая-нибудь тяпка, не сдобровать бы гадкой колючке!
Но расправиться с подлым растением я не успела – Савва вернулся. Задыхаясь от быстрого бега, он протянул мне большой шелковый платок яркой красно-оранжевой расцветки. Или это скатерть? Похоже на то, уж больно большое квадратное полотнище, да еще с бомбошками по краям…
– О! Парео! – радостно завладев скатеркой, я ловко обернула ее вокруг бедер, завязав узлом на талии.
Огненные сполохи совершенно замаскировали бурое пятно на моей юбке. Я вновь выглядела безупречно, более того – даже стильно.
Чтобы точнее соответствовать образу знойной уроженки Гавайских островов, я сняла стягивающую «хвост» резинку, распустила волосы по плечам и сунула за ухо желтую астру.
– К маршрутке быстрее всего пройти огородами, – наконец-то улыбнулся Савва. Впрочем, улыбка его мне не понравилась. – Идите по дорожке между грядками, а как дойдете до межи – сверните направо. На углу участка под грушей лаз в заборе, через него выйдете на пастбище, а там наискосок по тропинке, как раз к остановке и придете.
– В огород, по меже вправо, под грушу и через пастбище, – повторила я, запоминая маршрут, вовсе не показавшийся мне простым. Если это короткий путь, то каков тогда должен быть длинный? – Спасибо! Платок я вам передам через Настю!
Торопясь расстаться с неприятным мне человеком, я зашагала по гравийной дорожке в глубь просторного огорода.
Бодрым шагом следуя по маршруту, я походя окидывала критическим взглядом сельскохозяйственные угодья семейства Спиногрызовых. Так, помидоры у них в этом году не уродились – в отличие от амброзии, вступившей в пору цветения. Ап-чхи! Правду сказала. Корявые зеленовато-бурые томаты неопознанного мною сорта лишь кое-где проглядывали сквозь траву у подножия раскидистых кустов страшно вредного для здоровья растения.
Я снова чихнула и задумалась, не напустить ли на Савву Петровича окружную санитарную комиссию? Если он жлоб, то не захочет платить штраф, небось выкорчует сорняк в ударном темпе! А то, похоже, без мобилизующего пинка гражданин Спиногрызов за лопату лишний раз не возьмется. Он явно не принадлежит к числу усердных огородников.
Хотя нет, не права я: вот, справа от меня, ближе к забору, свежевскопанный участок. Небольшой, пара-тройка квадратных метров, но полностью подготовленный для посадки какой-то огородной культуры. Интересно, что сейчас можно посеять? Наверное, озимый лук, но я не уверена, нужно спросить у Ирки. Это они с Моржиком специалисты по садово-огородной части, у них своя фирма по продаже семян, саженцев и прочих растительных полуфабрикатов. «Наше семя» называется.
Тут я ухмыльнулась, вспомнив, как Моржик, плененный звучанием названий голландских компаний «Бейо заден» и «Нюнемс заден», предлагал окрестить их с Иркой предприятие «Рашен заден». По-голландски слово «заден» означает всего-навсего «семя», но для слуха русского человека, согласитесь, звучит почти неприлично. Наводит на мысль о пресловутой «пятой точке»! Поэтому, услышав Моржикову идею, я долго хохотала, а потом предложила использовать для создания эмблемы фирмы фотоснимок тыльной части Ирки. Потому что ее пышный «заден» самый что ни на есть «рашен», фигурой моя подруга – один-в-один гигантская матрешка! Национальный символ во плоти!
Улыбаясь своим воспоминаниям, я сама не заметила, как дошла до упоминавшейся моим штурманом Саввой межи, и машинально свернула направо. Нырнула в дырку в заборе под древним, но обильно плодоносящим грушевым деревом, походя подхватила с земли шершавую коричневую грушу, вытерла ее уголком одолженного мне платка (не свое, не жалко!) и захрустела сочной сладкой фруктовой плотью.
Груша истекала соком, я перемазалась, как Масянька, начала облизывать пальцы и так увлеклась процессом, что не сразу заметила: не одна я бегу по пустоши на своих двоих! В мою сторону на своих четырех двигалось крупное жвачное типа «корова». Мы сближались быстро и неуклонно, как два встречных транспорта из задачки по арифметике: я – из пункта А в пункт Б, а крупный рогатый скот – из Б в А. Чтобы избежать катастрофического лобового столкновения, я остановилась, а корова – нет! Наставив на меня рога, она неслась вперед, как скорый поезд!
До сих пор корриду я видела только по телевизору и никогда не мечтала о славе тореадора. Коровы вовсе не казались мне кровожадными, и сам факт наличия у них большого вымени, полного вкусного и полезного молока, воспринимался мной как залог добросердечных отношений с людьми. О, как я ошибалась!
Нет, полное вымя имело место быть, но оно совершенно терялось на фоне взрывающих землю копыт и угрожающе выставленных рогов!
– Приходите к нам лечиться и корова, и волчица! – заплетающимся от страха языком процитировала я абсолютно некстати вспомнившуюся строку из обширного творческого наследия Корнея Ивановича Чуковского.
Боюсь, как бы в самое ближайшее время не встал вопрос о моем собственном наследии…
Развернувшись на месте так, что мои квадратные каблуки проделали в дерне глубокие ямки, я со всей возможной прытью помчалась прочь от монстра в образе коровьем. Резво пробежала мимо одинокого раскидистого дуба, с сожалением отказавшись от мысли проворно вскарабкаться на него (не успею, пожалуй, корова попалась особо высокоскоростная!), и птицей полетела дальше, в сторону дороги.
Не знаю, с какой скоростью бегает по пересеченной местности среднестатистическая буренка, но эта рогатая зараза бежала ненамного медленнее меня, а ведь я в студенческие годы участвовала в легкоатлетических соревнованиях и пробегала стометровку за восемь секунд! Конечно, в данном случае засекать результат по хронометру у меня не было ни времени, ни желания, но, стартовав с опережением, я все же выиграла этот парный забег! Хотя, не будь пастбище окружено широким и глубоким рвом, не знаю, чем бы дело кончилось…