Минут через десять я вышла на окраину станицы, оставив позади последний жилой дом. Справа по курсу на пригорке виднелась сосновая роща. В тени высоких деревьев ровными рядами расположились аккуратные могилки. В густой зеленой траве кое-где просвечивали яркие осенние цветы – астры, циннии и тому подобная флора, я в этом не очень-то разбираюсь. Тут и там под соснами стояли простенькие лавочки и столики, а вот оградок вокруг могилок не было. В общем, весьма миленькое кладбище, как говорится, лежи да радуйся!
Ага, а вот бабушка Капа не захотела лежать! Может, если бы возвели тут оградки, покойники и были бы усидчивее. Или про них надо говорить «улежчивее»?
Быстрым шагом я дошла до поворота, точнее, до ответвления от шоссе дороги на кладбище, и увидела то, чего тут не было, когда мы хоронили Капитолину Митрофановну. Напротив погоста, по другую сторону шоссе, в чистом поле был вырыт большой котлован, уже залитый бетоном – явно фундамент под многоквартирный жилой дом. Рядом скромно ютилась деревянная будочка с любовно прорезанным в двери окошечком-сердечком и надписью мелом: «М/Ж». На крыше «домика неизвестного архитектора» громоздился большой плакат, сообщающий о том, что жилкомбинат «Крепость» ведет здесь строительство нового микрорайона и приглашает для долевого участия всех желающих поселиться в экологически чистом пригороде с родными, близкими и друзьями. Плакат украшало изображение идиотски ухмыляющейся дамочки и девиз: «Соседей я выбираю сама!» С учетом близости погоста это заявление приобретало несколько зловещий смысл.
Невольно вздрогнув – мне показалось, что кровожадно скалящаяся с плаката тетка сверлит мою спину пристальным взглядом, – я свернула с дороги и пошла к воротам кладбища. И увидела еще одно послание, адресованное прохожему люду – табличку «Кладбище закрыто». Ниже от руки какой-то шутник приписал: «На учет».
В принципе в свете истории с исчезновением покойной бабы Капы я готова была согласиться с тем, что администрации кладбища не помешало бы вести учет и контроль на вверенном объекте. Но закрывать для этого кладбище? А если кому-нибудь приспичит срочно помереть? Хотя Приозерный – маленький поселок, наверное, здесь похороны случаются не каждый день…
С другой стороны, о каком закрытии можно говорить, если погост не обнесен оградой? Должно быть, из экономии: кладбищу, увы, свойственно расти, и нет особого смысла его ограничивать… Должно быть, высокую арку над въездом возвели исключительно для пущей торжественности.
Так или иначе, ворота тут были, а забор к ним не прилагался, поэтому я просто обошла несерьезную преграду с запретительной табличкой и зашагала в глубь кладбища, к последнему пристанищу бабушки Спиногрызовой, не по скользкой глинистой дороге, а по пружинящему под ногами толстому рыжему ковру опавшей хвои. Двигалась я почти бесшумно, и поэтому мое приближение осталось незамеченным.
Вокруг разрытой могилы с разбросанными венками с озабоченным видом бродили хмурые парни, все, как один, похожие на капитана Лазарчука. Я даже увидела одного полного клона нашего Сереги, в такой же болоньевой куртке и потертых джинсах! Потом клон обернулся, и я поняла, что это никакой не дубль Сереги, а сам Лазарчук, собственной персоной. Надо же, как он оказался прав, действительно, пришлось ему мокнуть под дождем, просто провидец какой-то!
Спасаясь от зоркого ока «провидца», я проворно шмыгнула за ближайшую мачтовую сосну, прижалась щекой к шершавой смолистой коре и задумалась, что же мне теперь делать? Уходить, так и не увидев поруганную могилу Капитолины Митрофановны собственными глазами, мне не хотелось – зря, что ли, приехала? А осмотреть место действия, когда там работают оперативники, не представлялось возможным. Если я сейчас выпрыгну из-за своей сосны, как лесной зайчишка, меня мигом прогонят взашей!
Тут с высокой ветки мне на голову свалилась шишка – как в стишке: «Прямо мишке в лоб!» Мишка, то есть я, не рассердился и не топнул ногой, а, подобно Ньютону с его яблоком, додумался до простой и дельной мысли: дождаться, пока сыщики сделают свое дело и уберутся восвояси, и уже тогда беспрепятственно осмотреться на местности.
Я тихонько отступила и, прячась за стволы сосен, вернулась к кладбищенским воротам. Там по-прежнему никого не было, и я уже спокойно, а не пригибаясь, как новобранец под обстрелом, дотопала до шоссе и пересекла его. Я прекрасно знала, куда иду: спасибо строителям нового микрорайона, они возвели великолепное укрытие для каждого, кто, подобно мне, пожелает следить за подходами к погосту. Я сразу смекнула, что это можно с комфортом делать, засев в деревянном сортире с видом на кладбище! И дождь за шиворот не каплет, и удобства тут же, и смотровая щель в виде сердечка ориентирована точнехонько на арку!
Радостно улыбаясь и хваля себя за находчивость, я подошла к будке, дернула на себя дощатую дверь и успела увидеть внутри что-то белое и какое-то стремительно движение, вроде взмаха крылом, но отскочить в сторону или увернуться не сподобилась. В глазах у меня сначало потемнело, потом заискрилось, а затем снова потемнело, и на этот раз окончательно. А слышать я и без того почти ничего не слышала, поэтому и не заметила, как провалилась в безмолвную тьму…
Катя-Самокат, сорокавосьмилетняя дама без иллюзий, комплексов, зубов и определенного места жительства, вылезла из переполненного пригородного автобуса, дождалась, пока он скроется за поворотом и вынула из кармана нежно-розового дождевика шоколадную конфету «Первоклассница». Она заботливо завернула лакомство с людоедским названием в неведомого происхождения тряпочку и переложила маленький сверток в потертую клетчатую сумку. Туда же поместила аккуратно сложенный дождевик из полупрозрачной клеенки цвета лососины и, оставшись в потрепанном драповом пальто с оторванным воротником, удовлетворенно вздохнула. Ей опять удалось проехать в автобусе «на халяву».
Катино умение бесплатно кататься в общественном транспорте вызывало у собратьев-бомжей зависть и уважение, вылившиеся в прозвище Самокат. В Катином репертуаре было около двух десятков маленьких театрализованных представлений, имевших целью халявное катание. Репертуар зависел от конкретных условий: вида транспортного средства, маршрута, времени суток и так далее.
На протяжении последней недели Катя с небольшими вариациями исполняла одно и то же представление, потому как ездила дважды в день рейсовым автобусом «Хутор Красноперечный – Екатеринодарский кооперативный рынок». Автобус был муниципальный, пенсионеры имели в нем право на бесплатный проезд, поэтому Катя старательно «косила» под пенсионерку. Бродячая жизнь состарила ее так, что сорокавосьмилетняя тетка смотрелась семидесятилетней бабкой. Конечно, у нее не было и не предвиделось пенсионного удостоверения, но Самокат ловко морочила кондукторш, изображая жертву возрастной болезни – склероза. Мол, забывает она это удостоверение, что возьмешь со старой дуры! Выглядела Катя, спасибо копеечному клеенчатому дождевику, достаточно прилично, чтобы сойти за хуторскую бабку с нищенской пенсией. Вдобавок в поисках мифического удостоверения актриса суетливо выворачивала карманы, из которых вываливались пузырек с непонятными таблетками, свернутая в комочек сетка-«авоська», ключи от предполагаемого дома и одинокая шоколадная конфетка, которую «пенсионерка», жалко улыбаясь, тут же заискивающе предлагала кондукторше. Та, как правило, от гостинца отказывалась, так что «Первоклассница» верой и правдой служила Кате уже второй месяц.
Этим элементом реквизита Катя разжилась на городском кладбище – наиболее обжитом бомжами месте. Там всегда можно было пропитаться, чем бог пошлет, с могилок, выпить за упокой очередной отлетевшей души с безутешными родственниками и даже с относительным комфортом поспать на скамейке. Однако эти плюсы, на взгляд Кати, компенсировались минусами: ночными потасовками и бессовестным отъемом личного имущества. Вдобавок Самокат как представительница прекрасного пола в окружении подвыпивших мужиков не могла рассчитывать на спокойный и продолжительный сон, что ей очень не нравилось.
Подумав, изобретательная Катя нашла выход из этой ситуации. Поскольку она в отличие от своих собратьев по несчастью не была ограничена в перемещениях пешеходными маршрутами, Катя подобрала себе симпатичное и абсолютно незаселенное живыми душами кладбище в пригороде, а именно – в Приозерном.
Роскошная высокая ель с пушистыми лапами, шатром свисающими до земли, стала Катиной персональной однокомнатной квартирой. На честно заработанные на паперти деньги хозяйственная Катя купила на рынке десятиметровый отрез обыкновенной полиэтиленовой пленки и ежевечерне старательно окутывала ею свою еловую хижину для пущего тепла и защиты от атмосферных осадков.
Подумав, изобретательная Катя нашла выход из этой ситуации. Поскольку она в отличие от своих собратьев по несчастью не была ограничена в перемещениях пешеходными маршрутами, Катя подобрала себе симпатичное и абсолютно незаселенное живыми душами кладбище в пригороде, а именно – в Приозерном.
Роскошная высокая ель с пушистыми лапами, шатром свисающими до земли, стала Катиной персональной однокомнатной квартирой. На честно заработанные на паперти деньги хозяйственная Катя купила на рынке десятиметровый отрез обыкновенной полиэтиленовой пленки и ежевечерне старательно окутывала ею свою еловую хижину для пущего тепла и защиты от атмосферных осадков.
Собственно нынешнее довольно раннее – в четвертом часу дня – Катино возвращение в родные кладбищенские пенаты было вызвано именно тем, что поутру, поспешая на рейсовый автобус в город, Самокат забыла снять с елки клеенку. Это демаскировало берлогу, а Кате вовсе не хотелось афишировать свое присутствие на погосте. Мало ли кому это не понравится…
Быстрым шагом пробежав напрямик через поля, Самокат подошла к кладбищу с тыла, поднялась на пригорок, еще свободный от могил, и сразу увидела «свою» ель. Клеенка никуда не делась, так и висела на ветвях.
На всякий случай хоронясь за стволами, Катя проследовала к своим апартаментам, поставила сумку и отработанным движением раскутала ель, намереваясь восстановить конструкцию после наступления темноты. Она свернула пленку, сунула рулон под шатер, и только тут увидела, что ее жилище оккупировано. На плотной подстилке из сухой хвои, утепленной слоем полиэтилена, укрывшись с головой несвежей простынкой, кто-то нагло дрых – не то мужик, не то баба, сквозь густой лапник не разберешь. Храпа не было слышно, но незваный гость не шевелился, хотя Катя только что довольно громко шуршала сматываемой клеенкой.
– Че разлегся, гад? – возмущенно зашептала бомжиха. – Куды в чужую квартиру влез, сволочь? А ну, вали отседова, пока цел!
Пригнувшись, Катя пролезла в свой еловый вигвам и бесцеремонно потрясла незваного гостя за плечо. Серая влажная простыня сползла, и Катя увидела под ней желто-синее и совершенно мертвое старушечье лицо с подвязанной бинтом нижней челюстью.
– Ой, матушки! – Попятившись, Катя продралась сквозь колючие ветки, схватила свою сумку и помчалась прочь, не разбирая дороги.
Бег ее был стремителен, но недолог: стоило испуганной Кате выскочить из-под сосен, как стоптанные до зеркальной гладкости подошвы старых туфель поскользнулись на сырой траве. Катя неудержимо понеслась вперед, в последний раз оправдывая говорящее прозвище Самокат, и со всего разгону ухнула в открытую могилу.
Сначала я почувствовала сырость и холод. Особенно мерзли ноги, и поэтому мне почему-то представилось, будто я долго плавала в бассейне, а потом вышла из него, забыв переобуться из шлепанцев в сапоги, и так поехала в автобусе домой. А на дворе зима, снегу по колено…
– Караул! Сапоги! – хриплым голосом, похожим на мой собственный не больше, чем Кинг-Конг на дрессированную мартышку шарманщика, каркнула я.
Сама себя испугалась и окончательно пришла в чувство. Ох, лучше бы и не приходила! Потому что это оказалось очень неприятное чувство, и оно было не одно: во-первых, у меня раскалывалась от боли голова, во-вторых, мучительно ныли руки, ноги и поясница – мокрые и заледеневшие. В-третьих, мне было жестко лежать, в-четвертых, тревожила мысль, а почему это я лежу и, собственно, где? В-пятых, в-шестых, в-седьмых…
Я открыла глаза и ничего не увидела. Перепугалась еще больше, дернулась и уткнулась лицом в сырую землю! Жуткая мысль о том, что я своего добилась, за что боролась, на то и напоролась, угодила-таки в могилу, причем заживо, молнией шарахнула меня прямо в мозжечок! Этот мощный электрический разряд оживил мои скованные трупным оцепенением члены, и я прямо из положения лежа на боку, шлепнув плавниками по холодной луже, вскочила в вертикальную стойку, да так и замерла на дрожащих ногах, покачиваясь и тупо глядя перед собой, как хворый суслик. Передо мной была отвесная стена, состоящая из разноцветных слоев почвы с тянущимися ко мне кривыми обрубками корней. Под ногами – сырой бетон, покрытая лужами площадка величиной с баскетбольную. Если это усыпальница, то уж очень просторная – просто братская могила для стада африканских слонов!
Я вытянула шею, чтобы заглянуть за край гробницы, и увидела кое-что знакомое: насмешливую рожу плакатной тетки, самостоятельно выбирающей себе соседей! Физический дискомфорт не помешал мне сообразить, что минуту назад я кулем лежала на бетонном фундаменте будущего многоквартирного дома, в самом углу, уткнувшись бледной бесчувственной мордой в крутой откос котлована.
Похоже, что меня здорово шарахнули по маковке! Счастье еще, что я заранее защитила ее полиэтиленово-картонным капюшоном! Как чувствовала, что пригодится! Правда, я думала, что защищаюсь от дождя, а оказалось – от удара чем-то весьма увесистым. Чем? Например, кирпичом – во-он, у края котлована свалена целая куча таких орудий пролетариата.
Интересно, кто и зачем дал мне по голове? Сумка моя по-прежнему была при мне, я заглянула в нее и проверила – ничего не пропало. Хотя совершенно уверенной в этом быть нельзя, потому что в моей торбе столько всякого хлама, что пропажу целого ряда предметов я свободно могла бы проморгать. К примеру, я бы наверняка не заметила, если бы у меня сперли вот эту пилочку для ногтей, погнутую шпильку, моток медной проволоки, наклейку на автомобиль, которого у меня нет, надкусанную баранку или пуговицу, оторвавшуюся от шубы еще прошлой зимой, да так и не пришитую. Но все это барахло было в наличии, равно как и бумажник с деньгами и кредитной карточкой, и ключи от квартиры, и сотовый телефон, и золотая сережка, пару к которой я давно потеряла. Из чего следовало, что меня оглушили вовсе не с целью ограбления. Одежда на мне была в целости и полном порядке, если не считать того, что насквозь мокрая, стало быть, никто не покушался на мою невинность. Если моим бездыханным телом и воспользовались, то только как половой тряпкой, явно ведь волокли меня по мокрому бетону, не разбирая дороги…
По всему выходило, что я схлопотала по башке за простое и естественное желание посетить придорожный сортир! Который в тот момент кто-то уже использовал, неизвестно только, по прямому назначению или как наблюдательный пункт! Ага, вот оно! Совершенно очевидно, что кто-то заседал в дощатом клозете, таращась на кладбище!
– Надеюсь, это была не баба Капа! – пробормотала я, содрогнувшись при мысли о встрече с невесть куда пропавшей покойницей.
Сама-то я как, живая? Холодная, как дохлая рыба, но пульс есть и дышу вроде ровно – вон, как пар изо рта валит!
Тут меня застрясло, как кирпич на вибростенде. Видела я однажды на съемках кирпичного завода, как в лаборатории тестируют собственную продукцию: несчастные кирпичи вымачивали в воде, морозили в холодильнике, а потом зверски трясли на специальной машинке. Сейчас я очень хорошо понимала, каково тогда приходилось бедным кирпичам! А убежать они не могли, как и я сейчас…
Понимая, что проделать обратный путь к караванной тропе маршруток и автобусов на своих трясущихся двоих нипочем не смогу, я сделала единственное, что могла в этой ситуации: достала мобильник и позвонила Ирке. А потом выкарабкалась из котлована, добрела до того самого деревянного сортира с распахнутой настежь дверью, села на постамент с дыркой и стала дожидаться прибытия моей личной «Скорой помощи».
Голова моя сама собой клонилась вниз, поэтому я прислонила ее к дощатой стенке. Удобнее не стало: именно в этом месте в стене обнаружился гвоздь. Я его нащупала, потрогав неструганые доски. Занозила палец и едва не поранила ладонь об этот самый гвоздь, заодно смахнув зацепившуюся за него тряпочку.
– Это вместо туалетной бумаги, что ли? – В сумраке неэлектрифицированного сортира я озадаченно посмотрела на клочок белой ткани. Простая бязь, из такой простыни шьют…
И саваны!
– Мама дорогая! – холодея, прошептала я.
В одно мгновение мне припомнилось, что я увидела в этой будке нечто белое за миг до того, как меня вырубили. И леденящая душу и тело фантастическая догадка о том, кто именно прятался в сортире с видом на погост, вырубила меня повторно! Стыдно сказать, но при мысли о том, что я стала жертвой нападения зомби, я пошло брякнулась в обморок, вывалившись из фанерного клозета на сырую землю…
– Так че, закапывать или как? – уже не в первый раз спросил настырный «копач» Ленька раздосадованного Трофимыча. – Ежели закапывать, так я ребят позову, мне одному несподручно будет, а ты, Трофимыч, нам за труды магарыч готовь!
– С какой это стати? – заворчал тот, мысленно поминая недобрым словом городских ментов.