– Костя, старших троек ко мне, – приказал я все еще остававшемуся на дежурстве Каретникову и, проследив взглядом за тем, как тихо смыкаются за ним ветви, вытащил из рюкзака пластмассовую баклажку и принялся полоскать рот последними оставшимися в ней крохами минералки.
Вскоре появились вызванные Костей старшие троек и, повинуясь моим знакам, собрались в тесный, дружеский кружок. Фешник явился сам, без всякого приглашения. Хотя по здравому размышлению пригласить его тоже следовало. До темного времени суток оставалось не так много времени, и с изложением пришедших мне в голову идей надо было поспешить. Поэтому я начал без вступления:
– Все бесшумники в центр – к головной тройке, Калинин туда же. – Тут я сообразил, что со мной уходит двое из первой тройки ядра, пришлось делать доворот: – Отдашь радиостанцию Баранову. Мои радисты к нему в качестве усиления.
Сидевший неподалеку и слышавший весь наш разговор Каретников скривился, но промолчал. И правильно сделал. А я обвел собравшихся взглядом, вспоминая, все ли сказал, что собирался. И, посмотрев на фешника, вспомнил:
– Тротил потребуется?
Он, не произнося ни слова, кивнул.
– Всю взрывчатку в один рюкзак. Рюкзак – Прищепе. Саша, – обратился я к своему нештатному саперу, – отдашь свою радиостанцию Ляпину. Ты, Эдик, – глянул я на притихшего Довыденко, – остаешься за старшего. По первой команде все ко мне.
– Понял – к вам по первому требованию.
– Хорошо. Все правильно. Так, дальше. – Я назидательно поднял вверх палец. – Смотрите, скоро стемнеет, так чтобы никаких разговоров, даже самым тихим шепотом, ясно?
Старшие троек кивнули. Каждый прекрасно понимал, что любой звук в наступающей тишине звучит громче и отчетливее.
– Вопросов нет, – за всех ответил Прищепа, и по лицам остальных я понял, вопросов у них действительно не было.
– Орешник внизу всем видно? – Заданный вопрос не требовал подтверждения, и потому я продолжил: – Необходимо незаметно и тихо спуститься с хребта и занять позицию на самом краю ореховых зарослей. То, что от этого будет зависеть успех налета, я думаю, вам объяснять не нужно. Тогда, значит, сейчас возвращаетесь к тройкам, выполняете все, что я сказал, и через пять минут начинаете медленное выдвижение вперед в такой последовательности – головной дозор, Калинин и бесшумники, а далее согласно боевому порядку. При занятии позиции старайтесь придерживаться единой линии фронта… Тыл остается на хребте.
– Ты сильно рискуешь, – перебив мое изложение плана, прошипел фешник, и, как ни странно, мне пришлось с ним согласиться.
Я действительно рисковал, подводя группу так близко к противнику, да еще к тому же оказываясь в низине, но мне до зарезу было необходимо в нужный момент (особенно если что-то пойдет не так) в считаные секунды большей частью группы занять намеченную позицию.
– Нет, – надеюсь, на моем лице появилась улыбка, а не гримаса, – как обычно. – Я немного лукавил, но только самую малость. Лишняя частица уверенности никому еще не мешала. – Если все пойдет, как планировалось, то налет совершим с рассветом.
– Ждать до утра? – невольно вырвалось у вновь готовившегося играть в молчанку фешника, и я мысленно возмутился: он что, думал, сейчас я тут поставлю задачи и сразу на штурм?
Я, между прочим, вообще на этом совещании никаких особых задач ставить не собирался, а на случай непредвиденных событий они – то есть задачи – тройкам мной были поставлены, еще когда я ходил наблюдать за вражеской базой. А понаблюдав и сделав для себя определенные выводы, я тут же пробежался по занимаемым нами позициям и конкретно каждому разведчику определил сектор и цели. Так что с этим вопросом у нас все было в ажуре. Теперь наши позиции смещались немного вперед, но задачи для каждого бойца оставались прежними.
– Да, ждать! – Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы сказанное прозвучало как можно мягче.
– Но мы исчерпали свой временной лимит! – Похоже, фешник тоже едва сдерживал эмоции, но если он думал сбить меня с толку, говоря об ограниченности отпущенного нам времени, то это у него не получилось.
– Мы осуществим налет не раньше, чем нам удастся снять часовых. – Мой ответ был категоричен.
После этих слов фешник, похоже, снова хотел возразить, но вместо этого посмотрел на свои часы, словно испрашивая у них совета, и промолчал. Только качнул головой и недовольно цокнул языком. Мне его цоканье было по барабану, и я продолжил объяснение диспозиции:
– Итак, орлы, вернемся к нашим баранам. После выдвижения приготовиться: бдить, бдить и бдить. И не дай бог кто всхрапнет! Радиостанции включить на прием в четыре утра. Самостоятельно никаких действий не предпринимать. Работать строго по моим командам. Бесшумники – в готовности выдвинуться и занять позиции вокруг базы. Впрочем, я их еще проинструктирую и поведу сам. – И уже во второй раз поинтересовался: – Вопросы?
Ответом послужила наступившая тишина.
– Если всем все понятно, тогда сейчас в тройки и сразу же всех, кто с бесшумниками, в центр. Калинин, ты тоже. Все, вперед…
Мне не так просто было решиться на подобное. Но у меня не было выбора. Полдня наблюдений вполне достаточно, чтобы сделать вывод – охранение бесшумниками не снять. Слишком была велика вероятность промаха. Находившиеся за укрытиями часовые лишь изредка мелькали в поле зрения моих снайперов. Выбранный мной вариант в какой-то мере тоже был не бог весть чем, но на тот момент представлялся более надежным или хотя бы дающим надежду на успех. Во всяком случае, когда-то получилось… Но сейчас другая война, и не только мне предстояла «долгая дорога в ночи».
– …Я пойму, если ты откажешься…
Сидевший рядом со мной Калинин нервно теребил пуговицу до середины расстегнутого маскхалата. Мне не хотелось на него давить, на этот раз я бы действительно его понял. То, что предстояло моему сержанту, выходило за рамки обычной «работы». Сменить пулемет на нож, с собой ничего – только остро отточенный клинок и две гранаты, даже радиостанцию я приказал не брать. Зацепится, включится, помешает, да черт знает сколько еще нехороших вариантов. Всего не учтешь.
– Я готов. – «Не согласен», «не смогу», «не постараюсь», а именно вот так: «Я готов».
– Смотри, если что… – Я не договорил, ибо Юрка отрицательно качнул головой. – Хорошо. Сейчас начнем спуск вниз.
К чему я напомнил ему об этом? С другой стороны, что я еще мог ему сказать?
Итак, Калинина назначил я, второй – фешник – вызвался сам.
– Ты уверен? – Я еще раздумывал, не сделать ли все самому, а группу оставить на Прищепу и фешера, как предполагал с самого начала, но последний оказался настойчив.
– У меня есть опыт. – Сказанные едва слышно слова сомнения не вызвали. – А с группой лучше тебе.
Пожалуй, он был прав… Что ж, пусть идет. Как-никак, это его задача, это его впереди ждет неведомая мне цель, и если завалимся по его вине… Тогда плюну на все, отойду и наведу артуху. Лишь бы все получилось у Калинина, лишь бы получилось! Наш разговор только что закончился, и мой рукопашник, теперь отойдя в сторонку, «переваривал» полученное от меня задание. Похоже, его слегка коробило. Ничего-ничего, сейчас начнем выдвигаться. Пока спустимся вниз, пока займем позиции, потрясение, вызванное моими словами, немного пройдет.
– Так что? – Ответа от меня, запутавшегося в мыслях, фешник так и не дождался.
– Можешь готовиться. Морально. Автомат и разгрузку оставишь на бойцов. С собой – только нож и пистолет, еще гранату можешь взять, чтобы подорваться… – Желание насладиться хоть какой-то местью вылезло совершенно неожиданно.
– Пренепременно. – Он даже не повернулся в мою сторону.
Вот и поговорили. Ну и черт с ним! Обижается – не обижается, а инструктаж мой ему все же придется выслушать.
– Итак, вам необходимо выйти к постам охранения, подкрасться к ним как можно ближе, затаиться и ждать, пока не начнет светать. Только тогда – ни раньше, ни позже. – Что именно они должны сделать, я упоминать не стал, к чему повторять то, что уже сказано? – Мне с бесшумниками надо успеть выйти на намеченные рубежи к началу утренней молитвы, и чтобы не успела появиться очередная смена. С этим все понятно? – Они промолчали, и я продолжил: – Мы с Прищепой двинемся следом за вами и будем вашим прикрытием, если что – отходить тем же путем, что и выдвигались.
– Никакого отхода! – не выдержав, вмешался фешник. – Мы должны сделать то, зачем пришли, а не отходить!
– Хорошо. – К чему мне было с ним спорить? – Юра, ты отходишь один, а потом… потом будет видно.
– Слушай, ты, прапорщик… – Все же поняв, что вновь начал перегибать палку, фешник не договорил.
– Не гоношись… – Надеюсь, с виду я оставался спокоен. Хотя вопрос – так ли легко мне далось это видимое спокойствие?
– Мы должны выполнить поставленную задачу во что бы то ни стало! – Теперь в голосе фешника не осталось никакого нажима, только звенящая уверенность в своей правоте и верности выбранного направления, словно не достигни разведчики цели – и реки выйдут из берегов, и земля вздыбится и улетит в небо.
– Базу мы возьмем, – не желая углублять очередной конфликт, заверил его я. И тут же был вынужден внести ясность: – Ее территорию мы займем по-любому. Только хватит ли нам времени, чтобы задавить противника в жилых помещениях?
– Должно. – Особой уверенности в словах фешника не слышалось.
– Должно… – Как эхо, повторил я.
По моим расчетам, у нас было минут пятнадцать, начиная от момента первого выстрела. Вот только жаль, что мои ребята так и не смогли выяснить количество боевиков, находящихся на второй базе. Долгое наблюдение практически ничего не дало, разве что удалось выявить периодичность смены часовых. Сама же база, находясь в межхребтовом разломе, полностью выпадала из поля зрения наблюдавших за ней разведчиков. Так что там могли находиться и трое, и пятеро, и тридцать бандитов. Да сколько угодно, раз это оставалось неизвестным. Но позволить бойцам выдвинуться ближе, тем самым рискуя быть обнаруженными, являлось непозволительной роскошью.
Сержант Калинин
Смысл сказанного группником дошел до Юрки сразу – Ефимов хотел положить «чехов» в момент, когда те станут молиться. Но процесс убийства людей, молящихся Богу, не вызвал протеста ни у Калинина, ни у находившегося тут же фешника. Жесткосердечность старшего прапорщика снискала гораздо большее уважение, чем лживое лицемерие некоторых правозащитников, рассуждающих о гуманном и негуманном оружии. Ни одно оружие не может быть гуманным, любое оружие несет смерть и страдания. Смерть и разрушение. Молитва… Кому какое дело до их молитвы и их Бога? Их Бога… А разве богов много? Какая разница? Никакой. Там впереди враги, и их надо уничтожить, а как и когда – неважно. Во время утреннего намаза? Отлично! Калинин зло усмехнулся. Значит, так будет угодно Аллаху…
А перед тем как начать движение к последнему рубежу, командир группы, видимо, не столько желая наставить, сколько подбодрить, поманил Калинина к себе:
– Можно зажать ладонью нос-рот, – пояснял, а точнее, напоминал ему Ефимов, – и держать минуты две-три, пока человек (человек? Враг!!!) не потеряет сознания. Две-три минуты, и не придется оттирать кровь, не придется думать о том, что сам хладнокровно (о каком хладнокровии речь?), собственными руками… Но… – Короткая пауза. – А если он вырвется? Если его ладони найдут оружие? Если он сумеет поднять тревогу? Если… – Голос командира группы был тих, но тверд: – Рисковать мы не будем. У тебя хороший нож… Только не спеши! Все, как учили. Помнишь? – Скорее не вопрос, а утверждение. – Сможешь? – И опять вопрос без вопросительной интонации.
Сержант, не раздумывая, кивнул, а по спине пробежала холодная цепь мурашек. Отступать поздно.
…И вот теперь в темноте окружающей ночи, лежа на расстеленном на холодной земле коврике, Юрка вспоминал детство – детство городского мальчишки, не слишком избалованного веком компьютеризации. Во дворе, где он вырос, ко всеобщему удивлению, детей было много, и они еще играли в салки, в войнушку… В играх ему не раз приходилось подкрадываться и снимать «ничего не подозревающего» часового. В четыре движения: зажать рот, деревянным кинжалом по горлу, еще обязательно повернуть голову, «ломая» шейные позвонки, а потом бросить «труп» на землю и внезапным атакующим броском разгромить «главные силы противника». Часовой снят… легко, как в кино.
Детская войнушка… как давно это было, в другом мире. Тот мир остался далеко, дома.
Сейчас все было по-другому. Ему предстояло не в игре, не на занятиях и тренировках, а в жизни применить нож. Отличный кизлярский нож с широкой полосой кровостока, купленный им на местном рынке и еще ни разу не использованный даже для того, чтобы срезать ветку или заточить карандаш. А о таком кощунственном деле, как вскрыть им банку консервов, не могло быть даже и мыслей.
Холодное оружие Юрий любил с детства. Мечи, кинжалы, ножи притягивали его, словно магнит. Трофейный фашистский кортик, обычный кортик обычного пехотного офицера, подаренный тетей Верой в память об умершем дяде Андрее, висел на стене в его комнате как самое лучшее и дорогое украшение. Юрка даже нашел его описание. Оказалось, что это: «Немецкий офицерский армейский кортик образца 1935 года в ножнах и с темляком. Клинок стальной, прямой, двулезвийный, шестигранного сечения, никелированный. С эфесом, состоящим из рукояти с головкой и крестовины. Рукоять круглая, изготовленная из пластмассы желтого цвета (а не из слоновой кости, как хотелось думать Юрику), обвитая наискось двойным желобком слева направо. Головка рукояти конической формы, с ободками, украшена дубовыми листьями, навинчивается на хвостовик клинка. Крестовина металлическая, концы загнуты вниз и закруглены в виде завитков. Ножны металлические, цельные, поверхность покрыта мелкими точками «ложной зерни»… На гайках крепятся подвижные кольца для крепления ремней портупеи. Темляк состоит из закрытой серебряной кисточки на двух шнурах серебристого цвета».
Одно только слегка портило эту раритетную вещь – отпиленный фашистский герб, свастика. Но и без нее Юркиному богатству завидовали все окрестные мальчишки. Порой ему делались весьма заманчивые предложения – выменять или продать это оружие, но все попытки торга не увенчались успехом. А Юрик начал собирать собственную коллекцию. Постепенно к изделию немцев прибавился современный, но весьма интересный нож с широким изогнутым лезвием и рукояткой из лосиного рога с искусными вырезами под каждый палец руки, а следом и небольшой ржавый скифский меч, подаренный ему одним деревенским приятелем. Последним приобретением Юрия оказалась фехтовальная шпага, принесенная отцом, не слишком разделявшим пристрастия своего сына, но вместе с тем и не настаивавшим на прекращении подобного увлечения. И вот теперь он приобрел этот нож, заплатив цену, за которую можно было купить пяток ножей не многим хуже. Но ему понравился именно этот, и, представив, как он будет смотреться на стене его комнаты, Юрий тут же выложил деньги, не сделав даже попытки торговаться. Нож был действительно хорош. Юрик мог часами вертеть его в руках, отрабатывая удары, выпады, но осторожно, так, чтобы, не дай бог, не оставить царапину. И вот теперь… У каждой вещи есть свое предназначение. Один нож должен резать хлеб, другим удобнее всего строгать дерево, третьим… Да мало ли для какого дела был изготовлен мастером клинок? А этот нож предназначался для убийства. Не для боя, о чем говорила отсутствующая на нем гарда, а именно для убийства. Продуманного или неожиданного даже для самого владельца, но все же убийства. Юрик искренне надеялся, что ему будет уготована судьба вечно висеть на стене в качестве украшения, но, как говорится, человек предполагает… Сегодня этому ножу надлежало обагриться человеческой кровью.
… – Пора, – Ефимов тихонько тронул лежавшего с закрытыми глазами Калинина, и тот, молча поднявшись, привычно потянулся к стоявшему на земле оружию.
– Пусть лежит, – скорее почувствовал, чем услышал, Юрий и, поняв, что речь идет о пулемете, вздохнув, начал стягивать с себя тяжелую упряжь разгрузки. К этому моменту за спиной группника нарисовался фешер, уже полностью готовый к выполнению намеченного. – Держи «Вал», – старший прапорщик протянул Калинину оружие, взятое у рядового Прищепы.
Дождавшись, когда Калинин окончательно проснется и приготовится к выдвижению, группник тихонько ткнул его кулаком в плечо, пожалуй, чересчур суетливо пожал протянутую руку фешера и одними губами пожелал что-то напутственное, после чего получил такое же неслышимое «к черту» и, оставшись довольным, указал направление движения.
Они осторожно отделились от группы и начали уходить в темноту. Сержант, почти не знакомый ему подполковник Тарасов, следом прапорщик Ефимов, Прищепа, оба снайпера, оставившие свои громоздкие «СВД» и взявшие притороченные к рюкзакам бесшумники, а замыкал группу рядовой Вячин, только совсем недавно сменивший свой «АК» «пять сорок пять» на «АКСМ» с «ПБС». Первым шел Калинин – крепыш, мастер спорта – рукопашник. Ему надлежало сделать самое основное, возможно, самое главное сегодня и самое страшное в жизни.
Это был его далеко не первый боевой выход. Ему уже приходилось участвовать в бою. Он уже убивал. В этом не было ничего из ряда вон выходящего. Именно для этого и идут на войну – убивать врага. Он шел на войну, он готовился к этому; уже был среди тех, кому довелось стать привратником смерти… Но в этом мире среди открывавших ее двери он был далеко не первым. В этой жизни убивали многие, и у каждого это случалось по-разному: кто-то убивал, принимая политическое решение; кто-то, отдавая приказы; кто-то, тщательно выцеливая в оптику или выглядывая врага в прорезь прицела; а кто-то швыряя гранату…