Юрке же предстояло, как в старину, как варвару и одновременно разведчику-диверсанту… Пулемет проще – жмешь спусковой крючок и убиваешь вроде как бы и не ты, будто так и должно быть. А тут… Но он готовился. Вся его двухгодичная служба была лишь прелюдией к этому действу. Финал. Первая сцена последнего акта. Или как там на сцене? Жизнь – игра, игра – порождение жизни, кошки-мышки, большие политики – маленькие солдатики. Все продумано, все решено заранее, еще на занятиях в пункте временной дислокации, роль определена. Он сам выбирал ее. Отрабатывал в надежде, что именно ему доверят – и он сумеет, он справится. Он рукопашник, мастер спорта; кому, как не ему?
И вот теперь Юрка двигался впереди неслышимого за спиной фешника, осторожно ступая и обходя едва видимые в полутьме наступающего вечера корни, ветки, оставшиеся с незапамятных времен пни. Они шли медленно, все было рассчитано буквально по минутам, или это только казалось, что рассчитано? Разве можно рассчитать время передвижения по пересеченной местности? Ямы и поваленные деревья, корневища и заплетающиеся на ногах стебли ежевики. Калинин знал, что где-то там, позади, но совсем рядом невидимые в черноте ночи двигаются еще пятеро – группник, старший головной тройки Прищепа и еще трое разведчиков, вооруженных бесшумным оружием. Впрочем, «АС» «Вал» Прищепы с одним магазином сейчас находился у Калинина за спиной. Ощущение, что свои рядом, что в случае чего придут и помогут, придавало уверенности, но не избавляло от тяжести ожидания. Более того, Юрий знал, что у подножия хребта прапорщик Ефимов остановится, а ему и Тарасову предстоит идти дальше – точнее, взбираться вверх по почти отвесным кручам на верхотуру хребта, где их пути тоже расходились и Юрик оставался совершенно один.
Калинин и следующий в двух шагах от него подполковник подошли к хребту именно в том месте, где и рассчитывали. Юрка взглянул в темную вышину и непроизвольно покачал головой – если издали склон казался неприступным, то вблизи таковым и был. И все же именно здесь им предстояло взойти на вершину хребта. Ведь только кажущаяся его неприступность и послужила причиной такого выбора. И Юрка прекрасно понимал почему. Ефимов исходил из того, что крутизна склона должна была представляться боевикам вполне надежной защитой от неожиданного нападения, надежной настолько, чтобы они решили обойтись здесь без установки мин.
Такие неопределенные слова «должна была показаться… решили…», но именно на этом и строился расчет группника. Однако если он ошибался… Об этом не хотелось даже и думать. Сержант еще раз взглянул вверх, затем осторожно приблизился к глиняно-земляной стене и, привстав на носках ботинок, дотянулся до свисающего вниз корня какого-то кустарника. Ночь не была абсолютно черной, скорее серой, и в этой ее ночной серости корневище казалось разлохматившейся на ветру веревкой. Впрочем, веревка у Калинина была своя – моток длинного, прочного зелено-серого фала. Юрий шел первым – ему предстояло, поднявшись на хребет, сбросить фал вниз остававшемуся у подножия хребта Тарасову. Вздохнув, сержант слегка натянул корень и, не слишком рассчитывая на его прочность, пошел на «приступ».
Первый шаг оказался самым трудным. Почва никак не желала предоставлять опору его подошвам. Сержант раз за разом ставил ногу, усилием мышц вжимал носок ботинка в склон и пробовал приподняться, и раз за разом подошва ползла вниз. Не выпуская из рук корневище, Юрка отступил чуть в сторону, и на этот раз ему повезло – подошва коснулась небольшого выступа, выпирающего из почти ровного отвеса склона. Возможно, это был попавший в глиняно-земляную почву камень. Впрочем, это не имело никакого значения. Калинин поставил на выступ ногу, несколько раз напружинил мышцы, перенося нагрузку и примериваясь, затем, удерживаясь за корень, аккуратно подался вверх. После чего, распластавшись всем телом на едва заметно наклоненной поверхности, начал выискивать следующую опору.
Он так и двигался – словно не поднимаясь вверх, а переползая по-пластунски, при этом выверяя каждое движение, каждый перенос центра тяжести – как учили – три точки опоры. Три точки, даже когда кажется, что ты стоишь столь надежно, что вполне хватит и одной. Но слишком велика была цена ошибки. Он не мог позволить себе сорваться и заскользить вниз, поэтому взбирался медленно и, казалось, бесконечно долго, но иначе было нельзя. Любой, даже самый слабый шум мог привлечь внимание часового, и тогда вся их подготовка, все их планы полетят к черту.
Постепенно невесомость, после снятия разгрузки чувствовавшаяся во всем теле, начала уступать место усталости. Казалось бы, невысокий склон превратился в бесконечную крутую лестницу. Поэтому, когда поднятая вверх рука, не найдя опоры, опустилась вниз на ровную поверхность вершины, Калинин даже не сразу понял, что выбрался. Долгих несколько секунд он пребывал в неподвижности, переводя дыхание и напряженно вслушиваясь в окружающую тишину. Затем снял накинутый через плечо моток веревки и, распустив связывавший его узел, несильно бросил, почти катнул вниз. Тщательно уложенная новенькая веревка, разматываясь, заскользила по склону. Через несколько секунд Юрий почувствовал осторожный рывок и, давая понять, что готов, дважды дернул в ответ. Веревка натянулась, и Калинин, ощутив опустившуюся на тот конец тяжесть, вцепился в нее обеими руками.
Тарасов выбрался на ровную поверхность минуты за три и, тяжело дыша, на какое-то время застыл. Группник и пришедшие с ним бойцы по-прежнему оставались внизу – Ефимов предпочитал не рисковать. Вдруг кто сорвется и наделает шума? К тому же он верил в удачу уходивших. А что ему еще оставалось, кроме веры?
Через пару минут, уже отдышавшись, подполковник коснулся кончиками пальцев плеча сидевшего на корточках Калинина, привлекая его внимание.
«Выдвигаемся». Движения рук были едва заметны, тем не менее дополнительных разъяснений не потребовалось. Юрий все понял, кивнул и выпрямился. Следом встал на ноги и Тарасов. Мысленно пожелав друг другу удачи, они двинулись в противоположные стороны. Теперь им предстояло действовать каждому по отдельности.
Подполковник Трясунов
Выводы, сделанные Трясуновым на основе собственного анализа передаваемых Ефимовым координат, однозначно свидетельствовали – координаты ложные. И вот сейчас, вместо того чтобы продолжать спать, разбуженный тревожными мыслями подполковник проснулся, встал, включил свет и всмотрелся в еще с вечера расстеленную на столе карту. Завтра группе предстояло выйти к заранее оговоренному месту эвакуации. Просьб о перенесении назначенного места от Ефимова не поступало.
«Значит, – подумал полковник, – идут они все же сюда – к ротному опорному пункту. Вот только где они находятся сейчас?
Сержант Калинин
Вскоре фигура уходящего Тарасова исчезла из вида. Юрий окончательно осознал, что теперь он остался совершенно один.
У горизонта медленно ползала луна. В ее едва пробивавшихся сквозь листву лучах окружающее пространство казалось нереальной компьютерной графикой. Повсюду царили тени. Юрка замедлил и без того осторожный шаг. Фигура неподвижно застывшего, вслушивающегося в тишину вражеского часового отчетливо проступила на фоне плывущего по небосводу лунного диска. Теперь у сержанта на один метр пути уходила минута-две, а иногда и больше. Время шло…
До врага оставалась какая-то пара десятков шагов, когда под подошвой Юркиного ботинка жалобно хрустнула маленькая ветка. Но, прежде чем часовой развернулся и посмотрел в его сторону, Юрка скользнул в тень дерева. Уже распластавшись на холодной осенней земле, он услышал звук направляющихся к нему шагов. Нож из висевших на поясе ножен плавно переместился в руку. Все получалось не так, как планировалось, и все из-за него, из-за его спешки… Шаги приближались. Юрка крепче сжал рукоять клинка и приготовился вскочить на ноги. Теперь уже снять часового без шума не получалось, да и время… Мучительно хотелось поднести руку с часами к лицу и посмотреть отмеряемое ими время. Когда до Юрки оставалось не более пяти шагов, часовой развернулся и двинулся в обратную сторону. Парень почувствовал, что его бросило в жар. Выдвигаться дальше было опасно, оставалось только ждать. Ждать ни в какую не желающего наступать утра.
Понимая, что придется провести долгое время в неподвижности, Юрий боялся теперь только одного: как бы затекшие мышцы в последний момент не помешали выполнению задуманного. Наконец луна спряталась за вылезшую на небосвод тучку, а на востоке горизонт едва заметно окрасился розовым цветом. «Пора», – сам для себя решил Юрка и, медленно поднимаясь на затекшие от неподвижности ноги, несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки на холодной рукояти ножа.
Теперь, слегка пригнувшись, двигаться вперед. Не спеша, с каждым шагом бесконечно медленно перенося вес на соприкоснувшуюся с почвой подошву.
Вдруг что-то изменилось. Юрка напряг зрение и обратился в слух. Только что мелькавший силуэт противника исчез, словно растворился в предрассветном тумане. И лишь негромкое шмыганье простуженным носом говорило о том, что часовой все еще там – на месте. Сердце сержанта Калинина, постепенно набирая обороты, начало стучать так, как будто готовилось выпрыгнуть из ставшей вдруг тесной грудной клетки, оно билось, сжимая легкие и не давая вдохнуть полной грудью. Лишь короткие толчки воздуха, туда-сюда, туда-сюда. Юрка остановился, замер на одном месте, несколько раз, словно готовясь войти в холодную воду, быстро и тихо вдохнул-выдохнул, а затем начал дышать медленно, через нос, чтобы успокоиться и взять себя в руки. До противника всего ничего, а сердце по-прежнему бьет, как барабан. Кажется, только его и слышно в окружающей тишине. Странно, что этот гад до сих пор так и не обернулся. Глухой, что ли? Он не слышит, как крадется к нему нежданная смерть?! А может, это пришел давно назначенный ему час? Единственный и неповторимый? Два шага – и удар. Под ребра снизу вверх, в сердце, как учили. И пошевелить, не вынимая… Повести вправо-влево. Чтобы наверняка… Осторожно опустить труп… Да! Обязательно зажать рот, чтобы, не дай бог, не вырвался вскрик. А сердце гремит, как бубен… Еще шаг. Еще полшага. Вот так. Теперь левой ладонью прижать губы, полушаг правой вперед, удар, нет, не так… проще, естественней… «Естественней» – какое странное и неподходящее слово. Что может быть противоестественнее, чем убийство одного человека другим? «Естественней» потянуть голову назад – и острием по горлу. Одним движением. Всей шириной лезвия…
И нож пошел, мягко, легко, будто не было перед ним никакой преграды, податливая плоть – кусок кожи и хрящ гортани, и до самого позвоночника. Попади лезвие в межпозвонковое пространство – пошел бы дальше. Он будто скользнул по пустоте – мгновенный всхлип, хрипящий вздох – и руки, и лицо в теплой, растекающейся по коже жидкости. Это уже потом она станет липкой, смешается с потом и грязью, почернеет, растрескается, станет шелушиться и отваливаться мелкими частичками. А сейчас чужая кровь грела застывшие от напряжения руки, затекала в рукава, стекала по лицу. Кровь, нескончаемый всхлип, невольное заваливание тела и беспорядочное брыкание, толкание ногами. И уже непонятно, кто хрипел: то ли агонизирующий часовой, то ли из последних сил удерживающий его сержант. В какой-то миг на землю рухнули оба. Глухой удар падения тел – и тишина. Враг умер. Калинин застыл в неподвижности, не в силах преодолеть сковавшее мышцы одеревенение. Он лежал, страшась отпустить ладонь с окровавленного рта убитого. А над ним холодная ночь плавно перетекала в такое же холодное утро. Юрка сделал свое дело: скоро к нему подтянется командир с разведчиками его группы, и с первыми лучами солнца (а может, и раньше) в безмятежно спящий лагерь моджахедов придет громкоголосая смерть. Он все сделал как надо, в одиночку, он один, только и жить ему с этим придется одному…
Что оставит эта ночь в его душе? Вариантов десятки, сотни, если не тысячи… Каждый умирает в одиночку. Каждый выбирает свою меру ответственности… совести… меньшее зло… правду… ложь. Один и тот же поступок может быть гордостью или проклятием. А может, и тем, и другим одновременно? И на твоем смертном одре пройдешь ли ты мимо оставленных за спиной душ или будешь мучительно гореть под испепеляющим напором внезапно нахлынувшей памяти? Кто знает, кто знает…
Время шло, а Юрка все лежал, не в силах оторвать от себя безвольно раскинувшееся тело убитого и чувствуя, как собственное тело начинает пробивать идущая изнутри дрожь. Но следовало вернуться к месту подъема, группник ждет их с Тарасовым возвращения. Надо вернуться и трижды потянуть веревку. Сигнал, без которого никто не станет подниматься наверх.
Старший прапорщик Ефимов
Я нервничал. Время шло, рассвет близился, но ни Калинина, ни ушедшего с ним подполковника не было. Пару раз я порывался, не дожидаясь их возвращения, подняться на хребет и оба раза запрещал себе это делать. Неосторожно упавший и вызвавший шум камень мог оказаться причиной гибели уже почти подобравшегося к врагу разведчика – и неважно, кого именно: подполковника Тарасова или сержанта Калинина, а могло статься, и обоих. Сколько раз я проклял самого себя за то, что не пошел вместе с ними, а остался ждать здесь, внизу, было не счесть. На востоке уже заалело. Воображение рисовало мне картины одна непригляднее другой, а разум подсказывал: раз наверху тихо, значит, по крайней мере, их еще не обнаружили. Светало.
«Считаю до пятисот и начинаю подниматься», – сил и дальше сидеть сложа руки уже не было.
Я успел досчитать до двухсот пятидесяти шести, когда на хребте обозначилось какое-то движение, чьи-то не слишком уверенные (а потому и слышимые) шаги приблизились к краю хребта, и человек остановился, затем веревка в руках державшего ее Вячина три раза дернулась. Затем натянулась и застыла в ожидании. Значит, все в порядке, наверху свои. Закинув автомат за спину, я начал этот подъем первым. Вроде бы все шло по плану, и вскоре это должно было закончиться, но все же абсолютной, стопроцентной, уверенности в благополучном исходе нашего мероприятия не было.
– Товарищ прапорщик. – Голос встретившего меня Калинина дрожал, но вот от чего он дрожал: от холода или нервного напряжения, я бы определить наверняка не смог. – Товарищ прапорщик, – повторил он снова, – я все сделал.
– Молодец!
– Я сделал это… – В оттенках голоса жуткая смесь гордости и… даже не берусь сказать чего… вины? Страха? Не знаю.
– Я понял, понял, молодец! – Понимая, что это бесполезно, я все же попытался успокоить перенервничавшего бойца. – «Вал» – Прищепе. – Лучшее, что я мог придумать, – это отвлечь сержанта действием.
– А, да… – Юрка начал судорожно сдергивать закинутое за спину и крепко притянутое ремнем оружие. Да-а-а, если бы он начал так снимать его в момент опасности… Мое первоначальное решение отправить Калинина с одним ножом и гранатами в данный момент представлялось мне наиболее верным.
Мои спецы постепенно поднимались наверх. Крайним выбрался снайпер Гаврилюк и, стараясь не шуметь, вытащил наверх рюкзак, набитый двухсотграммовыми тротиловыми шашками.
– Саша! – остановил я забравшего у Калинина «Вал» и уже готовившегося отдать ему свой автомат Прищепу. – Потом, позже.
Мой «впередсмотрящий» понял меня с полуслова. Вверять оружие в руки все еще слегка дергающемуся Калинину пока не стоило. Пусть охолонет. А то как бы не стал палить, когда не надо.
– У меня все в норме. – Я услышал шаги поспешно идущего Тарасова уже давно, но даже не стал поворачиваться. Если бы это был враг, «АКМС» Вячина уже давно клацнул бы затвором.
– Хорошо. – Я обернулся. Тяжело дышавший подполковник, нагнувшись, вытирал о траву нож. Получается, он сделал ЭТО только что? А мы тут языками трепали? А если бы часовой что-либо услышал?
– Хорошо, хоть «чех» говорливый и знающий попался. – В голосе Тарасова прозвучала странная смесь довольства и брезгливости. – Не придется тратить время на поиски.
Значит, он сперва захватил бандита в плен и лишь потом…
– Яйца выкручивал? – Я не мог не съязвить.
– Нет, перец в задницу запихал, – буркнул он, и я не понял, сказанное было шуткой или…
А Калинин свой нож вытереть-то хоть догадался? В кино это обычно делают об одежду убитого. В жизни кое-кто неудачно тыкал в неподатливую почву и в конце концов оттирал глиняной пылью… Впрочем, на то, чтобы делиться воспоминаниями и точить лясы, времени не оставалось.
– Ствол забери. – Я показал фешнику на Кудинова, тащившего на себе не только «ВСС», но и автомат Тарасова вкупе с его же разгрузкой. И дождавшись, когда облачение закончится, тихо скомандовал: – Двигаем, и больше ни слова! – Восток стремительно алел, и следовало поторопиться.
Я и следующие за мной «тени» шагнули вправо по склону, спеша занять присмотренную загодя позицию. Когда мы достигли нужного места, я остановился, и двое – Прищепа и двигавшийся за ним Гаврилюк, – следуя заранее оговоренному плану, обошли меня и встали рядом. Еще двое разведчиков с бесшумниками остались стоять по левую руку. Калинин, у которого на уровне груди чернел контур автомата (все же, по трезвому размышлению, я решил без оружия его не оставлять); Тарасов со своим «АКС» и Ярыгин остановились на небольшом удалении – метрах в двадцати. В их задачу входило лишь наблюдать и без команды ни во что не вмешиваться.
– «Ложись»!
Движение руки вниз – и, повинуясь команде, уже и без того присевшие на корточки разведчики распластались на холодной утренней почве. Я опустился следом и приготовился ждать. Тихое, неслышимое движение предохранителей, чей-то слишком шумный вздох, и наконец полная тишина. Теперь только бы все получилось так, как я рассчитывал.