Внезапной атаки у нас и не могло получиться. Но черт с ней, с атакой. Солдаты — народ мудрый. Сразу сообразили, для кого старались. Для Родины, что ли? Для этого сопляка старшего лейтенанта из штаба полка. Не вышло атаки, зато земли мы под самым носом у немцев накопали порядочно. Сначала лихорадочно, в одну минуту, отрыли окопчики для стрельбы лежа. Полежали в них, немцев послушали, как они палят в нашу сторону. Осмотрелись. Поняли, куда попали, в какую кашу. Начали отрывать — для стрельбы с колена. И так усердно мы углублялись в землю, что нервы у немцев — а они, видимо, все время вели за нами наблюдение — не выдержали. Они решили, что мы основательно осваиваемся на меже, что именно для этого мы туда и выдвинулись, имитируя атаку. И вскоре открыли огонь сперва из пулеметов, с флангов — раньше те пулеметы молчали, — а потом и из минометов. Минометный обстрел начался неожиданно. Пристрелка двумя минами и — мощный беглый огонь по площади. Мины ложились так плотно, что окопчики наши ходили ходуном и подпрыгивали. Осколками оказались повреждены диски у нескольких автоматов. Я приказал убрать оружие с брустверов.
Во время обстрела один солдат по фамилии Зипа покинул свой окоп и был ранен.
Перед сумерками немцы прекратили стрельбу. И тут с нашего НП приполз связной и передал приказ командира роты: отойти на линию своих прежних окопов. Приказ мы этот ждали с нетерпением. Но уходить, пока не стемнело, нельзя. Пришлось ждать наступления темноты.
Прошло еще часа два. Начало смеркаться. Весенние сумерки долгие. Немцы вяло постреливали в нашу сторону. В том числе и с флангов. Напугали мы их своим наглым маневром сильно. После нашей внезапной атаки, завершившейся на меже, где мы быстро и основательно окопались, они, видимо, ожидали наступления по всему фронту.
Мы начали отход. Уползали по двое. Начало отход второе отделение. Первое и третье держало фланги. Первая пара забрала раненого Зипу.
Связной, отправляясь к нам, предусмотрительно предупредил расчеты ручных пулеметов и сержанта Кизелько, что с наступлением темноты взвод лейтенанта Ткаченко будет отходить с межи в свои окопы, чтобы они знали о нашем маневре и не перестреляли, приняв в темноте за немцев.
По очереди, соблюдая осторожность, мы уползали с межи по неглубокой лощинке. Те, кто оставался на меже, ожидая своей очереди, стреляли в сторону деревни короткими очередями. Таким образом мы давали противнику понять, что взвод по-прежнему находится на захваченной позиции и не собирается ее покидать. Мимо моего окопа благополучно, одна пара за другой, проползло первое отделение. Все, пора свертывать и фланги. Когда исчез в темноте последний солдат, мы с Петром Марковичем дали в сторону немецкой траншеи короткие очереди из автоматов и поползли следом. Все сто метров до своих окопов мы преодолели без остановок на отдых.
И вот мой взвод наконец в своих окопах. Солдаты, слышу, смеются. Рады, что вернулись живые, что все, слава богу, обошлось хорошо. Посмеиваются и друг над другом, и над ранением Зипы. Я вылез из окопа и, где короткими перебежками, а где на четвереньках, обошел взвод. Надо было убедиться, все ли вернулись, все ли на месте. Навестил пулеметчиков. Поблагодарил их. Что и говорить, а прикрывали они нас добросовестно и искусно. Они тоже обрадовались, что все вернулись назад. Патроны у них кончались.
Раненого отправили на НП командира роты. Там дежурил санинструктор старший сержант Бугров. Он осмотрел Зипу, наложил вторую повязку. Ночью на носилках его унесли к парому — на эвакуацию с плацдарма. Все интересовались, как ранило его.
Рядового Зипу (фамилия странная, редкая, потому и запомнилась) ранило так: немцы уже несколько часов обрабатывали нас из минометов, а бойцу захотелось по нужде, ждал-ждал, видит, что конца-краю обстрелу не будет, и полез из окопа, решил, как и другие, пристроиться в меже. И уже закончил свое дело, натянул штаны, привстал, а тут как раз рядом, в нескольких шагах, разорвалась мина. Осколок угодил прямо в мягкое место.
Всю ночь немцы беспокойно стреляли по меже. Нас там уже не было. Операция по отходу на свои позиции прошла куда удачнее, чем атака. Только утром, когда рассвело, их наблюдатели в бинокли рассмотрели пустые окопы. Обстрел сразу прекратился.
И немцы, и мы вздохнули с облегчением.
Старшина Серебряков с ротным писарем Штанем, иногда с другим каким-нибудь подручным солдатом, раз в сутки доставлял нам горячую пищу. На плацдарме он появлялся глубокой ночью. Приплывал на лодке. Перегружал свои термосы на паром. Потом, с парома, таскали к нам в окопы. Вместе с термосами с парома они приносили и боеприпасы. Ящики с боеприпасами они тоже доставляли на лодке. И так старшины обеспечивали каждую роту нашего батальона.
Надо сказать, что на войне должность старшины роты была хлопотная, ответственная и опасная. Своего старшину Серебрякова вспоминаю с благодарностью и поклоном. И кашу, и табак, и патроны доставлял нам в достатке и вовремя. Ни разу не подвел.
Возле населенного пункта Глинное река Турунчук вышла из берегов и слилась с водами тоже вылившегося в пойму Днестра. Все вокруг затопило на несколько километров. От парома старшине и писарю нужно было грести до своего, левого берега еще километров восемь. Немцы часто обстреливали пойму. Они знали, как и кто обеспечивает плацдарм, и старались нарушить связь на жизненно важном для, нас маршруте: левый берег — плацдарм. Старшина с термосами и ящиками, в которых были патроны и гранаты, буквально пробирался по пойме, держась своих ориентиров — незатопленных кустов и одиноких деревьев. В противном случае можно было выплыть в расположение противника. Когда вдруг начинали рваться тяжелые снаряды, причаливал лодку к какому-нибудь дереву. Привязывал лодку веревкой к дереву, чтобы не захлестнуло волной и перегруженное до крайности суденышко не перевернулось. Маскировался, как мог. Потому что немцы могли с дальнего берега наблюдать за ним в стереотрубу. У стереотрубы оптика сильная, лодку старшины в нее можно было засечь на многие километры. Так и пережидал обстрел, чтобы потом терпеливо грести дальше.
Старшину Серебрякова мы всегда ждали как бога и никогда не спрашивали, какую кашу он привез. Какую привез, такую и привез, все шло ходом. Ели все подряд. Кашу он умудрялся доставлять горячей. И за эту заботы мы там, на плацдарме, были ему от всей души благодарны. Бывало, лежим, слышим: тащит наш старшина свои термосы. Хлеб, каша, патроны, гранаты, диски… Что нужно еще солдату, чтобы он выполнял приказ и держался на своей позиции? Курево! Нужен еще и табак. Но нашу «моршанку» где-то постоянно задерживали. Что-то там, за Днестром, мудрили наши интенданты. Старшина на них жаловался. Делать нечего, без курева тоже нельзя, и иногда мы просили старшину, чтобы он наш солдатский хлеб обменял у окрестных жителей на самосад. Без хлеба, на каше, посидеть можно, а без курева — нельзя.
Технология раздачи пищи была такой. Термос с кашей старшина доставлял прямо к окопу командира отделения. Сержант делил. Специальной раздаточной ложкой накладывал кашу в каждый котелок. Всем поровну.
Воду ночью носили из Днестра в котелках. Этой же водой мыли котелки и ложки. Там же, в Днестре, наполняли фляжки. Другой воды не было. Иногда паводок проносил мимо нас трупы — людей и лошадей. Раздутые, как резиновые лодки. Руки и ноги торчали вверх.
После приема пищи пустые термосы старшина грузил на паром. Ему всегда помогал кто-нибудь из наших бойцов. Каждый взвод выделял человека, и провожали старшину Серебрякова до парома. Если были раненые, туда же носили и раненых.
Паром стоял в небольшом укромном затоне. Рядом с ним саперы отрыли окопы. Для боеприпасов — отдельно, для раненых — отдельно. На случай обстрела или бомбежки. Всех раненых старшины рот с парома перегружали в свои лодки. Укладывали поудобнее лежачих, укрывали их шинелями и старыми армейскими одеялами. Кто мог сидеть, рассаживали на корме. Так и везли их в Глинное, к мосту через Турунчук. Возле моста раненых встречали дежурные фельдшеры и врачи. Дальше распоряжались уже они. Так что раненым на плацдарме надо было еще выжить, вовремя попасть на перевязку к санинструктору, потом дождаться старшину и не попасть с ним под обстрел или бомбежку при транспортировке через разлив.
И так — двадцать пять суток. День за днем. Ночь за ночью. Непростая работа была у нашего старшины Серебрякова. Спасибо ему за ту работу и за заботу о нас, о раненых.
11 или 12 апреля над плацдармом, над позициями нашего батальона показались немецкие пикировщики — Ю-87. Солдаты называли их «лаптежниками» или «костылями» — из-за неубирающихся шасси. «Костыли» шли четырьмя эскадрильями по 12 самолетов в каждой. Первая эскадрилья сделала разворот и начала пикировать на позиции второй и третьей рот. Посыпались бомбы. Пикировали «костыли» примерно с высоты 700–800 метров. Никто им не мешал крушить наши окопы. Зениток у нас на плацдарме не было. Даже паром нечем было охранять. Истребители тоже не прилетали.
И вот, наблюдая за тем, как бомбят соседей, мы заметили следующее: во время захода очередной пары «костылей» на бомбежку из немецких окопов взлетали спаренные зеленые ракеты — в нашу сторону. Смекнули: это ж они обозначают свой передний край и указывают направление к нашим окопам. Заботились о том, чтобы не ударить по своим.
Бомбежка, тем более прицельная, — это уже куда серьезнее минометного обстрела. Задрожала, запрыгала земля, когда первая пара кинулась на нашу роту. Окопы стали осыпаться. Я крикнул Петру Марковичу:
— Быстро давай две зеленые ракеты! Стреляй одну за другой, быстро! Туда! В сторону немцев!
Петр Маркович сразу все сообразил и, не мешкая, выполнил то, что я ему приказал. В небо, почти одновременно, пошли две зеленые ракеты. Что теперь будет? Наблюдаем. Ждем. Хуже в любом случае не будет.
И вот зашла очередная эскадрилья, перед которой мы запустили свои ракеты. Начала быстро перестраиваться для атаки, делиться на пары. И первая, и вторая пары пронеслись над нами и разгрузились в лесу, позади минометной роты. Наши окопы затянуло сплошной пеленой пыли и гари. Казалось, солнце падает в тучах, мечется, как раненое… Другие пары сбросили бомбы на позиции второй роты. Несколько бомб разорвалось неподалеку от окопов моего взвода. При этом никакого вреда ни нам, ни нашим окопам не причинили. Остальные несколько пар спикировали на немецкие окопы и на наши, на меже, которые мы накануне бросили.
— Давай еще две ракеты!
И снова Петр Маркович послал две зеленые ракеты в сторону немцев.
Следующий заход «костыли» сделали в составе эскадрильи. Пикировали и на немецкие окопы, и на наши. Часть бомб упала на нейтральной полосе, на меже. «Костыли» заходили снова и снова, и бомбили и немецкие окопы, и наши. Крушили все подряд.
И вот стихло. Улетели. Мы выглянули из окопов. Над немецкими позициями стояла черная завеса. Вот когда можно было атаковать их. Жаль, что с нами в окопах в тот момент не оказалось полкового комсорга… Такой за одно пребывание под бомбежкой выпросил бы у штабных вписать его в реляционный список на орден.
Еще один заход «Юнкерсы» сделали над лесом и разгрузились там, в нашем тылу. Непонятно, какие цели они там атаковали. Видимо, с земли им сообщили об ошибке, что они ударили по своим, вот и залетели поглубже в нашу сторону, чтобы только своих не задеть. Наши окопы настолько переплелись и столько мы их на плацдарме понарыли, что сверху действительно ничего нельзя было понять, где свои, где чужие.
Больше над плацдармом немецкие самолеты не появлялись. Видимо, в их штабах из «удачной» бомбардировки наших позиций сделали правильные выводы.
Возможно, наши зеленые ракеты особой роли и не сыграли. Хотя Петр Маркович старался и потом долго вспоминал тот эпизод, гордился им. Мы нарыли на плацдарме столько окопов, создали столько линий обороны, что, скорее всего, немецкие летчики так и не разобрались, где свои, а где противник. Если бы нам, к примеру, дали приказ создать ложные позиции и дали бы нам на это два-три дня, то ничего подобного сделать за это время, пожалуй, мы не смогли бы. А тут, маневрируя под огнем противника, атакуя и отходя, мы нарыли столько ямок и ходов, что запутали всю схему поля боя. А Петр Маркович своими зелеными ракетами окончательно сбил немецких пилотов с толку. Так что не без пользы дела сходили мы и на межу. Спасибо и комсоргу полка…
14 или 15 апреля 1944 года ранним утром из балки, примыкавшей к лесу, где держал оборону взвод полковой разведки и расчет пулемета «Максим», небольшая группа немцев неожиданным броском вышла на правый фланг нашей роты. Создалась непосредственная угроза моему взводу. Балка тянулась к деревне, к двум ветрякам. Именно по ней несколько дней назад мы выбирались с межи.
Бой произошел неожиданно. Короткий, сумбурный. Уже после боя стали выяснять, каким образом у нас на фланге появились немцы. Как они туда просочились? Ведь балка простреливалась соседями и находилась в зоне их ответственности. Разные ходили разговоры. Но толком так никто и не узнал, что же на самом деле произошло. Начальство конечно же все детали выяснило. Но нам не сказали. Замяли. Скорее всего, как это часто случалось, кто-нибудь проспал. Но слухами земля полнится. Солдатское радио всегда передавало более или менее правдивую информацию. Саперы рассказывали, что дело было так: немцы пробрались балкой, прошли берегом Днестра, прямо по урезу воды, просочились в глубину нашей обороны до рубежа наших окопов, установили пулемет МГ-42 и начали обстреливать паром в тот момент, когда он начал причаливать. Не давал им покоя наш паром. Им нужно было лишить нас подвоза, нарушить коммуникации. Хорошо, что не растерялись паромщики, не бросили паром, завели его в затон, замаскировали. Как только пулеметчики открыли огонь, там же, через балку, начали просачиваться немецкие автоматчики. Они накапливались в балке и тут же вступали в бой, вели интенсивный огонь и в нашу сторону, и в сторону наших соседей. Создалась угроза того, что нашу оборону разрежут на две части и лишат нас парома. Стало бы невозможно эвакуировать раненых. Не поступали бы, во всяком случае какое-то время, боеприпасы. Подкараулили бы они и нашего старшину Серебрякова.
В то утро, только утих бой, я пополз на правый фланг первого отделения. Хотел разобраться, почему второй стрелковый взвод не стрелял. Сержант, командир первого отделения, доложил мне, что второй взвод не стрелял и во время боя моих автоматчиков не поддержал. Другие автоматчики толком ничего рассказать не могли. Их поднял часовой, и они начали вести огонь, толком еще не разобравшись, откуда исходит опасность. Большинство стреляли в сторону немецких окопов.
Следующей ночью я не спал. Словно чувствовал, что немцы на этом не успокоятся. Они почувствовали нашу расхлябанность, поняли, что можно снова попытать счастья на нашем правом фланге. Взвод уже отрыл траншею, соединил сплошным ходом сообщения все ячейки. Я ходил по траншее и время от времени бросал за бруствер гранаты Ф-1. Были случаи, когда ночью немецкая разведка подползала к нашим позициям и утаскивала спящих в ячейках бойцов. Чтобы такого не случилось в моем взводе, я с вечера разложил в нишах в нескольких местах около тридцати гранат. Ходил и бросал их. За ночь все их израсходовал. Может, поэтому к нам и не сунулись. Во втором взводе ночью было тихо. Я даже не слышал голосов часовых. Неужели, думаю, опять спят?
На рассвете я находился на правом фланге. Стоял в ячейке с сержантом и наблюдал за берегом Днестра и балкой. В это время неожиданно появились немецкие пулеметчики и начали устанавливать пулемет. И снова второй взвод молчал. Немцы возились с пулеметом. Мы с сержантом хорошо видели, как они ловко высвобождают свой МГ-42 из плащ-палатки и устанавливают на сошки. Мы стрелять по ним не могли — мешала высокая насыпь бруствера. Лишнюю землю мы ссыпали как раз в ту сторону. Гранатой тоже не достать — далековато. Тогда я закричал сержанту Кизелько.
Сержант Кизелько был очень хорошим пулеметчиком. Войну закончил с орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени, медалью «За отвагу». Он и в этот раз не сплоховал. Хорошо еще, что на рассвете в окопе дежурил он сам. Смотрю, наши пулеметчики уже подняли на бруствер свой «Максим». «Максим» у Кизелько всегда был без щитка. А немцы тем временем уже закладывали в приемник ленту. Кто же опередит? «Максим» заработал первым. Короткая очередь, другая — и оба немецких пулеметчика уткнулись лицом в землю.
Полковые разведчики потом рассказали, что первому номеру пуля Кизелько попала в голову. Он так и лежал возле своего пулемета. Второму достались две пули: в грудь и под правую ключицу.
Разведчики обороняли опушку леса перед балкой. Они-то пропустили накануне пулемет к парому. Теперь не спали. И тоже наблюдали схватку двух пулеметных расчетов. «Максим» разведчиков тоже открыл огонь — по немецким автоматчикам, которые выскочили из балки и пошли на них. Но это произошло несколькими минутами позже. Какое-то непродолжительное время оба «Максима» вели огонь одновременно. Но вскоре, когда немцы залегли и начали отползать назад, Кизелько опустил свой пулемет на дно окопа. Атака отбита, и он решил не маячить со своим «Максимом» на бруствере, не демаскировать себя. А по пулемету разведчиков уже начали пристреливаться минометы. Разорвались первые мины — недолет, перелет. Ну, жди сейчас полного залпа, взяли «в вилку». Но и они не первый день на передовой. Я хорошо видел, как они быстро снялись со своей позиции и ушли. Ушли на другую позицию. И буквально через несколько мгновений их окоп накрыло серией мин. Все там смешало с землей. Окопа как не бывало.
Пулемет сержанта Кизелько немецкие минометчики засечь не успели. А потому минометный налет расчет переждал в своем окопе.
Когда немцев отбили от парома и выбили из балки, они, отступая, утаскивали с собой и своих убитых. Хотели утащить и пулеметчиков, но разведчики их отогнали. А тут еще и наши минометчики им подсыпали. Уходили они уже под минометным обстрелом.