Пулемет сержанта Кизелько немецкие минометчики засечь не успели. А потому минометный налет расчет переждал в своем окопе.
Когда немцев отбили от парома и выбили из балки, они, отступая, утаскивали с собой и своих убитых. Хотели утащить и пулеметчиков, но разведчики их отогнали. А тут еще и наши минометчики им подсыпали. Уходили они уже под минометным обстрелом.
Я пополз к разведчикам. Они показали мне плащ-палатку, в которую был завернут пулемет. Плащ-палатка старенькая, в пятнах крови и ружейного масла. Но тщательно заштопанная, что свидетельствовало о том, что ее хозяева бережно заботились о своем имуществе и снаряжении. Рядом на сошках стоял пулемет МГ-42 и плоские коробки с целехонькими лентами. У немцев пулеметные ленты были металлические, соединенные спиральками из нержавейки. Сказали:
— Бери, лейтенант, это ваши трофеи.
Но я отказался. У нас хватало своих пулеметов, и работали они исправно. В окопе лежал припрятанный чешский пулемет и запас снаряженных магазинов к нему.
— Ладно, тогда оставляем его себе. Нам он не помешает. А вашему станкачу передайте от нас благодарность.
— Спасибо. Передам. Но и ваш «Максим» поработал хорошо.
Разведчики рассказали, что, когда немцы поднялись со дна балки и бросились в атаку, их «Максим», замаскированный на опушке леса, ударил по ним кинжальным огнем. Для атакующих это было неожиданностью. Пулемет они до начала атаки не обнаружили. Потом они быстро изменили направление своей атаки. Но было уже поздно.
Я выглянул в балку. На дне ее лежало пять трупов. Еще семь на подъеме, как раз напротив старой позиции пулеметчиков, разворочанной минами, и два возле кустарника, уже вверху, в нескольких шагах от позиции. Эти двое почти добежали до окопа «Максима». Случись у тех какая-либо заминка — закончилась лента, перекосило патрон или просто не хватило угла доворота ствола, — и они бы искромсали наших пулеметчиков штыками и саперными лопатами. Смелая была атака. Тут врагу надо отдать должное. Некоторые из лежавших перед позициями разведчиков были одеты в шинели, другие в одних френчах. Френчи перехвачены ремнями, почти как у наших кавалеристов.
В похвалу разведчикам и своим автоматчикам скажу, что основу стрелковых и автоматных взводов, пулеметных взводов и рот составляли, как правило, стойкие бойцы, бывалые, по нескольку раз раненные в боях. При всем при том это были очень скромные русские люди. Тогда на передовой уже бытовало солдатское обращение: «Славяне!» Причем называли так всех красноармейцев, независимо от их национальной принадлежности. Но мне воевать приходилось в основном рядом с русскими. И сам я — русский. Хоть и фамилия моя украинская — Ткаченко. Ядро моего автоматного взвода состояло именно из таких храбрых людей. Я знал, что они ценят свою принадлежность к автоматному, можно сказать, особому подразделению в составе роты.
Уходя, я спросил у сержанта-разведчика:
— А как вы? Никого не потеряли?
— Мы пьянок, на передовой себе не позволяем. Для этого тыл есть. Так что обошлось без потерь.
Ответ разведчика многое прояснил из того, что произошло и вчерашней ночью, и минувшей. Но дальше, как я уже говорил, разговоров в окопах дело не пошло. Командирам не хотелось терять солдат. Тех рассовали бы по штрафным ротам. А может, угодил бы в штрафбат и кто-нибудь из офицеров. И так роты некомплектные. Да еще потери…
На плацдарме нас никто, кроме 82-мм минометов, не поддерживал. Артиллерия, как я уже сказал, молчала. Авиации тоже не было. Немцы раз налетели и тоже затихли. А минометчики всегда были рядом. Спасибо им! Они хорошо нас поддерживали в трудные минуты, стреляли точно.
Правда, кидали нам мины и с той стороны. Так что и противник не остался без минометной поддержки.
* * *— После первой неудачи немцы не оставили надежду отбросить наши роты в Днестр. Разлившиеся воды, вышедшие из берегов, позволяли им осуществить свои намерения в буквальном смысле этого слова. Вода снова начала прибывать. Разлив сокращал тот небольшой клочок суши, который мы занимали на плацдарме. Немцы же держались на прежних позициях, на относительной возвышенности, которую не затопляло. Паводок, который доставлял нам много проблем, конечно же подстегивал их к активным действиям.
И вот, в один из дней, они снова пошли на наш батальон. Без артподготовки. Встали и цепью пошли на нас. Потом побежали. Расстояние между их передовой цепью и линией наших окопов стало стремительно сокращаться. Когда ведешь в атаку свой взвод, всегда с ужасом думаешь: как далеко еще до их окопов! Как медленно сокращается расстояние до них! А когда лежишь в обороне и наблюдаешь, как противник развертывает атаку против твоего взвода, охватывает тот же ужас: как быстро они продвигаются!
Мы уже хорошо видели, как они начали выдергивать из-за поясных ремней и из-за голенищ сапог длинные штоковые гранаты. Такие гранаты можно легко и прицельно метать на 40–45 метров. Очень удачное изобретение немецких оружейников. Когда мы, случалось, захватывали их окопы, а потом разбитые обозы, всегда забирали эти гранаты, которые солдаты звали «толкушками». Мы вставили запалы в свои, надежные и эффективные в обороне, Ф-1. Ждали. Бросать еще далековато. Но расчеты ручных пулеметов уже вели прицельный огонь. Автоматчики пока не стреляли, терпеливо ждали моей команды. Вот где нервы надо иметь железные. Я считаю секунды. Ну, вот сейчас…
И тут нас опередили наши минометчики. Они дали точный залп, другой, третий и буквально накрыли наступающие цепи на всю их глубину. Видимо, они заранее пристреляли определенный рубеж и, когда немцы приблизились к нему, открыли огонь.
Не помню, подал я команду «Огонь!» или нет. Но через мгновение мой взвод стрелял из всего, что имел на вооружении. Мой автомат тоже плескал огнем. Стало видно, как немцы залегли. Вначале несколько человек, может, раненые или убитые, а потом и остальные. Трудно устоять под таким огнем. Земля так и притягивает. Потому что спасение только в ней. Залечь, окопаться.
Они залегли возле межи, почти на том месте, где мы несколько дней назад оставили наспех отрытые окопы. Они их, видимо, заметили, потому что начали перебегать и переползать ближе к меже. Автоматчики и пулеметные расчеты уже полностью овладели положением и контролировали поле боя. Как только кто-нибудь из немцев вставал, тотчас открывали прицельный огонь.
Минометный налет слабел, взрывы наших мин стали реже. Пыль и копоть рассеялись. И мы увидели, как раненые немецкие автоматчики уползали к своим окопам. Я вспомнил своего первого немца и то, как он, без автомата, уползал в тыл…
В раненых мы не стреляли. Они уже не представляли опасности. Незачем тратить патроны.
Чтобы выручить свою пехоту, залегшую на нейтральной полосе без всякой перспективы продвинуться вперед или безопасно вернуться на исходные, немцы начали артиллерийский и минометный обстрел опушки леса, по которой проходила линия нашей обороны. Нам пришлось на время убрать с брустверов свое оружие.
Осколки зашлепали повсюду, зашипели над головами. Немцы тут же воспользовались паузой, поднялись и начали отходить. Уходили они так: сперва уводили и уносили раненых, потом на плащ-палатках утаскивали убитых, а уже последними, прикрывая друг друга огнем, отходили все остальные.
Наши минометы снова усилили огонь. Теперь они уже кидали мины по площади и редкая из них не находила цели. Ротой минометчиков командовал старший лейтенант Ксенофонтов. Запомнил я и фамилию командира одного из минометных взводов — лейтенант Соломатин.
Тот бой был их боем. Вот уже встретили они немцев. И встретили, и проводили. Самое главное, что они не допустили рукопашной схватки. Если бы немцы ворвались в нашу траншею, потери с нашей стороны могли быть такими, что плацдарм просто перестал бы существовать. Только на наш взвод шло примерно около роты немцев. И вот, благодаря минометной атаке, они отходят, унося своих раненых и убитых.
Вскоре я заметил, что первое отделение ослабило огонь. Траншею мы хоть и отрыли полностью, но в некоторых местах заглубить ее как следует солдаты не успели. Кое-где ее завалило взрывами снарядов. Добрался, перелезая через завалы, до командира отделения. Спросил:
— Почему ослабил огонь?
— Патроны бережем. Сейчас снова полезут, — ответил сержант.
Сказал-то мне сержант одно, а на самом деле первое отделение занималось другим. Солдаты, воспользовавшись паузой, выносили из окопов раненых. Легкие, кто мог стрелять, оставались в своих ячейках. Они понимали, что, если здесь немцы сомнут оборону, то в первую очередь они кинутся к парому. Тяжелораненых уносили именно туда, к парому. Солдаты у меня во взводе были, как я уже сказал, опытные. Они и сами уже хорошо знали, что надо делать в ту или иную минуту. И дергать лишними приказаниями их было незачем.
Мы сидели в окопе. Наблюдали за противником. Набивали патронами опустевшие диски. Готовились к новому приступу. Апрельское солнце припекало так, что казалось, установилась уже летняя жара.
Сержант покрутил головой и говорит:
— Ну, началось…
— Что? — не понял я и торопливо вставил в автомат диск.
— Немцы завоняли, — спокойным голосом пояснил он. — К ночи дышать нечем будет. Как раз старшина термосы с кашей привезет. Ночью ветер утихает… Угорим мы от этого духа, товарищ лейтенант. Ребят уже выворачивает. Все окопы скоро изгадят…
— Вот что, — сказал я. — Впереди трупы, позади трупы… Ночью пошлите своих солдат. Пусть закопают их как следует. И чтобы понятно было, что это могилы и чьи солдаты там зарыты. Насыпьте холмики и положите на них каски.
— Каски… В их касках ребята воду носят из Днестра.
— Воду носите в котелках. Для того котелки вам и выданы. Каски положите на могилы. Таков порядок.
— Кто его заводил, этот порядок? Что-то не слышал.
— Мы. Наш взвод. У нас теперь будет именно так.
— Теперь понял, — согласился сержант. — Так и сделаем.
Я знал, что он выполнит то, с чем согласился. Такой был у него характер.
— Сколько немцев уничтожило отделение? — спросил я сержанта.
Подсчеты уничтоженного противника мы вели. Но случались периоды, особенно во время боя, когда сделать это было практически невозможно.
— Тут, товарищ лейтенант, не разберешь теперь, чьи лежат. И наши, и минометчиков. Все в куче. Вон они. Надо бы, конечно, сосчитать. И поделить, так я думаю, поровну. Чтобы никому не было обидно. А пока не считал. Некогда было. Да и немцы много трупов утащили. Офицеров уж точно уволокли. А эти уже — слышите? — завоняли. Жара какая стоит… Старшина скоро кашу привезет.
Ночью солдаты первого отделения ползком добрались до окопов, которые находились метрах в сорока в нашем тылу и которые мы отбили во время ночной атаки. Завалили землей воронки с трупами немцев. Сделали небольшие холмики и сверху положили каски. Приказание мое исполнили в точности.
После этой неудачной атаки, во время которой они понесли такие большие потери, немцы не предпринимали никаких решительных действий до 28 апреля, до нашей замены.
Наш сосед, вторая стрелковая рота, понес на плацдарме большие потери. Им досталось и во время налета пикировщиков, и от артиллерийско-минометного огня. Потери нашей роты оказались значительно меньшими.
Однажды ночью саперной лопатой я нарезал дерна и до рассвета на бруствере своей ячейки соорудил амбразуру. Работой своей был доволен: теперь можно свободно вставать в полный рост и оставаться при этом незамеченным, можно было свободно наблюдать за противником. Но и за мной, как вскоре оказалось, уже велось усиленное наблюдение. Даже такое незначительное изменение в рельефе местности не прошло мимо внимательного глаза противника. Немецкий снайпер, появившийся на нашем участке, взял под контроль мое необычное сооружение.
Свою амбразуру я закончил до рассвета. Устал. Ночь, слава богу, позади. Никаких происшествий. Всю ночь бросал через бруствер траншеи гранаты да вырезал дерн. Устал. Сел на дно окопа покурить. Пока курил, хорошенько рассвело. Вот теперь, думаю, пора опробовать свое сооружение и провести наблюдение за немецкими позициями. И только я встал и выглянул в свою амбразуру, как раздался взрыв. Не выстрел, а именно взрыв. В глаза ударило землей. Еще не зная, что со мной, я опустился на дно окопа. Позвал своего связного:
— Петр Маркович, посмотри, что у меня с глазами. Ничего не вижу.
Слышу, Петр Маркович наклонился ко мне, осмотрел глаза и говорит:
— Глаза, слава богу, целы. Только землей забиты. Промыть надо глаза, лейтенант.
Я на ощупь достал перевязочный пакет. Разрезал бинт на части. Петр Маркович взял фляжку с водой и этими тампонами стал промывать, прочищать мне глаза. Выворачивает мне веки и приговаривает:
— Это снайпер. Не даст он нам покоя. Головы теперь не поднимешь. Он понял, кто тут находится. Охотиться теперь будет. Надо менять окоп. И зачем вы, товарищ лейтенант, этот чертов флеш сгородили? Лучше б час-другой поспали. До него все было тихо.
— Ладно, Петр Маркович, будет тебе стонать, — сказал я ему, когда он закончил мучить меня. — Скажи ребятам, чтобы головы убрали — снайпер работает.
Я сразу понял, откуда он стреляет. Позиции лучше мельницы не найдешь. Стреляет наверняка не с первой, которая почти напротив нас, а со второй, под углом 45 градусов, фронтально. Вторая мельница под таким углом к нашему взводу как раз и стояла. Идеальная позиция! Но в меня он промахнулся. Пуля ударила в угол амбразуры и взорвалась.
Меня все сильнее и сильнее разбирала злоба. Ах ты, думаю, сукин ты сын! В открытом бою взять не смогли, решили так нас перещелкать?
Глаза сильно болели. Петр Маркович — не медсестра. Медсестра, может, своими пальчиками сделала бы промывку и прочистку бережнее. А Петр Маркович незнакомую ему работу делал как мог, выскабливал грязь из моих глаз, как из лошадиного копыта. Ну да спасибо ему и за это. Почистил, промыл. Старался. Намучил, конечно. Зрение мое после этой процедуры вначале было неважное. Говорю связному:
— Ты мне, наверное, весь фарфор стер.
А тот только смеется и табачок свой покуривает.
— Ничего, — говорит, — скоро видеть будешь лучше прежнего.
И правда, радуга из глаз постепенно исчезла, и видеть я стал по-прежнему хорошо. Слезы тоже унялись.
— А позицию надо менять, — снова покачал головой Петр Маркович. — В другой раз он не промахнется.
В нашем окопе лежали два прикрытых плащ-палатками пулемета. Как раз перед злополучным выстрелом снайпера, еще вечером, я разобрал их оба. Почистил газовые камеры, смазал затворные рамы. Привел в порядок и дозарядил диски. Теперь, отыскав в патронной сумке пустой диск, протер его и зарядил бронебойно-зажигательными. Снайперу за его выстрел я должен был отомстить. Иногда я, проверяя свое зрение, наблюдал за ветряками. Чем дольше я за ними наблюдал, тем больше они мне не нравились. На них наверняка прятались немецкие корректировщики и передавали координаты для минометчиков и артиллеристов. Вот почему они так точно лупили по нашим окопам. Особенно хорошо с ветряков просматривались позиции соседней, второй роты. Вот поэтому-то ей так и досталось. Для снайпера тоже соблазнительная позиция. Замкнутое пространство ветряка конечно же ограничивало его маневр, но зато какая видимость!
Ночью мы с Петром Марковичем все же сменили окоп. Теперь я находился в центре второго отделения и вел наблюдение оттуда. Пулеметы мы тоже перетащили в новый окоп.
Следующим утром вдвоем начали высматривать, в какой же из двух мельниц может сидеть снайпер. Мы уже более или менее знали повадки снайперов противника. Обычно они выбирались на огневую и начинали свою охоту до начала утренней перестрелки. Сонные солдаты теряют осторожность и становятся легкой добычей.
Уже рассвело. Солнце вставало за нашими спинами. Оно уже поднималось над лесом. Я взял один из пулеметов, установил прицел. До мельницы было метров четыреста пятьдесят — пятьсот. Самая хорошая дистанция для снайпера. Укрепил сошки потверже и начал обстреливать один из ветряков короткими очередями. Я надеялся застать снайпера на лестнице, когда он начнет взбираться на свою огневую. Не ночует же он на ветряке. Так, с короткими перерывами, выпустил весь первый диск целиком — 47 патронов как один. Вначале обстрелял одну мельницу, потом другую. Мне хотелось их поджечь.
Следующие диски я заряжал так: через каждые десять бронебойно-зажигательных я заряжал по пять зажигательных. Обстреливал ветряки целый день, с небольшими перерывами. Перерывы каждый раз уменьшал или увеличивал, чтобы снайпер не мог ко мне приноровиться. Три раза менял окоп. Так я стрелял три дня, до 20 апреля. Пока было светло, я стрелял либо готовил к стрельбе ручные пулеметы: разбирал, чистил, смазывал трущиеся детали и узлы, заряжал диски. Ночью менял окоп. А рано утром, каждый раз смещая время на десять — пятнадцать минут, начинал обстрел мельниц.
Солдаты сидели в окопах. Все были целы и невредимы. Они знали, что на нашем участке объявился снайпер, поэтому головы свои прятали.
Не знаю, достал ли я его одной из очередей, или он понял, что за ним тоже началась охота, но прицельный огонь одиночными по нашим окопам прекратился. Снайпер исчез. Правда, как потом выяснилось, исчез только на несколько дней.
Стрелял немец разрывными. Свойство разрывной пули таково: при попадании в тело человека она, как и обычная пуля, входит в мягкие ткани, но при столкновении с твердым, с костью например, мгновенно взрывается. Рану делает огромную. Обычная пуля и на выходе так сильно не рвет мышцы. Какой вход, почти такой же и выход. Разрывная же на выходе делает огромную дыру. Разрывная есть разрывная. И если уж такую поймал, то — либо покойник, либо калека.