Того комсорга из штаба полка я больше никогда не встречал. Куда-нибудь перевели, Подполковник Панченко сплавил, видать, того щеголя подальше от себя. Настоящий солдат не будет себя окружать такими помощниками. А подполковник Панченко был настоящим солдатом. Офицером, как тогда говорили, во славу оружия.
Но появился капитан Утешев. После гибели майора Лудильщикова комбатом к нам назначили капитана Утешева.
— Приказ комбата? — спросил я у связного Дорошенко.
Тот кивнул:
— Да. Сам Утешев ротному позвонил.
Все понятно. Затея капитана Утешева. Решил блеснуть лихой атакой: двумя ротами, без усиления, взять Киш-Веленце. Мы в батальоне знали о бурной жизни на передовой капитана Утешева. Вот и сейчас, пока он отсыпался на своем НП, обстановка изменилась не в нашу пользу. Немцы подтянули танки, перекрыли шоссейную и железную дороги, маневрируют в глубине своей обороны. За озером, на закрытых позициях, появились новые артиллерийские батареи. Пристрелку провели уже другим калибром. Знает ли он это все? Вряд ли. В окопах ни он, ни офицеры его штаба не появлялись.
Ладно. Делать нечего, приказ есть приказ. Я вызвал командиров отделений. Сказал им:
— Атакуем по фронту направлением на Киш-Веленце. Готовность десять минут.
Сержанты смотрели на меня и не верили в то, что я им говорю. Кто-то переспросил. Я повторил все слово в слово. И прибавил вот что:
— В окопах оставить некоторый запас патронов и гранат. И — по одному автоматчику от отделения. Вопросы есть?
Вопросов не было. Я им все уже растолковал. И что атакуем без усиления, и что на фланге пойдет соседняя рота.
Между окопами у нас лежали заготовленные жерди и доски. Бойцы успели натаскать. Мы знали, что атака рано или поздно будет, и приготовились. Ручей был невелик, но все же без подручных средств его не перепрыгнуть.
Вскоре в стороне третьей роты поднялась ружейно-пулеметная стрельба. Значит, там уже поднялись и пошли в атаку. И тут же из-за озера ударили немецкие батареи. Но встали из окопов и мы. Спустились к ручью, побросали на топь жерди и доски, перебрались через ручей и вскоре уже бежали по склону другой стороны балки. И сразу же открыли огонь по немецким окопам.
Их окопы проходили по гребню балки. Так же, как и наши. Только на другой стороне.
Они не ожидали нашей атаки, и вначале у нас все шло хорошо. Когда мы выскочили прямо перед ними из оврага, немцы спокойно сидели в своих окопах. Их наблюдатели нас просмотрели. Да и ручей мы перескочили одним махом. Они бросились было к оружию, но огонь наших ручных пулеметов прижал их на дно окопов. Некоторые из них покинули свои ячейки и побежали в сторону Киш-Веленце.
— Гранаты! — закричал я.
Но солдаты сами знали, что делать, и гранаты уже летели в немецкие окопы.
Мы захватили их окопы и двухэтажное здание гостиницы. В окопах насчитали девять трупов. Одеты в немецкую полевую форму.
Гостиницу мы окружили. Необходимо было ее осмотреть. Двери оказались заперты. Двери массивные, дубовые. Прикладом такие не высадишь.
— Гранаты! — приказал я.
И несколько гранат, ломая стекла, полетели в окна гостиницы. Через минуту хозяин открыл дверь. Так и выскочил на крыльцо с высоко поднятыми руками. Мы тут же побежали по лестнице вверх. Нужно было осмотреть чердак. Там, под высокой Острой крышей, наверняка сидел артиллерийский корректировщик. Он нам много крови попортил за эти дни. Но тут снизу закричали:
— Лейтенант! Танки!
Когда мы выбежали из гостиницы, так и не осмотрев ее как следует и даже не взглянув на чердак, по центру села уже двигались в нашу сторону немецкие танки и пехота. Контратаку они развернули по всем правилам. Я тут же приказал Петру Марковичу дать красную ракету — сигнал к отходу.
Теперь надо было грамотно отойти.
Как известно, отступление — самый трудный вид боя. Мне и моим сержантам, а также всем автоматчикам предстояло выполнить этот непростой маневр. Под огнем. Под страхом смерти и плена.
Первое и второе отделения в момент начала контратаки находились в 150–200 метрах от немецкой цепи.
Отделения, отстреливаясь, постепенно откатывались к балке. «Максим» Кизелько помог им добраться до своих окопов целыми и невредимыми. А третье отделение, с которым во время атаки шел и я, немцы отрезали от балки огнем из танковых пулеметов. Мы все же слишком долго задержались возле гостиницы.
Я собрал третье отделение за стеной гостиницы. Это пространство пока еще не простреливалось из танковых пулеметов.
На войне надо было быстро принимать решения и действовать решительно и без промедления. Я понял, что немцы из танков заметили, где мы укрылись, и ждут, когда мы выскочим под их пулеметы. И тогда я приказал автоматчикам пробиваться в другую сторону. Разделились на две группы. Первая рванулась к вокзальному павильону, к штабелям шпал. Их отход прикрывал расчет ручного пулемета и мы с Петром Марковичем. Отделение побежало. Я видел, как они приближаются к штабелям шпал. И через минуту ударила немецкая артиллерия. Рвались снаряды небольшого калибра. Рвались густо — по шоссе и вдоль рельсов по железнодорожному полотну.
Я удивился, как быстро реагирует на изменения в ходе боя их артиллерия. Или орудия были выведены на прямую наводку, или снова действовал корректировщик, до которого мы так и не добрались.
Иван Захарович расстреливал последние патроны. Он вел огонь из-за угла гостиницы короткими прицельными очередями. И вот пулемет умолк. Все, патроны кончились. Пулеметчику и связному я приказал бежать к штабелям шпал, где укрылась основная группа третьего отделения. Там, за штабелями, виднелись заросли камыша и свинцовая водная гладь озера Веленце. Солдаты загремели сапогами по щебню и битому кирпичу. Слушая, как удаляются их шаги, и понимая, что остался один, дал последнюю короткую очередь и что было сил рванулся к шоссейной дороге. Я бежал по прямой, потому что маневрировать не было ни сил, ни времени. Но побежал я все-таки не следом за своими товарищами, а немного в сторону, чтобы не попасть под прицел. Бежал и каждый миг ждал выстрелов вдогонку из-за другого угла гостиницы, потому что, по моим предположениям, немцы должны были уже подобраться к нам вплотную. По углу я дал короткую очередь, прежде чем вскочить на ноги и бежать. Выстрелов оттуда не последовало. Видимо, наши решительные действия произвели на немцев впечатление, и они не особо совались вперед, действовали под прикрытием танков. А танки тоже двигались осторожно, побаивались нашей противотанковой артиллерии. Они ж не знали характера нашего комбата, что он своих людей послал вперед без какого бы то ни было прикрытия.
Выстрелов не последовало. Но зато снаряды среднего калибра рвались на дороге один за другим. Я упал в кювет. Теперь перескочить дорогу. Собрался с силами, выждал очередного взрыва. Вот пролетели осколки, и я вскочил и побежал через дорогу. Упал в другой кювет. Но это еще не все. Теперь надо было перебежать железнодорожное полотно. А снаряды продолжают рваться и справа, и слева, и сзади, и спереди. Немцы конечно же видели нас и стреляли прицельно.
Я лежал и ждал, когда же обстрел хоть немного утихнет. Паузы между разрывами были слишком малы, чтобы успеть перебежать железнодорожное полотно. Хотя бы на несколько секунд они стали больше. Их мне вполне хватит, чтобы сделать последний рывок. С силами я уже подсобрался. Отдышался в кювете. Осмотрелся. Даже перезарядил диск автомата. Опасался вот чего: не прижимают ли они меня, последнего из группы, чтобы окружить и захватить живым? Поэтому поменял диск и приготовил гранату. Граната было последней. Диск тоже последний. И вот грохнуло совсем близко, осколки разлетелись по сторонам, и все затихло. Я вскочил и мигом перемахнул железнодорожную насыпь. Искореженные рельсы и шпалы промелькнули перед моими глазами. Вот и все.
Забежал за штабель шпал. Шпалы были новые. Только недавно пропитанные креозотом. Издавали сильный запах. Штабеля тянулись вдоль железной дороги к вокзальному павильону и дальше к озеру. Неподалеку, почти напротив, виднелась наша балка и окопы на той стороне. Мои автоматчики, дождавшись меня, расположились за штабелями. Приготовили автоматы и последние гранаты. Мы затаились. Кругом тихо. Если не брать во внимание то, что творится за дорогой. Но нас пока никто не преследует. Теперь надо уходить и отсюда. Я лихорадочно соображал, как это лучше сделать.
Артобстрел после короткой паузы немцы продолжили. Петр Маркович их непродолжительную паузу прокомментировал так:
— Кофею попили…
У моих солдат еще оставались силы шутить, а это означало, что душевная твердость еще не нарушена ни страхом, ни паникой. Команды слушали и понимали хорошо. В бою иногда наступает такой момент, когда солдат перестает понимать команды. Он их просто не слышит. Не понимает их смысла. Тогда — беда.
Артобстрел после короткой паузы немцы продолжили. Петр Маркович их непродолжительную паузу прокомментировал так:
— Кофею попили…
У моих солдат еще оставались силы шутить, а это означало, что душевная твердость еще не нарушена ни страхом, ни паникой. Команды слушали и понимали хорошо. В бою иногда наступает такой момент, когда солдат перестает понимать команды. Он их просто не слышит. Не понимает их смысла. Тогда — беда.
На дороге ни танков, ни автоматчиков не видать. Характер артобстрела изменился. Теперь снаряды ложились сериями, но уже реже. Восемь секунд — и несколько взрывов, восемь секунд — снова.
Позвал двоих автоматчиков и приказал им:
— Сразу, как только разлетятся осколки, бегом к горловине балки. Там залечь и прикрывать очередную пару. Потом — на ту сторону ручья. И снова заляжете в прикрытие. И так до траншеи. Понятно? Вопросы есть?
Вопросов не было. И они сделали все как надо. Балка их укрыла. Но их перебежка не осталась без внимания немецкого корректировщика. Следующая серия взрывов взметнула землю напротив горловины балки. Артиллеристы взяли чуть правее, и взрывами раскидало крайние штабеля. Да, сожалел я, стоя за шпалами и нюхая креозот, зря мы не потратили еще несколько минут и не добрались до чердака. Теперь бы не стояли здесь, и артиллеристы не гоняли бы нас, как зайцев.
Тем временем приготовились к броску еще двое автоматчиков.
— Если почувствуете, что не успеваете, ложитесь в воронки на обочине или между шпал и не шевелитесь. Он все видит, — предупредил я их.
Очередная серия снарядов легла возле вокзального павильона и в штабелях. Нас не задело. Но нас нащупывали. Сгоняли в одну точку, чтобы потом накрыть. Корректировщик, видимо, все же потерял нас из виду, хотя знал, что остатки взвода все еще прячутся в штабелях и, возможно, возле павильона. Правда, он все поймет в тот момент, когда увидит вторую пару.
Автоматчики рванулись вперед. Когда перебегали дорогу, их обстрелял пулемет. Значит, обстановка изменилась. Теперь они охотились за нами. Установили пулемет, чтобы отсечь от балки. Но это означало, что артиллерийская стрельба будет прекращена.
В штабелях нас оставалось четверо.
Так и есть, отрезают. Перед балкой появились немецкие автоматчики. Но тут же из-за деревьев и из окопов их обстреляли и отогнали на безопасное расстояние.
Снаряды все продолжали рваться. Не прекращают обстрел. Мы выждали, когда ляжет очередная серия, и побежали. Сразу вчетвером. Оставлять никого было нельзя. Если кого-то ранят, то последний, в одиночку, может его не вытащить. Бежали быстро, перепрыгивали, как зайцы, через разбросанные взрывом шпалы. Вот добежали до горловины балки. Залегли. Из наших окопов шла интенсивная стрельба в сторону немцев.
Рота не смогла закрепиться в Киш-Веленце. Та же участь постигла и третью роту, наступавшую на фланге.
Мы подсчитывали свои потери, конечно же обсуждали причины неудачи. Ругали комбата. Почему нас не поддержала ни артиллерия, ни даже минометы? Ходили слухи, что не было боеприпасов. Но зачем тогда вообще было лезть в атаку? Зачем нужна была такая авантюра? Кому? Ради чего?
Бой развивался и проваливался так. Немцы, видя, что мы идем без усиления, что ПТО остались позади, на своих позициях, сразу же контратаковали при поддержке танков. Начали обходить третью роту с фланга, который не был прикрыт. Один из взводов третьей роты дрогнул и начал отходить. Танки уже заходили взводу в тыл. Командир роты старший лейтенант Моисеев побежал навстречу отступающим, чтобы остановить их, потому что создалась опасность, что сомнут всю роту. И его наповал срубило осколком разорвавшейся неподалеку мины. Осколок угодил в золотой луч ордена Отечественной войны I степени. Начштаба батальона потом, после похорон, показывал нам, офицерам батальона, этот поврежденный осколком боевой орден. В том же бою тяжело ранило командира взвода лейтенанта Балобуркина. Передвигаться он не мог. А вынести из-под огня его не успели. Взвод был практически рассеян и бежал. Немцы подъехали на танке, схватили взводного, бросили на моторную часть и увезли.
Атака, «организованная» капитаном Утешевым, дорого обошлась нам. Но ему, похоже, все сошло с рук. Потому что буквально через несколько дней он сунет нашу первую роту под немецкие танки, когда ночью батальон пойдет в прорыв под Пакоздом. Наступали, как всегда, без разведки, наобум. Ни сведений о месте нахождения противника и его огневых средствах, ни о минных полях и других препятствиях, ни информации о состоянии дорог, мостов и переправ. Шли, как в кромешной темноте. В результате таких маршей и атак роты несли тяжелые и неоправданные потери. Капитан Утешев по национальности был казах или узбек. Имел два ордена Красного Знамени. Высокие награды. Наш погибший комбат майор Лудильщиков воевал с первых дней войны, имел одну награду — орден Красной Звезды. Но это был настоящий офицер. Часто бывал среди солдат. И в бою, и на привале. И в окопы не гнушался заглянуть, и в солдатские котелки. Он всегда был с нами. А разведка в батальоне была поставлена так, что нашими разведданными часто пользовался штаб полка и даже дивизии.
Когда майор Лудильщиков погиб, прибыл этот капитан. Офицеры мало общались с ним. А после первых боев и вовсе стали сторониться, избегать общения с ним. Подшучивали: мол, с прибытием южанина тепла в батальоне не прибавилось… На должности командира батальона капитан Утешев пробыл до конца февраля 1945 года. Вроде бы получил еще один орден. О причине его убытия из полка никто из офицеров ничего толком не знал. Никто и не заметил его исчезновения из полка. Как будто его у нас никогда и не было.
Лично мои отношения с капитаном Утешевым не сложились с самого начала. Да их, честно говоря, и не было, отношений. На взводных комбат посматривал свысока. Всегда ему казалось, что мы что-то утаиваем от него, покрываем проделки своих солдат, что критически относимся к его приказам и распоряжениям. В общем-то так оно и было. В нас, взводных лейтенантах, офицеров он не видел. Но и к солдатам и сержантам относился не лучше. Во время неоправданных, плохо подготовленных атак батальон нес большие потери.
А пока мы стояли перед Киш-Веленце. И комбатом у нас был капитан Утешев.
Каждое наше утро начиналось с артобстрела из-за озера. Немцы снарядов не жалели. Иногда создавалось такое впечатление, что они готовились к очередному отходу на запасные тыловые позиции и, чтобы не вывозить штабеля со снарядами, решили израсходовать их по назначению. Потому что на новые позиции снаряды уже завезены в достаточном количестве. Снаряды рвались по всей площади до самых животноводческих помещений. Такие утренние обстрелы длились всегда около часа. Артобстрел — это жуткое дело. Пережить его всегда было тяжело. Нервы напрягались до крайности. Привычка привычкой, но вот летит очередной снаряд, и ты лежишь на дне окопа, скорчившись, поджав колени к животу, и думаешь: ну, вот моя смерть летит… Во время этих обстрелов двое автоматчиков получили ранения. Мы их отправили в Гардонь. Там располагался батальонный медпункт.
Немецкие артиллеристы не давали нам покоя и ночами. С перерывами в 10–15 минут выпускали очередную серию по два-четыре снаряда. Правда, некоторые из них пролетали в глубину нашей обороны, рвались где-то позади. Мы вначале подумали, что пристреливаются к позициям наших ПТО. Но ни одного снаряда в расположении наших артиллеристов не упало. В основном снаряды рвались перед нашими окопами. Это изматывало нервы, мешало сну. Солдат на передовой восстанавливает силы сном и пищей. И то и другое достается ему в ограниченных количествах. В окопе особо не разоспишься. Да и котелок каши, как его на раздаче ни наполняй, все равно больше солдатского котелка не станет.
В ночь с 13 на 14 декабря немцы, видимо, решили разделаться с нашим взводом и освободить дорогу.
Уже стемнело. Мы выставили посты. Взвод залег на отдых. Вдруг из-за озера необычно густо наш участок накрыло снарядами. Земля затряслась. Окопы стали осыпаться. Стрелял тяжелый калибр. Стало понятно, что этот внеочередной налет не к добру. Я передал по цепи:
— Приготовить оружие!
Смотрю, за брустверами замаячили тени в касках. Солдаты всматривались в темень балки, прислушивались. Никто уже не спал. Вскоре над немецкими окопами взлетели две ракеты — красная и зеленая. Очевидно, одна для артиллеристов — прекратить огонь. А вторая для пехоты — сигнал к началу атаки.
В ушах стоял шум, звон. На шинелях и плащ-палатках лежали комья земли. От них противно несло тротиловой вонью.
Заработали немецкие пулеметы. Я заметил их вспышки — по флангам. Не прошло и минуты, как на той стороне балки показалась пехота. Вот они подбежали к ручью и начали набрасывать щиты, сбитые из досок. Гатили топкие места. Приготовились основательно. Они растянулись по всей длине ручья. Видимо, за первой цепью должна была пойти вторая, и она сейчас ждала своей минуты вверху, в окопах. Самое время открыть огонь по первой.