Рассказчик поднял ее, аккуратно положил в бумажник и засмеялся.
— И не только невзрачный, но, очевидно, и очень упрямый. На два наших письма он не ответил, а когда мы наведались к нему в гости — исчез. Но получилось удачно: нас вовремя предупредили о вещах, которые могли оказаться ценными. Все, что мы забрали из кабинета изобретателя, у нас при себе, — и, вытащив из портфеля старые чертежи и продолговатый, длиной с полметра, бурый камень неровных очертаний, он положил их перед всеми.
Вивич медленно, но с вспыхнувшими глазами склонился над рисунком, а смуглый седой человек, министр техники, итальянец Бандиера, жадно набросился на камень. Остальные члены Кабинета сгрудились над ними. Но через несколько минут итальянец досадливо выпрямился и гортанно произнес:
— Это глупости, господа министры. Вас обманули. Это не камень, а обычный шлак. Большевики обманули вас, — обратился он к трем мужчинам, стоявшим поодаль.
— Ну-ну, не так сердито, господин министр! — сказал, раздражаясь, будущий начальник полиции. — А что скажет нам господин полковник?
Вивич молча сидел над рисунками, сжав зубы и выставив два круглых больших желвака на бледных, узких скулах.
— Ну, что нам скажет полковник? — повторил вопрос председатель.
Ничего не отвечая, Вивич взял камень, быстрым поворотом ключа открыл один из ящиков стола, извлек оттуда светлый стальной молоточек и несколько раз осторожно постучал по краям камня.
— В камне что-то есть, — сказал будто про себя Вивич и, достав из ящика набор инструментов — различных молоточков, иголочек, щипцов — принялся за работу.
Через несколько минут на столе лежали остатки камня — каменные крошки, а Вивич держал в руках вынутый из разбитого камня длинный, обтянутый кожей бинокль.
— А теперь, — безразлично заговорил Самилла, — позвольте продолжить рассказ о некоторых особенностях московской жизни.
— Продолжайте, — звонко сказал То-Кихо.
— Выйдя из квартиры изобретателя, московского ученого Журавлева, и садясь в автомобиль, мы заметили позади еще один автомобиль. Как только мы тронулись, этот автомобиль помчался за нами по пятам, почти нагоняя нас, но не приближаясь более чем на десять метров. Мы могли разглядеть лицо шофера, но пассажир был закрыт темным щитком. Догадавшись, что за нами погоня, мы свернули в переулок. Другой автомобиль повернул за нами. Вдруг он увеличил скорость и, промчавшись мимо, задел нашу машину. От столкновения или от чего другого меня и моих спутников тряхнуло так, что я пожелал здоровья своей матушке и потерял сознание. Очнулся я, когда меня вытаскивали из-под нашего бывшего автомобиля и укладывали в спокойную широкую машину с мягким ходом. Как оказалось, московские друзья Штатов, ехавшие за нами, наткнулись на место катастрофы и отвезли нас в заброшенное здание английского посольства, где мы остановились.
— Мой дом, — вздохнул О’Ирн.
— Там мы пролежали два дня. Затем, выйдя загримированными и переодетыми, мы присели отдохнуть на скамейке напротив и вдруг увидели зрелище куда роскошнее, чем бой быков.
Рассказчик остановился и, довольно осмотрев присутствующих, медленно сказал:
— Здание, откуда мы вышли десять минут назад, стремительно, как хамелеон, стало на наших глазах менять о-краску, а затем полностью растаяло.
— Да, — произнес громко Вивич, и вдруг в молчании раздался быстрый, резкий стук.
То-Кихо вздрогнул, нажал кнопку. На экране появилась спокойная молчаливая фигура привратника.
— Ну, ну! — заговорил взволнованный голос, и все увидели, что виновником шума был итальянец, который встал со своего кресла, дрожа, как сталь после удара, и нетерпеливо постукивал пальцами по столу.
— Ну и вот что, — отвечал Самилла. — Следя за тем, как исчезают один за другим этажи нашего гостеприимного приюта, я угадал направление неизвестной силы, что разъедала камень, как кислота ткань, и увидел девушку — должен признаться, очень красивую, стройную девушку — которая, глядя в бинокль, медленно переводила его с одного края дома на другой. Как только от здания осталась одна прозрачная пустота, девушка просочилась сквозь собравшуюся толпу и исчезла.
Я побежал за ней, но все было напрасно. А мои спутники, не без оснований видя в исчезновении здания намек на собственное исчезновение (ведь, господа министры, мы были в доме за пять минут до его гибели), предпочли поскорее заполучить нашу славную машину, каковая и доставила нас сюда без остановок.
— Ну, это уже не имеет значения, — сказал спокойный голос Вивича. — Господа члены Кабинета, я прошу вас принять участие в опыте, — и, взяв бинокль, он подошел к окну в стене и распахнул его.
— Вот, — обратился он к членам Кабинета, показывая в темноту, — вот вдалеке светло-зеленая точка. Это сторожевой маяк № 319 в двенадцати километрах отсюда. Среди нас, господа, есть лучший стрелок Штатов. Прошу его подойти сюда и, посмотрев в бинокль, прицелиться так, чтобы эта точка оказалась посередине. Затем нужно до минимума сузить обзор и, — он посмотрел на чертеж — когда я скомандую, повернуть это медное кольцо.
Один из трех прибывших, стройный, красивый англичанин, подошел к окну, сел в кресло и, посмотрев в бинокль, спросил:
— Уже?
Десять пар глаз, напряженно нацеленных в густой бархат ночи, увидели яркую точку маяка. Прошло несколько секунд после того, как стрелок повернул кольцо, но точка по-прежнему мерцала в темноте. Вивич сжал кулак и машинально выставил челюсть вперед. Затем сердито повернулся к англичанину и указал пальцем на фонарь, висевший на огромной стальной колонне метрах в ста от окна.
— А сюда?
Англичанин еще раз прицелился и повернул кольцо.
Неожиданная тень вдруг упала сероватой синевой на лица, смотревшие в окно. Фонарь исчез, но в мертвой тишине не было слышно ничего, кроме далекого дыхания города.
— Но позвольте, — вскочил министр техники, — это же очевидная вещь! Здесь перед нами уничтожение без взрыва, здесь куда-то деваются невероятные запасы электричества, распавшейся материи. Гениально! Пусть это еще полдела, но изобретение может стать началом новой…
— Я призываю господ членов Кабинета к порядку, — глухим сильным голосом сказал, выпрямившись, японец и поднял руку. — Я использую свое право председателя и прерываю сегодняшнее заседание до начала другого, чтобы внимательнее обдумать возникшие вопросы. На послезавтра назначена казнь предводителя мадагаскарского бунта — Зоре. Мы применим для казни наш новый, захваченный в Москве аппарат. Вивич и Самилла, останьтесь!
И То-Кихо нажал звонок. Через несколько секунд открылась дверь, выходящая на освещенный электричеством стеклянный аэродром, где глухо ворковали моторы семи стройных алюминиевых птиц. Члены Кабинета закрыли крышки своих пюпитров и молча вышли.
— А нам, — сказал То-Кихо, обращаясь к Самилле, — нам что вы еще можете рассказать?
— А вам, — рассмеялся Самилла, — вам я собираюсь задать очень важный вопрос: куда мне девать пленного?
— Какого пленного? — резко спросил Вивич.
— Дело в том, — медленно и нахально ответил Самилла, — что девушку, которая разрушила домик О’Ирна, — здание бывшего английского посольства, — эту девушку я все-таки догнал, и сейчас она у меня в машине.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, где читатель знакомится с некоторыми особенностями комсомольского воспитания
Самилла еще не успел стереть улыбку со своего наглого лица, как То-Кихо резким движением нажал рычаг, прикрепленный к его пюпитру. Под рычагом было небольшое круглое зеркальце, соединенное с целой системой зеркал, которые кругами расходились от места председателя Кабинета в разные уголки грандиозной Башни правительства.
Светло-рыжеватые глаза японца внимательно смотрели в зеркало. Под его взглядом зеркальце, как огромный бесстрастный глаз, медленно вращаясь, показывало аэроплан на крытой террасе. Вот под ярким электрическим светом мелькнули светлые тени огромных крыльев, вот и окошко маленькой каюты аэроплана, вот, наконец, и бледное пятно человеческой фигуры. Зеркальце остановилось.
Склоненные над ним лица председателя Кабинета и военного министра выразили откровенное удивление. Такого они не ожидали.
В каюте аэроплана, на неудобном, тесном диванчике спала девушка, такая молодая, что ее хотелось назвать девочкой. Ее руки были прикованы наручниками к кольцу, но лицо — нежное, девичье лицо — ласково улыбалось. Пухлые, но четко очерченные губы чуть дрожали, будто сдерживая звонкий, молодой, веселый смех. Глаза ее были закрыты.
— Разбудите ее, Самилла, и приведите сюда, — приказал Вивич. — Если оружие у нее отобрано, кандалы нужно снять.
Пленницу привели через несколько минут. Только что разбуженная, она сонно хмурилась и глядела волчонком. Однако, увидев давно знакомые по газетным карикатурам лицо То-Кихо и Вивича, она легонько вздрогнула, тряхнула стрижеными, рыжеватыми волосами, поправила помятую голубую майку и, подняв голову, посмотрела министрам прямо в глаза. То-Кихо изобразил любезную улыбку и нажал кнопку телефонного устройства — с этого момента оно начало точно записывать все, что слышалось в кабинете.
— Как вас зовут? — сухо спросил Вивич на международном языке. В кратчайшие сроки на нем начали говорить все, разрушая вслед за объединенной промышленностью и усовершенствованными средствами сообщения национальные преграды.
— Чудновская Людмила. Комсомольский билет — 37.11.22. И скажите, пожалуйста, этой свинье, — девушка пренебрежительно кивнула в сторону Самиллы, — чтобы он вел себя повежливей.
Самилла сверкнул глазами, но Вивич продолжал так же сухо:
— Хорошо. Сколько вам лет?
Людмила улыбнулась, но лицо ее слегка покраснело.
— Это не имеет значения. Не скажу.
— Вы были в Москве, когда исчезло здание английского посольства?
— Бывшее здание? — переспросила Людмила. — Да, я это видела.
— Что вы делали в это время?
— Смотрела на здание в бинокль.
— Зачем?
— Глупый вопрос, — недовольно сказала Людмила. — Чтобы лучше видеть.
— А зачем вы выбросили бинокль, когда вас задержал наш служащий?
— Потому что я воспитывалась, как комсомолка.
— Позвольте, — вмешался То-Кихо, — а в чем же заключаются особенности комсомольского воспитания?
— Много в чем, — вызывающе ответила Людмила, — чего вам не понять. Одна из них: не отступай перед заклятым врагом — капиталистом и фашистом. Ни крохи из достижений Советского Союза.
То-Кихо засмеялся и, вынув из ящика бинокль, обнаруженный Вивичем, положил его перед собой.
— А этот бинокль, часом, не напоминает вам тот, в который вы смотрели? — и он осторожно постучал по медному кольцу бинокля своим желтым, сухим, твердым ногтем.
Людмила побледнела. Брови ее — тонкие, черные полоски — резко сдвинулись и образовали небольшую глубокую морщинку на переносице. Но потом она еще раз тряхнула волосами и быстро протянула руку:
— Покажите-ка.
Вивич проворно накрыл бинокль ладонью и продолжил допрос.
— Знаете ли вы ученого Журавлева?
Знает она Журавлева? В голове у Людмилы мелькнула открытая, доброжелательная физиономия преподавателя физики, ее любимого наставника. Зачем скрывать? Может, удастся выпытать что-нибудь интересное? Она решилась.
— Да, я знаю Журавлева.
— А знаете ли вы, — голос Вивича стал громким и словно торжественным, — что Журавлев продал нам свое великое изобретение?
Но он не успел договорить. Людмила, сорвавшись со стула, бросилась на него, крича:
— Врешь! Не может быть!
И тут же, сдержав себя, она уныло повесила голову, со злостью следя за То-Кихо, который заливался реденьким смехом и сверкал золотыми челюстями.
— А знаете ли вы, — громко продолжал Вивич, — что этот бинокль только первый из тысяч, которые будут производиться на наших заводах под руководством вашего учителя?
Людмила молчала.
— Считаете ли вы, — сказал, смеясь, То-Кихо, — что комсомольское воспитание дало достаточно хорошие результаты, и комсомольский значок на этой фотографии будет хорошим примером для детей нашего государства? — И он бросил перед Людмилой украденную Самиллой карточку.
Опять на полированной поверхности круглого стола правительства старомодной луной взошла провинциальная фотография. На Людмилу смотрели честные молодые глаза, широкие скулы, нелепый белокурый вихор.
Людмила склонилась над карточкой и, рассматривая ее, закрыла лицо рукой. Через мгновение она выпрямилась и так весело поглядела на насмешливое лицо То-Кихо, что председатель Совета министров, захлебнувшись собственной улыбкой, сразу сделался официальным и властным.
— Можете ли вы сказать, — продолжал Вивич, — где в Москве или в Союзе находятся лаборатории, изготавливающие некоторые сплавы для бинокля?
— Могу, — сказала Людмила, улыбаясь, — но не хочу. Впрочем, если вы мне покажете завод, на котором будут производиться бинокли, я, может быть, кое-что вам расскажу.
И Вивич, и То-Кихо поняли, что от этой загорелой девушки ничего путного им не добиться. Они на минуту смолкли, а потом заговорили между собой на непонятном Людмиле языке.
Людмила с интересом наблюдала за ними. Японец, оскалив зубы, что-то злобно и отрывисто доказывал Вивичу, каменное лицо которого выражало легкое удивление. Он, очевидно, был не вполне согласен с главой министерства. Позади министров, прислонившись спиной к раме открытому окну, где густо чернела ночь, стоял Самилла и смотрел на пленницу большими и блестящими, как маслины, нетерпеливыми глазами.
Людмила невольно поглядела на него. Ей стало неприятно. Но она не отвернулась и ответила равнодушным, холодным, как лед, твердым взглядом.
— Пятьсот лет назад, — громко произнес Самилла, и министры прервали разговор, — у нас в Испании допрашивали с помощью других, более тонких методов. Клянусь Святой Девой и черепом Муссолини, я выведал бы у этой девочки больше, чем члены нашего правительства.
Вивич недовольно посмотрел на него и сказал:
— Не надо. Посторожите ее и дайте ей поспать. Утром я пришлю за ней охрану. Я готов, — обратился он к То-Кихо.
Оба вышли, мягко стуча каблуками по огромному темно-синему ковру кабинета.
— Ну, — сказал Самилла, — теперь моя очередь, проклятая собачонка. Рассказывай, где этот мордатый красный профессор, где Журавлев? — И Самилла отошел от окна, направляясь к Людмиле.
— Он же продался вам. Откуда я знаю? — ответила, смеясь, Людмила и быстро встала со стула.
Она спокойно смотрела на приближающегося мужчину, и только едва заметные бугорки бицепсов дрожали на ее загорелых руках.
Самилла понял, что проговорился о Журавлеве, и сердито остановился. Потом, как видно, потеряв голову, поднял огромный кулак и бросился на Людмилу. Казалось, громадный черный тропический жук расправил бронированные крылья и бросился на маленького, прекрасного, светлого кузнечика. Но Людмила, нагнувшись, схватила двумя руками полы пиджака Самиллы, невероятно быстро уперлась ногой в его широкую грудь с белоснежной манишкой и повалилась назад. От этого маневра над ней, как на пружине, пронеслось тяжелое черное тело противника и тяжело грохнулось на пол.
В кабинете раздался громкий, похожий на мычание стон.
В этом стоне слышалась практическая оценка успехов Людмилы Чудновской в джиу-джитсу. Но Людмиле некогда было размышлять над своей победой. Ее ждали малоутешительные перспективы. Она сочла за лучшее встретить утро подальше от этого круглого стола и этого черного стонущего тела.
Двери открыты. В коридоре видны смутные очертания летных устройств. К ним и побежала Людмила. Но перед выходом в коридор с потолка, негромко звеня, спустилась металлическая штора и отрезала путь, а где-то сбоку раздался смешок.
Людмила нетерпеливо повернула голову. На небольшом балкончике у верхнего края стены стояли То-Кихо и Вивич.
— Ну, как дела? — улыбаясь, спросил То-Кихо.
— Так себе, — ответила Людмила и показала на лежавшего на полу Самиллу. — Вот вам пункт второй комсомольского воспитания. Нравится?
То-Кихо не ответил, но его очки будто скривились от быстрой гримасы. В это время дверь снова открылась, и вошли трое молодых людей в черной гражданской одежде. Это были полицейские, которых вызвал Вивич.
Когда через несколько минут Людмила под присмотром этих молодцов вылетела на аэроплане из здания правительства, ночь уже таяла. Сырой, теплый, серый рассвет быстро вставал над землей, готовясь уступить место блистающему субтропическому дню. Внизу покачивались кроны деревьев. Под ними прятали кубические головы большие светло-серые дома, а дальше необъятной, слегка припухшей скатертью голубел океан.
Людмила от восторга широко раскрыла глаза и сразу же надолго их закрыла. И вот уже под четкий стук мотора ей снова снятся дорогие московские улицы.
ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой на сцене появляется пушка
Но что делали тем временем три путешественника, оставленные нами в хрупкой гондоле воздушного шара?
Нельзя сказать, что присутствие профессора было приятно его спутникам. Однако профессор не горевал и во второй раз порывался поведать Борису длинную историю о том, как 25 лет назад, во время войны, он — армейский офицер — попал в плен к немцам. Он пересыпал рассказ смехом и цитировал грубые команды немецкого фельдфебеля. Но историю ему никак не удавалось закончить, потому что пассажирам приходилось одновременно выполнять обязанности экипажа.
Управление воздушным шаром — работа сложная. Как много лет назад опытный капитан парусника мог направлять его по своему желанию, так и теперь различные искусственные выступы шара, всевозможные подвесные крылья и паруса, казавшиеся огромными ушами на продолговатой физиономии и, особенно, собственные пропеллеры помогали Дмитрию Феоктистовичу переводить шар из одного воздушного течения в другое. Нужно было только, не отвлекаясь, сидеть над компасом и карманной картой воздушных течений и отдавать команде различные приказы.