Токарев умиротворяюще выставил вперед ладони, начиная понимать, что и впрямь — странная какая-то история вырисовывается:
— Я понимаю… Действительно — непонятно… Но мужика-то завалили — я вспомнил… На остановке, при разбое… документ — его… Веришь?..
Есаул скривился, но кивнул:
— Охотно, раз ты так разошелся… И что с того?
— Объяснение должно быть? Бывший зэк эмоционально хлопнул себя ладонями по коленям:
— За-е-бись! И что — теперь я должен на нашем партактиве поднять вопрос — кто скинул профсоюзный билет?! Ага… Все выяснить и доложить по инстанции?! Вот чуял я, что из этой канители с ксивами когда-нибудь блуд выйдет…
Василий Павлович помолчал и спросил:
— А мне что делать? Наплевать и забыть уже не получится…
Есаул мотнул головой:
— А выходи прям на Варшаву… сам… ставьте на стол белую головку и — куд-кудых между собой! А то, один — правильный вор, другой — взяток не берет… Вот и кумекайте сами! А я пошел… в баню! Мне пять ящиков свежего «жигулевского» должны привезти!
— Саш…
Но «исполнитель особой миссии» уже вскочил:
— И не надо ничего мне говорить! Ничего не слышал, ничего не видел, ничего никому не скажу!
Последнюю фразу Есаул почти пропел, пародируя Эдиту Пьеху и демонстративно толкнув дверь плечом, вышел, нервно перебирая пальцами в карманах широких брюк…
Токарев же добрался до 16-го, рассказал о ситуации, показал профбилет… Совместно с Ткачевским и Боцманом решили: если установят злодея, то документ ему надо подбросить во время обыска. Долго перебирали различные версии, наконец остановились на одной: дескать, кто-то из карманников совершил уличный разбой (это само по себе — очень спорно, но… — и на старуху бывает проруха), а потом по запарке скинул профбилет вместе с остальными документами…
Василий Павлович начал вникать во все мелочи по странному разбою — но озарение не снисходило. С Боцманом по поводу Брынзы начальник угрозыска согласился, и сутенера отпустили. Далее выяснилось, что к Треугольникову в больницу перед тем, как он умер, заезжал Лаптев — впрочем, без толку, а якобы взятое у потерпевшего объяснение — длинное, как положено, — было, конечно, липой от начала до конца, включая корявую подпись, которую накарябал сам опер…
Токарев с Боцманом перебрались в кабинет Тульского и Кружилина. Василий Павлович забрал у притихшего Вани материал, который, по идее, надо было отправить в прокуратуру уже сегодня. Вчитываясь в бумаги, начальник розыска механически спросил:
— А ботинки, вообще, разве часто снимают?
— Редко, — качнул головой Боцман и настроился рассказать очередную «военно-морскую» историю: — Вот после войны…
Токарев чуть раздраженно оборвал его:
— А когда Первая Конная в Польшу входила — тогда и кисеты с махрой с трупов сдергивали! Я тебя о чем спрашиваю?!
Боцман вспыхнул и выскочил в коридор, хлопнув дверью. Тульский и Кружилин, почуяв угрозу, сразу юркнули за столы и с самым деловым видом начали отпирать сейфы. На сейф Вани была наклеена бумажка: «Здесь отдает Родине последнее исподнее о/у УР Иван Кружилин, лучший друг индейцев». Василий Павлович мазнул по «наглядной агитации» взглядом и чертыхнулся:
— Пацаны!!! Наберут детей в ментовку — мучайся с ними.
Вдруг он заметил что-то в очередном листке — вчитался и аж вскинулся, выдирая из папки телефонограмму из больницы, куда был доставлен Треугольников. А там, в частности, указывалось, что у пострадавшего, помимо закрытой ЧМ (черепно-мозговой травмы), имеются на ступнях глубокие раны в виде двух треугольников…
Василий Павлович сунул телефонограмму Кружилину под нос:
— Ты, Чингачкук, ты читать умеешь?! А эту бумажку читал?!
Ваня молча открыл и закрыл рот — крыть ему было нечем. К ним присунулся Тульский — быстро пробежал строчки глазами и тут же начал вслух рассуждать о взаимосвязи между фамилией «Треугольников» и формой ран. Токарев застонал:
— Вот без тебя бы, блядь — ну в жизни не догадался бы! Живо, — звонить патологоанатому, чтоб снимки сделал!
Втянув на Кружилина, Василий Павлович добавил:
— А еще Вагнера изучал… Вот она — мистика!
— У Вагнера — мифология, — прошептал Ваня.
— Что?! — заорал Токарев. — Материал доработать идеально!!! Выяснить, что можно и что нельзя, у родственников потерпевшего!!! Месть это какая-то… А вы Брынзу мордуете…
Василий Павлович подскочил к двери и резко распахнул ее — в коридоре стоял подслушивавший Боцман.
— Ну, какие думки, гвардия? Боцман, словно и не было никакой размолвки между ними, пожал плечами:
— Насчет мести — сомневаюсь я что-то… У блатных и не такое еще бывает между собой, но Треугольников-то не блатной… Мастер с производства, активист… Я такого не видал еще.
— И я не понимаю, — сознался Токарев. — Странная какая-то история… А может, Треугольников совершил что-то непорядочное в отношении блатного — тот ему и отомстил, а?
Боцман скептически засопел. Василий Павлович обернулся и подозвал к себе Тульского, вытащил его в коридор и шепнул на ухо:
— Звякни Варшаве — мне с ним потрендеть нужно… И — живо к родственникам Треугольникова!
Артур осторожно кивнул (он не знал о системе возврата документов через Есаула, его в такие интимные детали еще не посвящали):
— Ага… Сказать, чтобы он вам сюда перезвонил?
— Сюда, сюда… Я тут еще побуду.
Токарев в задумчивости зашел в туалет и обнаружил там еще один плакат — возле унитазного бочка. На куске картона шаржированно был изображен профиль Ткачевского, некогда служившего в погранвойсках, в обрамлении надписи: «А мы не ссым с Трезором на границе. Трезор не ссыт, и я не ссу!» Василий Павлович сорвал «шедевр» и метнулся было в кабинет «художников», но Тульского и Кружилина уже и след простыл — они как ошпаренные бросились к родным Треугольникова…
…Родственники умершего поначалу встретили оперов достаточно холодно, поскольку полагали, что милиция ни черта не хочет делать — но постепенно разговор сложился, и ребят даже напоили чаем с бутербродами.
Однако разговор, хоть и состоялся, но зацепок он никаких не дал. Характер Треугольникова, его образ жизни, окружение — все везде было по нулям. Ну, выпивал иногда. Ну, бывало, таскался по бабам — но все это, как говорится, в рамках… Кто и зачем мог вырезать ему, еще живому, треугольники на ступнях? Родные не могли помочь найти ответ на этот вопрос… Брат потерпевшего лишь сказал то, что, в принципе, ни на что свет не проливало:
— Он над нашей фамилией часто сам иронизировал. Говорил: «Вот Чехов бы обязательно написал про такую фамилию рассказ». А еще он, когда подшофе бывал, всегда в трамваях требовал грозно: «Прокомпостируйте талон! Моя фамилия — товарищ Треугольников!!!»
Так что в отделение опера возвращались практически ни с чем. По дороге Ваня вдруг выдал:
— У меня знакомая виолончелистка есть — на чертовщине ебнутая… Шишиги, ведьмаки, тайные символы… Все деньги на эту дурь спускает. Может, звякнуть ей?
Артур в ответ выразительно постучал себя пальцем по лбу:
— Ага, и к делу приложим несколько рецептов от средневековых алхимиков…
— Ну, хоть что-то… — вздохнул тоскливо Ваня, потому что официально-то материал числился за ним.
Тульский хлопнул коллегу по плечу:
— Слушай, мы с тобой работаем не среди выпускников Академии художеств. У нашего контингента все тайные знаки на груди выколоты — все больше в виде профилей Ленина и Сталина. В уголовке мистики нет, как в жопе триппера. Все непонятное должно иметь простое объяснение.
— Ну да, — не вполне согласился Ваня. — Просто-то оно просто, а мы с тобой по-простому чуть Брынзу не оглоушили…
— Ничего! — засмеялся Тульский. — Ему иногда полезно напоминать, как все зыбко в этом мире. Да и он что — рулон обоев вынес через проходную, чтобы жену-лимитчицу порадовать? Ты за него не переживай…
— Получается, что у нас — тупик? — высказал то, о чем думали оба, Кружилин. Артур цыкнул зубом:
— Как говаривал один мой знакомый, отсидев четырнадцать лет: «Есть свет в конце туннеля, есть, но вот туннель, сука, никогда не кончается!»
Внезапно Тульский перестал улыбаться, словно вспомнил о чем-то очень неприятном — а ему, действительно, вдруг подумалось о Невидимке, хотя оснований, вроде бы и не было никаких — за исключением общей странности и какой-то нетипичности преступления…
— Мистика, говоришь… — сказал Артур задумчиво. — Может, и мистика… Только у нее все равно должно быть простое и логичное объяснение…
Делиться с Ваней своими мыслями Тульский, разумеется, не стал.
…Василий Павлович выслушал доклад оперов спокойно — он и не рассчитывал на что-то особенное.
— Значит, любил покойник в общественном транспорте своей фамилией козырять? М-да… За это, конечно, не убивают… если убийца — обычный, нормальный уголовник… А если…
— Мистика, говоришь… — сказал Артур задумчиво. — Может, и мистика… Только у нее все равно должно быть простое и логичное объяснение…
Делиться с Ваней своими мыслями Тульский, разумеется, не стал.
…Василий Павлович выслушал доклад оперов спокойно — он и не рассчитывал на что-то особенное.
— Значит, любил покойник в общественном транспорте своей фамилией козырять? М-да… За это, конечно, не убивают… если убийца — обычный, нормальный уголовник… А если…
Токарев посмотрел в глаза Артуру, и тому почудилось, что он заметил во взгляде начальника нечто созвучное своим давешним мыслям…
На следующий день с утречка Токарев-старший и Варшава встретились по сложившейся уже традиции у памятника Крузенштерну. Долго разжевывать тему не пришлось — вор понимал все с лету:
— Начальник, мне нечего сказать. Даже потереть нечего. Никто из тех, кого знаю — таких ошибок, как с этим профсоюзным билетом — не сделает. А по поводу, как ты говоришь — мести, так зарезали бы его, как кролика — и вся недолга. А тут — треугольники на стопах… прям, как в Колчаковской контрразведке — звезды вырезали на груди красноармейцев… Нет, это явно не блатной. Скорее, больной какой-то.
Токарев кивнул, однако сказал с напором:
— Согласен, есть резон во всем, что говоришь. Однако — билетик-то Треугольникова в вашей норке оказался. Значит — его либо кто-то из ваших скинул, либо — кто-то, кто хотел вам же подлянку сделать. Сам тугаментик в тайничок прилететь не мог, я в телепортацию не верю.
Варшава неохотно наклонил седую голову:
— Нечем крыть. Разберусь, хотя… Предполагаю реакцию.
Василий Павлович вздохнул:
— Старая песня… Мне-то тоже надо разобраться. Так что давай-ка во множественном числе не «разберусь», а «разберемся».
Вор, не отвечая, спустился по гранитным ступенькам к Неве, присел на корточки, поболтал пальцами в волнах ртутного цвета и обтер лицо.
Сзади подошел Токарев, сказал задумчиво:
— Как мы с тобой встречаемся, Варшава, так — вроде все правильно, а все — мимо. С хатой, где шахматишки прихватили — непонятки… С «Проблемой» — темень-тьмущая! С операми моими Колчиным и Гороховским и твоим пропавшим Ганей — вообще, хрен знает, что… Убой на Макарова — весь блатной мир не в курсах, говорят — спецназовец какой-то работал… Теперь вот очередной акт «мерлезонского балета» — гражданин Треугольников с непонятно откуда выплывшей ксивой… и опять просвета не видно…
Варшава, не отвечая, закурил сам, а потом и Василию Павловичу протянул коробку дорогих папирос «Богатыри». Тот взял. Помолчали, покурили. Потом вор спросил осторожно:
— Ты что же — на Шахматиста нашего неуловимого грешишь?
Токарев отмахнулся с непередаваемой гримасой:
— Да ничего я не грешу… Я скоро от теней на лестнице шарахаться начну. Мне этот Невидимка уже сниться начал — а все ухватиться не за что. Скоро все, что нераскрытое — на него косячить буду. А потом — в клинику!
Желая переменить неприятную тему, Токарев взглянул на окурок папиросы в своей руке:
— Со столицы?
— Ага, — кивнул Варшава и добавил с блатной интонацией: — Брат из армии пришел — с гостинцами.
Василий Павлович усмехнулся:
— Старуха приехал жалом поводить?
Старухой звали известного иркутского вора, в миру — Старчева Геннадия Фоимовича, обитавшего в последние годы в Москве. Погоняло он такое получил за то, что никому не верил, весь был какой-то скукоженный и с малолетки смотрел на. мир по-стариковски, с бурчанием.
* * *Сов. секретно.
Экз. единственный.
Подписка
Я, Старчев Геннадий Фоимович, даю настоящую подписку в. том, что добровольно обязуюсь сотрудничать с органами внутренних дел. Сообщать о всех мне ставших известными замышляемых и совершенных преступлениях.
С правилами конспирации и способом экстренной связи ознакомлен.
Свои сообщения буду подписывать псевдонимом Дитя.
Написано собственноручно.
12 августа 1968 года
Старчев.
Подписку отобрал ст. оперуполномоченный УЧ — 287/14 Старший лейтенант внутренней службы Хват Т.Т. * * *
Вор с интересом глянул на начальника розыска:
— И все-то ты знаешь, Токарев! Только причем тут это?
— Да так… Показываю, что владею оперативной обстановкой на вверенной мне государем территории.
— А никто и не сомневался!
— Ладно… Если конкретные мысли появятся — дай знать…
Попрощались. Уходя, Варшава, как всегда, не смог не окликнуть:
— Токарев! А ведь будет фарт с тобой — посадишь?
— А я и не скрываю! — откликнулся Василий Павлович.
— Ну-ну, — пробурчал вор и, дойдя уже до Горного института, неожиданно сердито гаркнул:
— «…И старуху мать, чтоб молчала, блядь!»
Варшава сам от себя и не ожидал, что так близко к сердцу принял последние слова Токарева. Мог ведь, собака легавая, хотя бы из вежливости ответить вроде того, что, мол, да брось ты, — так нет же!
Через несколько часов вор собрал у себя честной народец — то есть всех, кто сбрасывал документы Есаулу.
Речь свою Варшава начал с обращения:
— Джентльмены!..
Кратко изложив суть претензий угрозыска, вор перешел к опросу;
— Ну, и какие будут мнения? Мнения были немудреные:
— …Чтоб у суки этой хуй на лбу вырос, покалечу ту иуду!..
— …Легавые сами зарапортовались!
— …Токаревские прокладки, — говорил я, что любые темы с уголовкой карцером попахивают?!
…И так далее — как и на любом производственном собрании, эмоций было много, а конструктивных предложений — ноль.
— Хорош шипеть! — цыкнул раздраженно Варшава. — Сам Токарев подбрасывать эту ерунду нам не стал бы!
— Ага! — ухмыльнулся по-жигански засиженный карманный вор Тихоня. — Говорила мене мать — не водись с ворами!
Варшава коротко глянул на него и повысил голос:
— Не стал бы! А среди нас — тоже полоумных не замечено. Стало быть, кто-то…
— Подставил! — ахнул от догадки Есаул. Вор поводил раздумчиво головой на реплику старого приятеля:
— Ну, на сурьезные проблемы этим не подставишь — чай, не при Иосифе Грозном живем… И не на оккупированной территории… Хотя — клин, конечно, лишний промеж нас с уголовкой таким манером вбить можно… Подставил… Дали себя подставить! Кто мог узнать, что мы сбросы делаем? Вот тот и пошутковал. Манера у него такая — он, я же говорил, даже пятки тому терпиле треугольником расписал — типа того, что, мол, блатные куражились…
— Если найдем — так я ему жопу на британский флаг порву, — уже серьезно, при общем молчании пообещал Тихоня.
— Если!!! — ощетинился Варшава. — Если… Думайте, кто чего видел, кто чего слышал. Знаю — если кого Баба-яга за язык дернула — вслух не скажет. Пусть тогда ко мне приватно подойдет, я сор выносить не буду…
Озадаченно шушукаясь, все разошлись, но минут через пятнадцать к Варшаве вернулся Есаул и признался, густо краснея и запинаясь:
— Сразу-то как-то и не вспомнил… Я — старый каторжанин, а тут… Тебе скажу. С месяц назад дело было. Выпивал я раз сильно, и знаешь, с кем? С племянником. Он с Перми. Работает там опером. В Питер редко-редко приезжает. Хороший такой пацан — все мне рассказывает, что надо, мол, по закону, без рукоприкладства… Советуется со мной. Ну, по-человечьи… И вот я ему и рассказал — ну, для примера, как наш мир иной раз может и с уголовкой договориться… Потому что на его территории в Перми как раз и баня есть… Помянул я — сам знаю, что косяк, — и тебя, и Токарева… Объяснил, где тайник у нас и для чего по такой системе запустить карусель решили…
Варшава раздраженно слушал и не понимал:
— И что? Этот племяш твой с Перми сюда обратно приехал и учудил все это?!
— Господь с тобой! — Есаул даже руками всплеснул и продолжил: — Дело-то уже после закрытия бани было… Потому говорили свободно, громко, а потом я — глядь: а в соседней кабинке паренек еще трется… Такой — никакой… И как он проскользнул? Я же всех выпроводил… Вот он-то всю историю и мог слышать. Такая вот канитель.
Вор подобрался, почуяв след:
— Так, а что мы про него знаем?
— Ничего…
— Ну, как он выглядел-то? Манеры? Есаул задумался:
— Не с нашего огорода. Это — сто пудов. Блеклый такой, улыбка заискивающая… Я потому и значения не придал…
Варшава снова начал злиться:
— Какой «блеклый»?! Мы что с тобой — художники? Опиши!
У Есаула от напряжения даже лоб бисеринками пота покрылся:
— Ну… помнишь фильм «Адъютант Его Превосходительства». Там в контрразведке был такой офицерик молоденький, он кого-то там замучил, а ему потом полковник сказал: «Я сомневаюсь, подпоручик, была ли у вас мать…»