— Вот, что я хотел бы видеть.
— Они полностью окружены, — сказал Медузон.
Резервные части Железных Рук выдвинулись, окружив узел и его защитников в кольцо черного керамита.
— Тем не менее, осаждать врага — это не наш путь, не так ли, Шадрак?
Медузон свирепо улыбнулся.
— Да, первый капитан. Не наш.
— Они стойко держатся.
— Кажется, ты восхищаешься ими.
Сантар не отводил глаз от голопланшета, думая и планируя. В качестве адъютанта он многому научился у Ферруса Мануса. Горгон часто стоял в тени Жиллимана, но он был столь же искусным тактиком. Другие заявляли, что его единственным недостатком была его упёртость, делая его немного близоруким. Хотя Сантар никогда не говорил об этом вслух, он считал, что у Горгона также не было терпения Боевого Царя к бесконечной проработке планов действий.
— Восхищаюсь ими? Нет, — ответил Сантар с абсолютной уверенностью. — Я хочу лучше понять их, чтобы уничтожить. — Затем добавил. — Ты хоть раз пробил энергетический щит?
— Мы даже не добрались до него. Я ждал их капитуляции, когда они столкнулись с нашим очевидным численным превосходством, Первый капитан. Это логично.
— Возможно, в эльдарской культуре нет понятия неизбежности.
Молчание Медузона подразумевало, что он не понял сказанного.
— Какие предложения? — спросил Сантар.
— Ударить их посильнее, бросить больше воинов на укрепления, пока они не падут.
— К счастью я привел с собой тех, кому не терпится воссоединиться с членами своего клана.
Морлоки позади него рвались в бой.
Медузон бросил на них быстрый взгляд.
— Тоже голодны.
— Война далекое от утонченности занятие, Шадрак, — сказал Сантар. — Иногда ты просто должен воспользоваться дубинкой побольше. Покажи мне, куда бы ты хотел, чтобы она ударила, и мы проделаем эту брешь для тебя.
— Звучит ободряюще…
Медузон поднял руку, прервавшись, чтобы выслушать доклады по радиосвязи от разных командиров, выдвигающихся или меняющих позиции. Закончив, он посмотрел на Сантара.
— Я посчитал, что ты примешь командование после своего возвращения, Первый капитан, и уже отправил диспозиции наших частей на твои ретинальные линзы.
— Нет необходимости, — сказал Сантар. — Ты командуешь, брат. Я хочу испачкать свои когти в крови ксеносов.
Медузон ударил кулаков по груди, не сумев сдержать свою гордость за оказанное Первым капитаном доверие.
— Тогда пусть обрушится твоя ярость, милорд.
Когда слова запечатлелись в радиоканале Сантара, на его ретинальном дисплее вспыхнул значок. На него наложились диспозиции других частей. Оставшиеся Морлоки наносили главный удар, сойдясь с эльдарами в ближнем бою. Здесь оборона была самой крепкой, здесь чужие носили более тяжелую броню и располагали самым мощным оружием и орудийными платформами.
Даже на расстоянии битва выглядела свирепой.
Игнорируя бойню, в которую он почти вступил, Сантар тщательно изучил далекий щит, словно мог разглядеть слабость, просто взглянув на него.
— По-твоему, как глубоко он простирается, брат?
Медузон проследил за взглядом первого капитана. Он улыбнулся, когда понял на что намекает Сантар.
Сантар прикоснулся пальцем к горжету, чтобы открыть канал связи.
— Железнотелый.
Рууман ответил между двумя громкими залпами тяжелого оружия.
— Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня… — сказал Сантар и передал план.
— Ты — молот, — сказал Медузон, когда Первый капитан снова отключил канал связи.
Молниевые когти Сантара выскользнули их ножен. Он выпустил потрескивающую энергию по лезвиям.
— Значит, настало время, как следует врезать.
С показным и кипящим высокомерием Сантар прошел вперед через ряды Железных Рук, которые расступились перед ним и его свитой Морлоков. Он прикрепил шлем магнитными зажимами к набедренной пластине. Капитан был более уязвим без него, но воинам вокруг него нужно было видеть его лицо. В отсутствие примарха он должен был вдохновлять.
За маской свирепости он скрывал желание сражаться рядом со своим повелителем. Он не мог себе представить, что когда-нибудь будет не так.
Сантар поднял железный кулак и заревел: — Железо и смерть!
Настойчивый голос внутри Сантара проник в воинственный клич и гремел откликом его подчиненных, которым было сложно пренебречь.
Отец, где ты?
Феррус нахмурился.
— Жалкие трюки, — решительно заявил он, хотя ни один из висящих черепов, казалось, не слышал его.
Смерть не лишила присутствия духа Горгона, даже перспектива собственной. Давным-давно, в безлюдных пустошах Медузы он смирился с неизбежностью собственной смерти. Он проживет больше большинства людей, возможно, даже тысячелетия, кто мог сказать, где пределы генетической науки Императора? Но он был воином, а воины, в конце концов, встречают свой конец на острие меча. Феррус надеялся, что его смерть будет славной. Он также надеялся, что однажды наступит мир. Но без войны, размышлял он, чем станет его предназначение?
Хмурый вид превратился в усмешку, и губы Ферруса саркастически изогнулись при виде подвешенных образов, предвещающих его гибель. Горгону, обуреваемому праведным негодованием, пришлось сопротивляться желанию уничтожить их всех.
Даже без иллюминации драгоценных камней видимость была достаточной, хотя свет пылал багрянцем и пульсировал как вена. Черепа были достаточно далеко друг от друга, чтобы пройти, не касаясь их. Дуновение ветра развернуло одну из голов лицом к Феррусу.
Он улыбнулся мертвому двойнику сощуренными холодными глазами.
— Я бы сделал более симпатичный труп, — сказал он и улыбнулся. Замечание больше подходило Фулгриму. В ответ на мысль о брате, в ушах примарха раздался знакомый звук — шипящий диссонанс, который следовал за ним по пятам.
Охотник вернулся. Возможно, он никогда не уходил. Феррус обратил на него все свое внимание, потому что угроза была реальной и близкой. Он был с ним в пещере, скользя рядом, повторяя каждый его шаг.
— Выходи на свет, трус, — прорычал примарх. — Я хотел бы видеть врага, который хочет убить меня сотню раз. Я докажу ошибочность такой самонадеянности, даже если ты умрешь только один раз.
Его враждебный спутник не ответил.
Феррус пошел дальше.
Посередине жуткой бойни черепа висели так плотно, что у Ферруса не было выбора, кроме как пройти через них.
Используя Сокрушитель Наковален в качестве стрекала, он осторожно оттолкнул в сторону одну из голов.
Медленный стон покинул мертвые губы. Вторая голова повторила за первой, затем третья и четвертая. Каждый из разлагающихся черепов, охваченный внезапной и ужасающей эпидемией, присоединился к зловещему хору.
Они были живыми. Возвращенные из ада, эти призраки, носящие плоть Ферруса Мануса, вернулись, чтобы преследовать его. Отвращение, гнев и неверие сражались внутри примарха, и он попятился, ожидая нападения. Череп задел его шею. Высохшие губы коснулись его кожи, словно целуя. Отпрянув, он столкнулся с другим, расколов его скулу. Посыпались осколки кости. Зуб вонзился в его наплечник. Феррус вытащил его, зарычав, когда стоны превратились в вопль. Звук был низким и обвиняющим.
Ты сделал это с нами…
Ты обрек нас на эту судьбу…
Мы в заточении из-за тебя!
Феррус сжал кулаки и стиснул зубы.
— Заткнитесь! — прошипел он. Его ярость кипела, и он резко развернулся, выставив перед собой Сокрушитель Наковален.
Мертвые должны оставаться мертвыми…
Такое унижение только подтверждало слабость плоти и ее возможное разложение. Тот факт, что это был вид его собственной смерти никак не повлиял на Горгона. Раньше он сдерживался, позволял своему рассудку останавливать руку. Теперь он сотрет каждый жалкий череп в костяную пыль и воспоминание.
В темноте мелькнула серебряная полоса, свет бойни заструился по ней, как охлажденная кровь…
Первый удар Ферруса так и не последовал.
Его позвоночник охватила адская боль, почти скрутив хребет вдвое. Пластины брони затрещали от внезапных и сильных конвульсий примарха, расколовшись, как горячий металл, который слишком быстро остудили. Вены Горгона наполнила боль, которая убила бы сотню более слабых людей, и она почти сокрушила его. Феррус согнулся, опустившись на одно колено. Выплевывая мокроту и кровь, он гневно заревел и поборол яд. Прозрачное серебро чудесным образом охладило, но не очистило пылающую рану, и примарх выпрямился. Одной рукой Феррус сжал кисть другой. Та пульсировала под пальцами из живого металла, говоря о том, что он ранен. Хуже того, он ослабел. Сокрушитель Наковален куда-то подевался, выскользнув из онемевшей хватки и с лязгом упав на землю.
Он осторожно поднял руку, словно вглядываясь под доспех и ожидая увидеть признаки гангрены. Две раны, глубокие и широкие, как от ударов ножа, пронизывали его металлическую кожу. Раны пузырились ядом, и Феррус недоверчиво смотрел, как живой металл разрушается у него на глазах. Словно ужаленный, он отдернул другую руку, опасаясь, что яд перекинется на нее. Под стекающим серебром обнажилась обожженная и покрытая волдырями кожа, и в ней родилось воспоминание…
Он осторожно поднял руку, словно вглядываясь под доспех и ожидая увидеть признаки гангрены. Две раны, глубокие и широкие, как от ударов ножа, пронизывали его металлическую кожу. Раны пузырились ядом, и Феррус недоверчиво смотрел, как живой металл разрушается у него на глазах. Словно ужаленный, он отдернул другую руку, опасаясь, что яд перекинется на нее. Под стекающим серебром обнажилась обожженная и покрытая волдырями кожа, и в ней родилось воспоминание…
Стоит у края лавовой бездны, над ним зверь.
Дышащий холодом и серой.
Руки ободраны и кровоточат, но достаточно крепки, чтобы ломать наковальни.
Зверь слабеет. Битва между ними не прошла даром.
Расплавленное серебро на его боках отражало свет магмы и мерцало маревом.
Такое великолепное существо.
Он все равно убьет его, вне всякого сомнения его превосходство доказано.
Я сильнее.
Клыки обнажены, яростная песнь на его устах.
Он докажет это.
Он найдет способ пробить его сверхъестественную плоть и убить существо.
Лава манила. Его кузница.
Здесь творилось и уничтожалось оружие.
Я докажу, что сильнее.
Я должен, иначе что он сделает со мной?
Воспоминание исчезло, смутное и расплывчатое. Миф и действительность сплели один рассказ, который заставил его задуматься над истиной собственного происхождения. Отвлечение было мимолетным. Необходимость выжить и его инстинкты воина взяли вверх. Вместо поисков Сокрушителя Наковален Феррус сорвал с пояса спату, широкий, остро наточенный и смертельный клинок. Его раненная рука, онемевшая от смертельного яда, безвольно висела. Феррус взял меч в левую руку, приспособив стойку и хватку, прежде чем сделать разрез на кисти, чтобы выпустить яд. По раненной руке заструилась жгучая желтая жидкость, похожая на кислоту, стекая с окровавленных пальцев. Боль уменьшилась, как и гомон в его черепе, по которому словно стучала дюжина кулаков.
Мою голову будто сносят с плеч…
Игнорируя повторяемые сотни раз его собственным голосом предсмертные хрипы, Феррус внимательно следил за тенями. Он быстро повернулся на серебряный проблеск в периферийном зрении, который вспыхнул со скоростью предупредительного маячка.
Сверхъестественные рефлексы спасли его от очередной раны. Он нанес удар, но тварь была невероятно быстрой и ускользнула от разъяренного примарха.
Змееподобная, но не похожая ни на одну из змей, с которыми встречался Феррус. Серебряная чешуя напоминала зверя, с которым он сражался давным-давно. Тогда звезды были всего лишь кусочками гранита в темном небе, и была только Медуза и бесконечная арктическая ночь. Скрытый тенью, образ твари был мимолетным, но знакомым.
Возможно, мы встречались раньше…
Шорох хвоста заставил Горгона повернуться, и он снова ударил, но рассек только воздух. Он замедлился. Несмотря на удаление яда, жжение от раны поднималась к плечу и шее. Фантомная боль, которую он ощущал вокруг горла с момента прибытия в пустыню, нестерпимо пылала.
В действительности или воображаемо эта тварь смогла ранить его. Извлеченная из какой-то бездны Старой Ночи она подтвердила в этом подземелье желание убить его. Тюремщики Ферруса знали его прошлое, его изначальные страхи и желания, и изводили его видениями воображаемого будущего. Они дергали ниточки неосуществленной судьбы и смотрели, как колебания сказываются на поведении примарха.
Феррус знал, что не может сдаться.
Безумие начало сказываться на его чувствах, так как яд змея сделал свою работу.
Держись.
Слово было его символом надежды. Утратит его и будет выброшен в бесконечное море хаоса.
Шипение живого металла, стекающего с его руки на землю расплавленными каплями, заставило примарха повернуться. Он встряхнул головой, чтобы избавиться от мглы, грозящей на краю зрения.
Василиск, химера, гидра, у таких демонов было много имен и форм. Эта тварь не была ни одним из них. Но она была могучей. Иначе не разрушила бы то, что считалось нетленным.
Неужели нет ничего нетленного?
Кем были инеистые гиганты и ледяные драконы в сравнении с этой тварью?
Феррус отбросил недостойные мысли, осознав, что их навязывали ему. Неистовое ядро, кипящее под его холодной наружностью, начало изливаться. Он крепче сжал спату, и намотанные на рукоятку кожаные ремни заскрипели.
Оружие было даром Вулкана, и воспоминание о брате дало ему силу.
— Я выковал его для твоей руки, Феррус, — сказал он. — Это твой меч, он не ровня Сокрушителю Наковален, но я надеюсь достойное оружие. Ты окажешь мне честь владея им.
Феррус перевернул его в руке, холодные глаза пробежались по филиграни и витиеватой инталии, инкрустированным камням и ноктюрнианской надписи. Тонкие зубья были бритвенно-острыми, металл, из которого их выковали, крепким.
Не обращая внимание на очевидную красоту оружия, Феррус сразу же увидел его потенциал меча, но решил быть грубым, вместо того, чтобы похвалить мастерство брата.
— Зачем ему нужно такое украшение? Смогу ли убивать своих врагов лучше благодаря нему? — На его лице появилась ухмылка, которой Феррус, оглядываясь назад, не гордился.
Вулкан и бровью не повел.
— Это превосходное оружие — признал он. — Когда я обнажаю меч, я хочу, чтобы мои враги знали, что они встретились с оружием короля-воина, направляемым его рукой.
— В таком случае тебе следует скорее орудовать молотом для творения, чем клинком для разрушения?
В ответ Вулкан улыбнулся, и этот жест был теплым, как жар лавы.
— Ноктюрнцы прагматичны, мой брат. Пока война необходима, я буду сражаться, но надеюсь, что однажды отложу свой меч. — Его глаза вспыхнули огнем. — До того момента я буду поддерживать свой смертоносный клинок наточенным.
Феррус кивнул и спрятал в ножны клинок, прицепив его к оружейному поясу.
— Мне может понадобиться нож, — весело сказал он, и прикоснулся серебряной рукой к бритому черепу, — когда рабы не побреют достаточно коротко.
Они засмеялись, Горгон хрипло и грубо, Дракон зычно и радушно, разделив редкий момент легкомыслия, пока крестовый поход не развел их по разным путям. До Один-Пять-Четыре Четыре.
Воспоминание о том дне исчезло в отражающем металле клинка.
Феррус назвал его Дракен в честь своего брата. Сейчас он нуждался в его остроте и был рад мечу.
Также как и в галерее мавзолея стены бойни были из полированного обсидиана. Их зеркальная чернота тянулась в бесконечность. В ней отражались головы, но в мире-двойнике они были покрыты плотью. Разорванные артерии пульсировали, извергая кровь. Она забрызгала его брови, все еще теплая и живая. Рана была свежей и пылала на шее настоящего Ферруса, который боролся с отвращением от спектакля, представленного в темном стекле. Отсеченные окровавленные головы смеялись, все до единой. Они смеялись над ним.
— Идиот!
— Слабак!
— Ненужный сын!
Это последнее оскорбление застряло в его горле. Феррус был выдающейся личностью, а на Медузе королем королей. Никто не мог сравниться с ним. Но когда появился отец и привел его к семнадцати выдающимся братьям, он понял свое место. В отличие от Вулкана, который принял свое положение охотно и смиренно, Феррус был недоволен. Разве он не ровня своим братьям? Когда встретишься со славой Гора, великолепием Сангвиния или даже упрямой твердостью Рогала Дорна, легко поверить, что некоторые сыновья будут ждать в стороне, пока несколько избранных осуществят великий план отца для галактики.
Феррус жаждал этого света для себя, хотел быть равным. Он не был тщеславным; он просто хотел быть признанным. Вся его жизнь до этого самого момента прошла в поиске силы. Он не мог поверить, что все сделанное было второстепенно. Феррус не мог поверить, что его отец вывел его из одной тени только для того, чтобы ввести в другую.
Ты будешь гордиться мной, отец. Я докажу свою значимость.
— Давай же! — заревел он, но вызов остался без ответа. Тварь прыгнет на него из теней и убьет тысячей укусов.
Бесславная смерть.
Феррус не примет ее.
Но тварь была быстрой. Примарх должен был нанести удар, а бросаясь на едва уловимые образы, он не добьется победы. Она хотела извести его, заставить ослабить защиту и открыться, чтобы потом нанести смертельную рану.
Он заметил уголком глаза неожиданное движение и проследил за ним, держа меч в оборонительной позиции — плашмя и отведенным от себя.
Было сложно удержаться от применения силы; вся его жизнь заключалась в этом.
Ярость гремела в ушах, как перезвон колоколов. Он сосредоточился, и гул уменьшился до приглушенного грохота. Тварь была близко, хотя и не выдавала своего присутствия. У Ферруса было ощущение, словно он каким-то образом был связан с ней, возможно из-за укуса и порчи ее яда. Он хотел причинить ей боль за это, сравнять счет, а затем уничтожить. Поток внутреннего гнева метнулся к границам его сознания, почти перейдя от мысли к действию.