Убедившись, что все в порядке, он с облегчением откинулся назад.
– Ну? С кого начнем?
Его полубезумный взгляд остановился на Ходже.
* * *Этой ночью Носу снова привиделся сон.
В этом сне он с какой-то страшненькой потаскушкой, которую снял в дешевой забегаловке. Она, неуклюже кокетничая, уходит в ванную. Пока шлюха намыливает свое грешное тело, напевая какой-то идиотский мотивчик, Нос подходит к зеркалу. Открывает рот, с многозначительным видом улыбаясь своему отражению. Все зубы на месте и все как один – крепкие, ровные и острые. Готовы к любой работе, даже самой тяжелой… и жесткой, ха!
«Как солдаты», – думает Нос во сне и улыбается еще шире. Он также думает, что завидует акуле. Ведь на протяжении всей жизни у этой морской хищницы зубы постоянно обновляются, по принципу конвейера.
Пальцы Носа пробегают по кромкам зубов, словно по клавишам пианино. Довольный результатом, он устремляет взор в сторону ванной комнаты.
«Эй, как там тебя! – кричит он нетерпеливо. – Сколько можно подмываться, тупая сучка?! Мой Винни-Пух ждет не дождется, чтобы влезть в твое дупло!»
Он смеется, довольный собственным чувством юмора, как внезапно в ванной все смолкает – и нескладное напевание, и звук льющейся воды… Нос чувствует неладное.
За его спиной раздается звон битого стекла, и он вздрагивает.
Оборачивается и едва сдерживается, чтобы не завопить от страха.
Окно распахнуто настежь, занавески нещадно треплет холодный ветер, заставляя их развеваться, словно паруса в открытом море. С усыпанного стеклом подоконника кряхтя слезает мать. На ней тот самый ярко-зеленый халат, что был в день смерти, и он сплошь покрыт черными пятнами засохшей крови. Мать босая, но даже в сумерках Нос может разглядеть, что ее ногти окрашены в глянцево-розовый цвет.
«Привет, сынок», – шепчет она. Лицо белое как полотно, рот окружен паутинкой морщин и втянут, словно у нее выпали все зубы, голова наклонена влево под неестественным углом. Из худой шеи торчит обломок кости.
«Ты умерла!» – кричит Нос, отступая.
«Нет. Это ты так думаешь» – хихикает мать. Она шаркает вперед, двигаясь к Носу. Полы халата распахиваются, обнажая дряблое тело. Обвислые груди бесстыдно болтаются, словно приклеенные. Из тела, прорвав кожу, выглядывают куски сломанных ребер, напоминая кривые сучья. От сморщенного пупка до самой шеи змеится неровный шов, наспех схваченный суровой ниткой.
«Уходи», – бормочет Нос. Спиной он натыкается на дверь ванной, но она заперта.
«Я принесла тебе поесть, – ухмыляется мать. Ее голова на сломанной шее вздрагивает при каждом шаге, отчего седые космы колыхаются, как гниющие водоросли на дне пруда. В волосах застрял съежившийся желтый листок – мать разбилась в конце октября. – Поесть сыночку».
В ее костлявой руке неизвестно откуда появляется заляпанный кровью пакет. Внутри что-то сизо-красное, блестящее, и оно мерно пульсирует.
«Печеночку пожарила… – бормочет она. – Печеночку и сердце… а еще язычок… Наташа вкусная была».
Нос кричит.
Мать приближается к нему вплотную, тряся перед его побледневшим лицом окровавленным пакетом:
«Расплата, сынок. Не нужно было ничего скрывать. Как ты убил ее».
«Я ее не трогал!» – визжит Нос, обезумев от ужаса.
«Трогал, – кивает мать, и кончики слипшихся волос касаются его искаженного в крике лица, словно дыхание смерти. – Как тронул и меня. Когда я стояла на подоконнике».
Нос захлебывается от воплей, а мать наклоняется так близко, что их губы почти соприкасаются.
«Ты убил меня, сынок, – печально говорит она. Изо рта веет могильным холодом, и лицо Носа обдает изморосью. – Столкнул с подоконника вниз. А я еще жила три часа. Мне было больно, сынок. Очень больно… Но я не сказала врачам. Это наша с тобой тайна».
«Нет. Не-е-ет, – хрипит Нос. – Я только…»
«Расплата», – повторяет мать, впечатывая в лицо Носа пакет с внутренностями.
Нос вопит, срывая голосовые связки и…
…Шею пронзила ошеломляюще-тупая боль, и он, выпучив глаза, подскочил на скомканной постели – растрепанный, потный и ничего не соображающий.
Возле кровати на табурете сидел Дикий, лениво жуя во рту зубочистку.
– Что это значит? – сипло спросил Нос, ощупывая шею. Она быстро набухала, словно неоперабельная опухоль, вызывая странно вязкую слабость, липким сиропом расползающуюся по мышцам и сухожилиям.
«Укол, – сверкнула в его сознании тревожная мысль. – Сучонок сделал мне укол!»
Взвыв, он скатился на пол, с грохотом перевернув тумбочку. Из открытой дверцы вывалился огарок свечи, приклеенный воском к донышку закаточной крышки.
– А я ведь давал тебе шанс, – невозмутимо произнес Дикий. Он сидел в своей излюбленной позе, положив ногу на ногу, и спокойно глядел на брата, барахтающегося на полу. – Я думал, ты скажешь правду. Возможно, тогда бы я тебя простил.
– Какую… какую правду? – тяжело дыша, спросил Нос. Сердце стучало так, что каждый удар отдавался в голове невообразимым грохотом и болью, словно ему делали трепанацию с помощью молотка и стамески.
– Наташа, – пояснил Дикий. – Моя Натка. Пропавшая невеста. Ты соврал мне, что не имеешь никакого отношения к ее исчезновению.
– Что ты мне вколол?! – прорычал Нос.
– Снотворное. Ты вырубишься минут через десять, – промолвил егерь и добавил: – Придется потерпеть. Это только в фильмах инъекция действует мгновенно. Но я никуда не спешу.
Нос начал подниматься.
– Я не трогал твою бабу, братифка.
Дикий грустно вздохнул:
– Как бы я хотел, чтобы это было правдой.
– Я… я говорю правду!! – визгливо выкрикнул Нос.
«Расплата», – шепнул ему на ухо голос давно умершей матери, и он съежился, прикусив губу.
«Это все сны…»
«Точно. Когда-нибудь они погубят меня», – подумал Нос.
– Тебя видела дочка Наташи, – глухо произнес Дикий, и его лицо посуровело. – Да-да, та самая. Аня. Ты думал, что Наташа в доме одна, а это было не так. Аня была под кроватью. Видишь ли, они играли в прятки. И когда пришел ты и стал ее резать ножом, у Ани произошел ступор. Она просто затаилась под кроватью и молча смотрела, как ее маму кромсает на куски плохой дядя. Потом она потеряла сознание. А ты в это время расчленил тело и вынес его из дома.
Нос замер. Осколки зубов еще глубже впились в собственную губу, и на дощатый пол шлепнулась клякса крови.
– Вероятно, я никогда бы не узнал этого, – продолжал безэмоционально-сухим тоном егерь. – Хотя я догадывался, что тут дело нечисто. Тем более ты никогда не одобрял мой выбор. И все осталось бы тайной, если бы Аня волею случая не пришла в себя. Понимаешь это? Это она мне все рассказала. Так-то.
Нос поднял голову, оскалившись. Струйка крови потекла по подбородку.
– Я прав? – спокойно поинтересовался Дикий. Видя, что его брат начинает подниматься на ноги, он проворно выхватил из ножен охотничий нож. – Сделаешь еще шаг, я отрежу тебе яйца.
Нос залился кашляющим смехом.
– Ты убьеф родного брата?! Из-за глупой флюхи?
Ему удалось встать, и теперь он держался за старый шифоньер, покачиваясь, словно пьяный.
– Зарежеф меня?
– Нет. Как только инъекция подействует, я перетащу тебя вниз. Тебе там самое место.
Нос побледнел. Он двинулся было на Дикого, но тот молниеносно выбросил руку, и на худой ноге Носа, чуть выше колена, появился разрез, из которого потекла кровь.
Взревев, Нос развернулся и обрушил кулак в шифоньер. Треснула дверца, внутри с гулким стуком упала полка, что-то звякнуло и разбилось. Людоед повернулся к егерю.
– Я не дам… не дам сделать из себя овотя! – прошипел он. Ноги дрожали, как если бы из них вынули кости, перед глазами вспыхивали фиолетовые пузыри, которые, раздуваясь, тут же лопались. Веки медленно наливались свинцом.
– Не овощ, – поправил его Дикий. – В этом году у меня грибной сезон. Овощи были в прошлом. А в следующем я буду вялить рыбу. Знаешь, что я придумал?..
Прислонившись к шифоньеру, Нос медленно сполз вниз, завалившись на спину. Попытался перевернуться на живот. Это оказалось непосильной задачей – на грудь что-то давило, словно туда положили мешок с цементом. Глаза практически полностью затянула бесцветная пленка тумана, и вместо брата он видел лишь бесформенно-шевелящееся пятно.
– …Балка к потолку. К ним я прикручу крепежи… сделаю неглубокие надрезы… нужно втереть соль… знаешь, как вялят воблу?..
Буквы и предложения сливались друг с другом, голос брата, казалось, доносился из глубокого колодца, пока не превратился в монотонно-бессмысленное бормотание, и Нос отключился.
* * *Утром Саву разбудил равномерный стук. Прежде чем разомкнуть веки, он подумал, что эти звуки ему что-то напоминают. Что-то, похожее на…
И через долю секунды подсознание вытолкнуло на поверхность мысль:
И через долю секунды подсознание вытолкнуло на поверхность мысль:
«Удар. Удар половником по кастрюле. Вот что это. Кушать подано, на завтрак – геркулесовая каша…»
Он бесшумно вылез из кровати и быстро оделся. Ему нравилась новая одежда, предоставленная Диким: старые, но удобные и просторные брюки и рубашка-«ковбойка». Скисшую рванину, в которой Сава продирался по лесу, егерь забрал, сказав, что сожжет ее.
Перед тем как выйти, Сава посмотрел на Олесю. Она спала, прижав к себе Гену, и у мужчины защемило сердце. Беглый зэк с нежностью провел рукой по волосам любимой, с болью отметив, что она начала седеть.
Впрочем, чему тут удивляться? Учитывая, что ей пришлось пережить…
«Ей нужно как можно скорее домой».
Да. Конечно, у Дикого они в относительной безопасности, но их усиленно ищут. И потом, жить здесь, зная, что в трех-четырех метрах от тебя выращивают из людей «грибы»…
Из-под одеяла высунулась скрюченная ручка Гены – тоненькая и хрупкая, как лягушачья лапка. Сава озабоченно оглядел крошки, покрывавшие постель, затем поправил миниатюрную конечность сына.
Гена начал потихоньку «сыпаться». Кроме того, во сне Олеся может случайно раздавить ребенка, а никаких условий для реставрационно-восстановительных работ у Савы здесь нет.
– Надо уезжать отсюда, – вслух проговорил он, выходя из комнаты.
Звуки доносились с улицы, но он, еще не дойдя до входной двери, уже знал, что они означали – Дикий колол дрова. Сава выглянул наружу и зевнул.
– Привет.
– Салют, – равнодушно бросил егерь. Он был без майки, и его потное, разгоряченное тело блестело в лучах восходящего солнца. Вытатуированные змеи плавно извивались по его мускулам, синхронно с каждым движением крепкого торса.
– Как семья? – спросил Дикий, водрузив очередное полено на громадный пень.
– Нормально.
– Ну и отлично.
Взмах устрашающе-массивного топора, треск, и две половинки полена разлетелись в стороны, как сдуваемые ветром листья.
Сава задумчиво смотрел на егеря. Глядя на мелькающее лезвие огромного колуна, потемневшее от времени и частого использования, он вдруг совершенно некстати подумал:
«Может, не стоило все это затевать?»
Он скрестил на груди руки, задумавшись.
Ну да. Не согласись он на авантюру Дикого, уже наверняка гулял бы на свободе – все шансы выйти условно-досрочно у него были.
«Конечно, я бы гулял. А вот…»
Олеся.
Все верно. Ведь именно из-за нее он решился на это безумное и отчаянное мероприятие. Именно из-за нее ему пришлось инициировать опасное ДТП, в котором Сава сам чудом выжил. И лишь благодаря Небесам (а возможно, и случайному совпадению) в то утро он и Олеся оказались в одном автозаке. Который возле реки Горянки терпеливо поджидал Дикий, держа наготове боевой арбалет.
Был еще один момент, тревоживший Саву. После вчерашнего представления там, внизу, он совершенно иначе взглянул на их так называемую сделку. Он-то считал, что они хорошие приятели. Почти друзья. И то, что делал для него Дикий, не что иное, как жест доброй воли. Хрен там.
Все, что интересует Дикого, – материал для своей «рассады».
«Мне не хватает еще одного… Где мне найти его?» – вспомнил он слова егеря.
Так что Сава просто попался между делом, словно винтик, случайно выпавший из механизма. Более того, этот бородатый татуированный сукин сын будет до конца своих дней считать, что он, Женя Сбежнев, должен ему.
А что в остатке?!
ЧТО?!!!
«Я без носа. Олеся изнасилована и искусана каким-то маньяком», – мрачно подумал он, переминаясь с ноги на ногу.
Ха-ха. Дерьмо.
Стоила ли овчинка выделки? Неизвестно ведь, как все дальше сложится…
– Как Гена? – как ни в чем не бывало полюбопытствовал Дикий.
– Он с Олесей, – рассеянно ответил Сава, все еще погруженный в свои мысли.
Хрясь! Лезвие колуна попало ровно в середину полена, рассекая его на идеально ровные половинки.
– Слушай, хотел тебя спросить…
– Спрашивай.
Хрясь!!
– Те, остальные…
– В теплице? – уточнил Дикий, смахивая со лба пот тыльной стороной ладони.
– Ну да.
– Тот, что «боровик», – Доктор. Вор в законе, – с пренебрежением сказал егерь, замахиваясь колуном. – Хе-хе. Вор-помидор. Это он под мою диктовку тебе писал маляву. Но тогда, хм, он, скажем так, был чуточку в лучшей форме, нежели сейчас. И он только готовился запрыгнуть в свою лунку, хе-хе, так что руки у него были свободны.
– Как он попал к тебе?
– Приехал со своей кодлой на мою речку погудеть. Сети поставили, костер запалили, песни горланили. Я за ними, гандонами, всю ночь наблюдал. В общем, нажрались как свиньи – и спать. А этому в лес приспичило. И не просто поссать, а так. Шлялся как неприкаянный, сам с собой разговаривал. Там я его и взял.
– На зоне часто упоминали Доктора. Он не просто какая-то «шестерка» в уголовном мире, – осторожно заметил Сава. – Это известный авторитет. И его тоже наверняка ищут. Причем не только официальные органы. Понимаешь, о чем я?
– Да чихать я хотел на это, – беспечно махнул рукой Дикий. Поправив кепку, он приготовил следующее полено. – Пусть ищут. А насчет «шестерки» или «тузов» в криминальном мире… Плюнь и разотри. У меня демократия. Там, внизу, его воровские законы не действуют. Там вообще никакие правила не действуют, кроме ауры и энергетического поля. Ну и еще немного биологии, принципы которой никто не отменял.
Сава вспомнил удушливое зловоние, которое, казалось, намертво впиталось в каждую пору «теплицы» егеря, и его передернуло. Да уж, аура… В загаженном сортире, наверное, и то запах был почище.
– А эти двое? – задал он вопрос. – Парень с женщиной?
– Ты про «лисичку» с «волнушкой»? Да так, туристы мимо шли. Молодожены, кстати. Решили медовый месяц провести нетрадиционным способом. С костром, песнями под гитару и прочей муйней.
Дикий усмехнулся, поудобнее обхватывая топорище.
– Кстати, лисичка тебя еще долго звала. Очень ты ей понравился. Ха, доброе лицо!
Сава плотно сжал губы, вспомнив несчастную – изможденное, бледное создание, лицо которой сплошь в незаживающих порезах и изрыто преждевременными морщинами.
– Ты отстаешь от жизни, Сава.
Хрясь!
– Ты о чем?
– Твои тсансы, конечно, произведения искусства. Не спорю. Но ты… как бы сказать, чтобы тебя не обидеть.
Сава убрал с груди руки.
– Говори.
– Ты эгоист. Ты не даешь людям прикоснуться к таинству. Ты лишаешь их возможности ощутить прелесть жизни. Ты не заставляешь их задуматься о том, что человек, погрязший в житейско-бытовых проблемах, разучился радоваться лучику солнца. Разучился улыбаться пению птиц. Разучился благодарить Бога, что у них крыша над головой, на столе есть хлеб, а в кране есть вода. Ты отбираешь у них мысль прочувствовать и ощутить приближение того, что простой обыватель называет смертью.
Сава приподнял брови, мысленно проговаривая про себя услышанное, а Дикий, не переставая с упоением колоть дрова, развивал свою мысль дальше:
– Ты как слон в посудной лавке, Сава. Отрубил башку к едрене фене, снял с нее кожу, будто носок, и адьес. Как секс в советское время. Строго по пятницам и под одеялом. Между тобой и тем, кого ты избрал, незримая стена. Так нельзя. Прежде чем выполнить свою миссию, ты должен наладить контакт с избранным.
– Я не священник, – возразил Сава.
– При чем тут это? Где духовная составляющая вопроса? Где эстетика? И потом… У меня они учатся прощать, и прощать искренне. Заметь, Сава. От всей души. У меня они осознают свои ошибки. Начиная от того, что кто-то из них не уступил старушке место в трамвае, заканчивая жестоким убийством.
Сава выдавил саркастическую усмешку.
– Трудно представить себе человека, который бы не признал свои ошибки у тебя в подвале. Особенно закопанный по самое горло, – съехидничал он.
– Не скажи, – покачал головой Дикий. – Встречались мне и крепкие орешки. Некоторые созревали по нескольку месяцев.
– Я догадываюсь. Значит, ты говоришь, что вы просто беседуете. Тогда зачем тебе багор за диваном? – спросил Сава. – Я видел.
Дикий фыркнул, будто глупее вопроса ему не приходилось слышать.
– Им я бужу тех, кто решил не вовремя вздремнуть. Тогда, когда начинается самое интересное. На сон уходит слишком много времени. Его у меня нет, поэтому я сплю не более трех часов в сутки, и мне этого вполне хватает.
Он уже готов был обрушить топор на полено, как вдруг замер и в упор посмотрел на Саву.
– Да, насчет крепких орешков. Некоторым я запускал червей в землю. Кротов. Ты знаешь, что кроты плотоядны? И эти самые крутые псевдоорешки гнили заживо. И были в полном сознании, не сдаваясь до последнего. Но и они рано или поздно выбрасывали белый флаг. Иногда я записываю их разговоры. Интересно сверять беседы первых дней с теми, которые происходили спустя пару месяцев. Иногда даже было невозможно представить, что это одни и те же субъекты… У меня уже несколько часов этих записей, можем послушать!