– Ничего себе – извинился… – пробормотал я.
Потом она сползла вниз и принялась сама расшнуровывать мои кроссовки.
– Лежи! – велела она. – И еще, знаешь, что? Пощечины от него получают только самые любимые им люди. Я это уже позже поняла. Правда, от этого не легче…
Мне не хотелось ничего отвечать. Все отвратное, от чего я несколько минут назад отвлекся в блаженном забытье, вернулось и запульсировало в голове с новой силой. И мне не важно было, что там себе вообразил Алеша Козырный. Просто с этого момента он перестал для меня существовать. И даже Маша Старкова уже тяготила меня своим присутствием. И она сама, и эта ее тесная московская квартира – все это стало декорацией спектакля моих неудач. И мне жгуче захотелось уехать отсюда поскорее, убраться, забыть все, как дурной сон, чтобы потом изо всех сил заняться собственными проблемами.
13
Утром разбудил телефон.
– Акула, я не собираюсь с тобой разговаривать. Не звони больше, – Маша оборвала разговор, ни секунды не слушая, что собирался сказать коллекционер.
Я умывался, стоя по пояс голый перед раковиной. И буквально кожей ощущал, как Старкова стоит у меня за спиной. Собираясь подать чистое полотенце, которое она держала в руках, Маша не спускала с меня глаз.
– Может, останешься еще на денек, хотя бы? – как бы невзначай спросила она, подавая полотенце, когда я повернулся. – Ладно, молчу, молчу… – тут же поправилась Старкова.
Телефон зазвонил снова. Со стоном Маша вернулась в комнату и подняла ненавистную трубку.
– Акула!.. – заговорила она. – Не до тебя сегодня…
– Дай, я ему скажу! – забрал я трубку у Маши. – Акула! Я сегодня уезжаю, ты дашь нам попрощаться нормально?.. Извини! – и, не слушая его ответа, положил трубку.
– Интересно, что он все-таки хотел так настойчиво? – задалась вопросом Старкова.
Через пятнадцать минут моя дорожная сумка была уже собрана. Можно было ехать. Маша чем-то погромыхивала на кухне. При этом я не мог избавиться от подозрения, что она уединилась там, чтобы спрятать от меня слезы. Надо было решиться зайти туда и сказать, что я уезжаю. Вместо этого я вышел на балкон с очередной сигаретой, стремясь хоть чуть-чуть оттянуть эту постылую необходимость.
В дверь громко позвонили. Мне стало немного не по себе? После всех наших дел меня могли разыскивать такие люди, появления которых в квартире Маши Старковой допустить было нельзя. Я поторопился выйти в прихожую. На лице Маши, уже стоявшей перед дверью, тоже застыло выражение недоумения и осторожности. В то, что вернулся Алеша мы, не сговариваясь, как-то сразу не поверили. Глазка в двери не было, так что увидеть, кто так настойчиво трезвонит в квартиру – было невозможно.
– Кто там? – глухим голосом спросила Старкова.
– Вам телеграмма? – ответил из-за двери молодой голос.
– Никогда не получала никаких телеграмм, – встревоженным шепотом сообщила мне Старкова. – Какая телеграмма, откуда? – спросила она уже вслух, чтобы было слышно за дверью.
– «Молния», самая срочная, адресована Старковой, – ответил из-за двери голос, с характерными почтальонскими интонациями.
Маша удивленно пожала плечами. Я решил все-таки открыть. На лестничной площадке стоял худосочный парнишка – явный студент, подрабатывающий на каникулах.
– Распишитесь, и время поставьте, – протянул он Маше бланк телеграммы и карандаш, а как только она поставила небрежную закорючку – торопливо удалился.
– Сверхсрочная, такие за час обязаны доставить в любую точку Союза, – с уважением отметила Старкова разворачивая странное послание. – Прикинь, это от Акулы! Совсем с ума сдурел этот старый спекулянт. Тут каждое слово – рубль стоит!
Вернувшись в квартиру, она внимательно прочитала текст телеграммы и протянула мне. Набор печатных букв, выбитых на белых отрывках бумажной ленты, наклеенных на бланк, гласил: «рудик записывает концерт одессе тчк интересуется нашим другом тчк не может найти тчк проезд зпт проживание зпт питание оплатит тчк хочет поговорить тчк акулов».
– Что это? – не совсем понял я.
– Кажется, понимаю, – плюхнулась на диван Старкова. – Так вот кому Акула Лешку сватал! Одесситам! Ну, слава богу, хоть не этому вашему Бесу! Зря мы на деда наезжали, он оказывается не такой гад. Крепко же его приперло, раз такие дорогущие телеграммы начал рассылать! – расхохоталась Старкова.
– То есть Алешу зовут в Одессу, чтобы там его записывать? – понял я. – Ну, бог в помощь, пускай поищут по пивным и рюмочным…
– Тебе это не интересно? – кротко спросила Маша.
Для меня это ничего не меняло. Я поднял свою дорожную сумку и шагнул в прихожую. Мне ведь еще предстояло всю дорогу до Питера думать и набираться мужества. Хотя где-то в глубине души я предчувствовал, что сразу прийти к родителям и признаться мне не хватит сил. Или по дороге я придет в голову предлог, позволяющий хотя бы оттянуть невыносимую встречу с родителями на какое-то время.
– Даже не поцелуешь на прощание? – буркнула Старкова.
Я видел, как ее глаза набухли слезами, и торопился поскорее сбежать. Но, конечно, поцеловав на прощание. Мне ведь на самом деле тоже не хотелось от нее уезжать. Я просто старался держать все это в себе поглубже, и не выпускать наружу. Слишком серьезные проблемы мне предстояло решать уже завтра в Питере.
Мы долго целовались в прихожей взасос, когда прямо над головой снова оглушительно сработал дверной звонок.
– Кто?!.. – заорала Старкова, с явным нежеланием разлепив наши губы.
– Телеграмма! – ответили из-за двери.
– Опять?! – простонала Маша и потянулась к дверному замку.
Однако на этот раз на пороге вместо студента стоял загорелый толстяк слишком солидного вида, для разносчика телеграмм. На его необъятной фигуре отлично сидел джинсовый костюм «Wrangler», который мог себе позволить только очень богатый советский человек.
– Вам телеграмма! – произнес этот посетитель и подал Маше бланк, даже не попросив расписаться, но при этом широко улыбаясь.
Старкова машинально взяла и развернула бумажку. Секунду смотрела, оторопев, а потом спросила:
– Что это? «Широкие лиманы, цветущие каштаны»…
– Песня такая, очень хорошая, за Одессу, – ничуть не смутившись пояснил лже-почтальон. – Вы извините, гражданочка, что я вот так нахрапом к вам свалился, но у меня выхода другого нет.
Дружелюбно улыбаясь, он каким-то мелким движением незаметно просочился в квартиру и стоял уже в прихожей. И выдавить обратно посетителя таких габаритов вопреки его воле было безнадежным делом.
– Разрешите представиться: Рудик Лев Евгеньевич. Прибыл в столицу из Одессы, по важному делу. Мой коллега по страсти – коллекционер Акулов направил меня к вам. И я поторопился примчаться, потому что было сказано за ваш отъезд? Если позволите пройти, я все расскажу как по нотам, частично могу даже в стихах…
– Ну, конечно, добро пожаловать, – спохватилась Маша, приглашая незваного гостя в комнату и отчаянно маяча мне, чтобы не оставлял ее одну.
Мне ничего не оставалось, кроме как положить сумку на пол и вернуться следом за Старковой.
Быстро осмотревшись в комнате, Рудик крякнул и расхохотался, как обычно смеются щедрые и здоровые люди.
– А я таки надеялся грешным делом!.. – тряхнул он загорелой лысиной через которую была плотно зачесана одна длинная прядка волос, опоясывавшая темя справа налево. – Надеялся, что вот, заявлюсь к вам, и сразу увижу легенду и гордость блатной песни – Алешу таки Козырного! – посетовал он с совершенно неунывающей интонацией.
– Так это вы Лешку записывать собираетесь! – воскликнула Старкова. – И Акула вам наговорил, что мы прячем от людей «легенду и гордость»?..
Дальше они уже смеялись вместе. Этот Лев Евгеньевич имел обезоруживающую способность моментально сходиться с людьми. Не прошло и минуты, как мы втроем сидели за столом на кухне, и пили чай с вареньем, а он рассказывал.
– На носу бархатный сезон. Море – плюс двадцать четыре градуса! Привоз ломится от всевозможной рыбки, а еще подвозят груши, сливы, и арбузы! По всей Одессе фланируют отдыхающие и курортники. Это такие дяди и тети, которым толстые пачки червонцев жгут карманы, лопатники, а некоторым особо знойным, простите Машенька – тайные отделения для купюр, зажатые между грудей. И все они жаждут веселья! Да шо там за Одессу говорить – все черноморское побережье Кавказа задыхается на совковой музыкальной диете! Идешь мимо звукозаписи – звучит Хиль! Мимо следующей – Хиль! Но это же, как жидкая овсянка вместо шашлыка! И так можно прохилять вдоль всей набережной и нигде вы не услышите нормальных блатных песен. А почему?.. Уже к началу июля все было распродано! Все прежние запасы, все старые концерты народ смел, как горячие пирожки! На всем огромном курортном побережье осталось максимум пара точек, где еще можно купить приличный, качественный блат. И это на несколько миллионов отдыхающих, со всех концов нашей необъятной родины!
– Ты прикинь перспективу! – толкнула меня под столом Старкова. И в ее глазах мелькнули чертики.
Не могу сказать, что я сам слушал все эти сказочные выкладки равнодушно. Я и раньше, по собственной инициативе уже представлял, что южные курорты – это, возможно главный рынок сбыта музыки юморного подпольного жанра. Но не догадывался, чтобы настолько. Если конечно, наш новый жизнерадостный знакомый привирал в разумных пределах, а не как сивый мерин.
– И я сказал себе – Рудик! Тот, кто сейчас успеет быстро обернуться и выбросить на этот огромный рынок новый качественный концерт «блатняка» – просто озолотится! Но для этого же нужен исполнитель с громим именем!.. Конечно, Одессе всегда был Сорокин, в Киеве – Гриша Барбер – но это же все на любителя – не тот уровень. Нужен Алеша Козырный – его воспринимают все. И вот я в разгар «бархатного сезона» уже неделю торчу в столице нашей родины, городе-герое Москве, и за Алешу я слышу только какие-то «мансы»: Фигаро здесь – Фигаро там!
Мы со Старковой только грустно посмотрели друг на друга. Тем более, что еще десять минут на кухне, и я опаздывал на дневной поезд.
– Через два часа там следующий поезд есть, – словно вычислив мои мысли, предупредила Старкова.
– А вы, наверное, тот самый молодой человек, который был с Алешей на воровской сходке? – догадался Рудик. – Наши Одесские авторитеты, тоже присутствовали у Тимура. А у нас в городе все друг друга знают, так шо мне за вас говорили. И о том шо вы на Алешу имеете влияние, и что у вас неприятности с этим Бесом. Кстати, наши тоже его на дух не переносят, только никто прищучить не может…
– Да уж, влияние на Алешу, – криво усмехнулся я. Конечно, немного польстило, что обо мне уже кто-то наслышан, как о человеке, имеющем влияние. Но я честно рассказал одесскому гостю о том, каков нынешний уровень наших отношений с Алешей. Много слов не потребовалось. Лев Евгеньевич все схватывал налету.
– Прискорбно, прискорбно, – покачал он головой.
– И вы учтите еще вот, что – предупредил я. – Вы учтите, что Алеша устал петь одно и то же. Он не хочет уже петь блат. А из-под палки – все насмарку. Я уже видел в Питере, как он одну запись вот так запорол.
– Господи! Никто и не собираюсь его неволить! – замахал руками одесский продюсер. – Не хочет петь чистый блат – и ради бога. Границы жанра ведь очень широкие. Например, песня «Поеду я в город Анапу, куплю себе черную шляпу», – она ведь не блатная. Этакий городской романс. Но у отдыхающих имеет огромный успех! Как считаете, он такое может спеть?
– Алеша все может спеть, когда не кобенится, – приподняла брови Старкова.
Но, не смотря на замечательное взаимопонимание с нашим новым одесским знакомым, и не взирая, на моментально возникшую симпатию – помочь мы ему ничем не могли. Получалось, что он приехал зря и уже понимал это. Чай был допит. Все что могло быть сказано – прозвучало.
Но прежде чем откланяться, уже в прихожей Рудик все-таки сделал последнюю попытку.
– Зайчики мои! – обратился он к нам, уже как к родным. – Если все-таки на горизонте возникнет наша «гордость и легенда» – наладьте его в Одессу, я вас умоляю! И сами приезжайте! Милости просим! – гостеприимно развел руками Лев Евгеньевич. – Сережа, если ты хотел с Алешей своё записать – так вместе у нас и запишем! А прибыль по-братски поделим? У нас такого не водится, чтобы кому-то работать мешать! Только отправьте его до Одессы-мамы. Сам я сегодня уеду, но еще две недели у меня роскошный блат за билеты на Киевском вокзале остается. Надо только обратиться в восьмую кассу, сказать, что от Льва Евгеньевича – и вам мигом оформят билеты по первому классу. Как сыр в масле кататься будете!…
Это он уже выкрикнул в последнее мгновение, прежде чем двери лифта автоматически закрылись, и кабина повезла толстяка вниз.
– Забавный дядька! – улыбнулась Старкова, когда мы с ней вдвоем вернулись в комнату.
За окном слышался обычный летний дворовый шум. Покрикивали дети, невнятно гудел поток машин на соседней улице. Где-то у соседей, этажом ниже громко бормотал телевизор.
– Не передумаешь? – поинтересовалась Старкова. – Смотри, какая возможность с неба сама свалилась? Его надо только подождать – сам объявится – никуда не денется. Еще приползет. А ты бы пожил у меня еще недельку? – смутившись, пробубнила она.
Я промолчал. Надо было скорее выходить, чтобы не опоздать и на следующий ленинградский поезд.
– Ну, раз тебя не уговорить, провожу тебя до перрона, да и все, – порывисто встала она и направилась прихожую.
На московских улицах уже было жарко. Перед ларьком мороженого выстроилась небольшая очередь. Давали эскимо «Морозко» по 28 копеек. Старкова все время пыталась сдуть прядь волос над бровью. Но та прилипала к вспотевшему лбу и Маше приходилось дуть снова и снова. На меня она демонстративно не смотрела, сосредоточившись на этом своем занятии. Мы пропускали уже третий троллейбус, набитый пассажирами настолько плотно, что не было никакой возможности втиснуться в двери с моей сумкой. А ведь еще предстояло ехать на метро. Я не спускал глаз с поворота улицы, откуда после сигнала светофора ринется очередная порция московского транспорта.
– Вон, такси едет, махни ему, – смерив меня взглядом, велела Старкова. – Иначе тебе не успеть.
Но у меня уже не оставалось даже трех рублей на такси. А сказать ей об этом я не мог. Слишком памятно было, как Алеша при встрече с Машей сразу принялся извиняться за занятые когда-то и не отданные деньги. Уподобляться этому пижону я не хотел. Минуты до моего поезда безжалостно утекали.
– Ну, ты упрямый! – ухмыльнулась Маша и взяла инициативу в свои руки – сама шагнула на обочину и замаячила рукой.
Как ни странно, первая же салатная «Волга» с опознавательными шашечками сделала крен в нашу сторону и остановилась у бордюра.
– Тебя кто так учил дверью хлопать? – мрачно осведомился таксист, когда мы оказались на заднем сиденье. – Дома холодильником так же хлопаешь?
Маша метнула на него яростный взгляд, но ответила по-своему.
– На Ленинградский вокзал! И не вздумай нам «город показывать». Я в Москве все улицы знаю. Заплатим четко по счетчику.
Водила только пробормотал что-то невнятное, но явно злое. Однако, не нашедшись быстро, что ответить – тронулся с места.
– Ну вот, и заканчивается твой вояж в Москву, – подытожила Старкова, прижимаясь к моей руке. – Вспоминать-то хоть будешь? Или сплошные разочарования, которые постараешься поскорее забыть?
Я посильнее привлек ее к себе на заднем сиденье, стараясь таким образом подтвердить, что забуду я далеко не все.
– Город показывать! – недовольно бубнил таксист впереди, резко и со злобой разворачивая руль. – Как же! Надо мне город показывать!
Из-за его резких поворотов нас с Машей все время бросало друг на друга. Поэтому бессильная злоба таксиста никак не могла нам повредить, а только скрашивала последние минуты перед расставанием. В глазах Старковой, которыми она поглядывала на меня снизу, даже засверкали искорки веселья.
– А вот захочу и вообще никуда не повезу! – с большим опозданием вдруг сообразил таксист.
– Сделайте одолжение! – мягко попросила его Маша. – Так не охота, чтобы он уезжал! Колесо проколите или еще как-нибудь! Ну, пожалуйста!
– Колесо проколи! – возмутился таксист.
И даже в маленькое зеркальце было видно, как вылупились его глаза. По его мнению, Маша своими словами надругалось над чем-то святым и непорочным. Он даже несколько раз судорожно набирал воздух для достойного ответа. Но, по-видимому, найти достойный ответ на такое ужасное кощунство было не просто.
В конце улицы уже замаячило открытое пространство площади трех вокзалов. Еще пара минут езды, потом очередь в билетную кассу, сто метров перрона и последний взмах руки перед окном медленно отбывающего вагона. Уже можно было начинать говорить какие-то последние существенные вещи, чтобы не скомкать их потом в сутолоке вокзальной толпы.
– Ты на Алешу не держи зла. По крайней мере, настоящего зла, – попросила она. – Такой сволочью иногда бывает! Но кроме него так петь никто не сможет. А талант артиста, когда не удается его выплеснуть – грызет человека изнутри, и покоя не дает. Выходит такое проклятие пожизненное. И для него и для окружающих. Угораздило же бога им наградить такой вот экземпляр? Всем, кто хочет явить людям этот талант – приходится платить, имея с ним дело…
– Пять рублей! – отрывисто заявил таксист, резко тормозя перед вокзалами.
– Три рубля, и не больше! – отрезала Маша, бросая на переднее сиденье мятую денежную купюру. – Я же сразу сказала, что и цены знаю и маршруты. И нечего было счетчик отключать! С нами этот номер не прокатит!..
Она распахнула заднюю дверцу, и уже энергично продвинулась к выходу, когда водитель хлопнул себя по коленке и, наконец, сообразил, как он может достойно оскорбить таких отвратительных ему пассажиров.