– Какая? – полюбопытствовала Аврора.
– Хочу купить себе мотоцикл! – с упоением молвил Метелкин. Надо сказать, что все молодые люди того времени делились на две категории – тех, кто мечтал и копил деньги на мотоцикл, и тех, кому посчастливилось собрать нужную сумму и приобрести стального друга. – Будем с тобой, Басенка, колесить в шлемах по всему городу! А?
– Что – а?
– Как тебе?
– А куда я работать-то пойду? В ателье?
– По распределению. У вас что, разве не было распределения?
– Было, но меня, к счастью, обошла чаша сия! По причине беременности и рождения Ариши. Не пойду я в ателье! Ни за что! Ненавижу шить!
– Как же так-то? А я хотел тебя попросить мне белые выходные брюки сшить! – растерялся Метелкин.
– Не люблю я шить! – уперлась Аврора.
– Ну все равно насчет твоей работы-то мы что-нибудь придумаем, – проговорил Юрик, гася окурок в блюдце.
И придумали! Стоило только Зинаиде Матвеевне появиться поутру на пороге метелкинской квартиры, как зять сразу же задал ей животрепещущий вопрос:
– Мам! У тебя никого из знакомых нет, чтоб мог Аврорку на какое-нибудь хорошее место пристроить?
– Какое такое место? – раздеваясь, легкомысленно спросила Гаврилова. – И где тут мое солнышко? А? – радостно воскликнула она и хотела было уж кинуться к внучке, как зять, преградив ей дорогу, раздраженно воскликнул:
– Мам, да подожди ты со своим солнышком! Я говорю, что Авроре нужно на работу устраиваться!
– Как? Зачем это? – Зинаида Матвеевна изумленно уставилась на Метелкина, выпучив свои маленькие глазенки.
– А затем, что я их двоих, – и Юрик, обернувшись, указал кивком на Аврору с Ариной на руках, – кормить не собираюсь!
– Что? Что-то я, Юраш, не пойму тебя! Когда ты у меня просил Авроркину руку, умолял слезно, чтобы я вас благословила на брак, что ты мне обещал? – в лоб спросила она его и, не дав ответить, заговорила на повышенных тонах: – Забыл? Что ты будешь работать как вол на своем станкостроительном заводе и будешь обеспечивать мою дочь и робенка, который родится! Что-то ты сейчас по-другому запел! – возмущалась Зинаида Матвеевна. Для нее всегда главным в жизни был вопрос материальный – денежный вопрос, поскольку она работала кассиром на часовом заводе и с утра до вечера считала чужие деньги, гоняя взад-вперед костяшки на счетах, снедаемая завистью.
– Так времена-то, мамаш, меняются!
– Времена завсегда одни и те же! Они, времена-то, всегда тяжелые! Он мне еще о временах рассуждать будет! – заокала Гаврилова, явно нервничая.
– Ты, мам, не кипятись! Лишняя копейка никогда не помешает!
– Чего? – переспросила она зятя, не понимая, о чем тот говорит.
– Лишняя-то копейка никогда не помешает!
– Ну это конечно! К твоему сведению, лишних денег не бывает и быть не может! Это-то уж я наверняка знаю! Я всю жизнь в бухгалтерии проработала! – ревностно заявила она.
– Ну так вот. Ты, ма, сама себе противоречишь! У нас только одна загвоздка... Если Аврора на работу устроится, кто с Ариной сидеть будет? Нет, мы, конечно, можем ее в ясли пристроить... – мялся Юрик.
И тут Зинаида Матвеевна почувствовала, что сама фортуна поворачивается к ней лицом! Действительно! Как же она раньше-то не догадалась – ведь если дочь устроится на работу, то кому, как не ей, сидеть целыми днями с внучкой?! А это ее самая заветная, самая сокровенная мечта!
– Зачем это дитя в ясли?! Вы что, с ума оба сошли?! Мое солнышко в ясли, где за детьми никто не смотрит! Где одни сплошные инфекции, вши да глисты! Вы чего робенка-то обижаете?! Хотите девочку угробить! Я с ней буду сидеть – пускай Аврорка на работу идет! Твоя правда, Юраш, лишних денег не бывает! – охотно согласилась она.
– Значит, по рукам! – обрадовался тот и снова задал свой первоначальный вопрос: нет ли у Зинаиды Матвеевны знакомых, которые могли бы пристроить Аврору на тепленькое, доходное местечко.
– Дай-ка подумать... – И Гаврилова принялась судорожно перебирать в мозгу всех знакомых, которые хоть словом обмолвились, что где-то есть свободная вакансия. Ей нужно было во что бы то ни стало хоть куда-нибудь запихнуть дочь, дабы взять на себя приятную ответственность по воспитанию обожаемой внучки. – А! Манька из овощного, ну наша-то соседка, неделю назад говорила, что им в магазин уборщица требуется! – обрадовалась Гаврилова.
– Ну спасибо тебе, мама! Я еще уборщицей не работала! Совсем ты уже!
– А что тут такого?! Знаешь, доченька, у нас в стране все равны – и академик, и уборщица! Что тебе не нравится? Всегда фрукты робенку принесешь! – уговаривала ее Зинаида Матвеевна.
– Не-е, ма! Уборщицей это как-то несолидно, – поддержал жену Юрик, – не тот масштаб.
– Ты так думаешь? Ну не хотите как хотите. Я сейчас что-нибудь еще... Что-нибудь еще... – И Гаврилова снова задумалась. – Нет! А почему ты в ателье не хочешь пойти? Ты что, зря училась? Вон Ирка Ненашева работает и довольна – я ее тут как-то встретила недавно. И мать, и отца, и себя обшивает! А ты мне обещала зимнее пальто с чернобуркой сшить – и где оно? Так и не сшила!
– Не пойду я в ателье! Я ненавижу шить!
– Ну ненавидит она шить! – подтвердил Юрик.
– Знаете что!.. – Гаврилова хотела было обидеться и сказать – мол, это вам не то и се не это, сами и ищите тепленькое, доходное место, но вовремя опомнилась – не в ее интересах говорить подобные вещи. – Ну щас, щас, погодите, дайте подумать! – Думала Зинаида Матвеевна натужно минут пять – никак не меньше, и вдруг как взвизгнет от радости: – Да как же я могла забыть-то! Неделю назад звонит мне Лариса Николаевна... – с нескрываемым наслаждением затянула Гаврилова. – Аврор! Ты помнишь Ларису Николаевну? Это ж моя начальница бывшая, главный бухгалтер часового завода! Звонит, значит, узнать, как у меня дела, как я там на пенсии поживаю, как дети – вы то есть с Геней, как Аришенька – мое солнышко! Ну я ей, мол, все в порядке, живы, здоровы. А она мне так, знаете, между делом, рассказывает о своей сестре. Аврор! Ты знала, что у нашей Ларисы Николаевны родная сестра есть?
– Нет.
– Ну как же! Двое их – Лариса и Беатриса! Бетка на три года старше Лорика, почти мне ровесница. В общем, подошло время ей на пенсию идти. А работает она в гостинице... Там, знаете, всякие разные иностранцы останавливаются, на таких непонятных языках лопочут, что и не расчухаешь ничего. И потом эти, ну как их, актеры знаменитые... Сами понимаете, местечко-то хлебное – уходить Бетке не хочется. Ей начальство и предложило пойти админисратором, что ли... Короче, неважно. Понизить ее хотели значительно. Она и говорит: мне-де наплевать, что у них свободно только место админисратора-то этого. Я-де после своей должности не пойду на такую работу! И уж неделю как дома сидит – норов свой показывает. А я вот что подумала: если у них это место-то есть, почему бы Аврорке его не занять?
– Молодец, мамашка! Вот гостиница – действительно место хорошее, хлебное, это тебе не овощной магазин, откуда, кроме гнилой картошки, и принести-то нечего! – обрадовался Юрик.
– Да, Аврор. Будешь не пустой хлеб есть, а с маслицем! – прогремела Зинаида Матвеевна, воодушевленная поддержкой зятя.
* * *Сказано – сделано. В конце весны Аврора, сделав первый в жизни аборт (плодовитостью она, несомненно, в мать пошла) и окончив курсы ведения гостиничного хозяйства, поступила на работу в гостиницу...
...В гостиницу, название которой и упоминать-то вряд ли стоит, поскольку ее как таковой уж не существует. Ее постигла та же участь, какая постигла многие (наидостойнешие, кстати) здания столицы, которые зачем-то и непонятно почему (тут остается только догадываться, и догадки эти весьма щекотливого, я бы даже сказала, липкого свойства) были разрушены и стерты с неповторимого лица Москвы. Москвы старинной, златоглавой, купеческой, белокаменной, с ее извилистыми тихими улочками, умилительными поленовскими двориками... Но стоп, стоп, стоп! Так недолго впасть в сантименты, расплакаться и затопить горючими слезами весь роман. Достаточно сказать, что той старушки Москвы, такой дорогой, теплой и родной, от бульваров и скверов которой, кажется, пахло сладким материнским молоком, уж нет и не будет никогда.
О гостинице, куда устроилась Аврора, конечно же, не «админисратором», как утверждала Зинаида Матвеевна, а администратором одиннадцатого (и далеко не последнего) этажа, можно сказать лишь то, что в ней останавливались самые важные персоны – знаменитые писатели, певцы, актеры, иностранцы и некоторые политические деятели. Одним словом, это был первоклассный отель для VIP-персон того времени.
Однако, как мы снова поскакали, перепрыгивая, перемахивая камни и огромные валуны того времени, что наша героиня потратила на скороспелые курсы по ведению гостиничного хозяйства. Хотя ничего особо интересного в ту пору не произошло, если не считать одного события, которое автор не вправе опустить, закрыть на него глаза и не включить в текст.
Событие это касается вечеринки в честь возвращения Юрия Метелкина из армии, инициатором которой явилась Зинаида Матвеевна. В тот день, когда решилась Аврорина судьба относительно ее работы «гостиничным админисратором», Гаврилова на радостях предложила молодым отметить Юрашкино прибытие из армии. Недолго думая, она присовокупила к этому рождение своей ненаглядной внучки, которое так до сих пор и осталось без внимания, свой уход на пенсию (который, кстати сказать, тоже не был отпразднован Зинаидой Матвеевной в кругу семьи), прошедший Новый год, Аврорин день рождения и т. д. и т. п. С каждым днем поводов для праздника все прибавлялось. В конце концов Гаврилова заявила, что Геня, кажется, нашел наконец-то свою вторую половину, и этот факт тоже нельзя обойти стороной.
– Одно мне не нравится, – жаловалась она дочери, – что у этой самой половины его – довесок. Но зато есть своя квартира. Что радует!
– Какой такой довесок? – спрашивала дочь.
Оказалось, что у новой Гениной пассии, Ирины Стекловой, был семилетний сын Виталик, которого Зинаида Матвеевна рассматривала не иначе как довесок.
Оснований и поводов для праздника было хоть пруд пруди – осталось только решить, кого позвать да где отметить.
Поначалу Зинаида Матвеевна хотела собрать молодежь – то есть всю Аврорину и Юрашкину родню до тридцати пяти лет, но, когда приплюсовала к грядущему банкету свой уход на пенсию, разошлась не на шутку, сняв какое бы то ни было возрастное ограничение гостей. Она позвала всех, кого можно было позвать, и даже тех, кого звать бы не следовало. Некоторые бесцеремонно напросились. Уж кого-кого, а бывшего мужа с его умалишенной женой она никак не собиралась приглашать, но те взяли и навязались сами.
– А почему это мы с Галюнчиком не можем прийти?! – возмущался Гаврилов на том конце телефонного провода. Он нервно плевался, механически отстукивая по столу костяшками пальцев. – Юрка и мой зять! Почему это я должен такое событие пропускать?! – попер он на бывшую жену, и той ничего не оставалось, как пригласить ненавистного Владимира Ивановича вместе с его сумасшедшей супругой.
Количество гостей зашкаливало за пятнадцать человек – было бы глупо собирать их всех в собственной квартире или дома у Метелкиных. Зинаида Матвеевна уж не рада была, что вообще все это затеяла. Она каждый вечер перед сном пересчитывала, кто придет на их «скромный» праздник в кругу семьи, и ужасалась все больше и больше, не понимая – или семейный круг у них такой многочисленный, или большое число людей хочет воспользоваться ее сердечной добротой, прийти и пожрать на халяву.
– Что ж это такое получается? – бормотала в полнейшей растерянности Гаврилова и за две недели до празднества решилась все-таки сесть за стол и «перещелкать» на счетах (вспомнив былые времена) всех приглашенных. – Я – это раз! – И Зинаида Матвеевна профессионально запульнула костяшку с правой стороны в левую. – Геня – это два, Ирка Стеклова, его девица, – три, Аврорка – четыре, Юрашка – пять, его семья... Бат-тюшки! – ужаснулась она, метнув влево сразу три кости и решила посчитать всех родственников и знакомых Метелкина, которые изъявили желание отметить его возвращение из рядов Советской армии. А именно его троюродную сестру Таню со своим парнем, армейского друга Федора с женой Кирой, и, кажется, все. А наших-то, наших сколько!
Да, большинство приглашенных было именно со стороны самой Зинаиды Матвеевны. Право же, ну не могла ведь она обойти своих братьев и сестер – Василия Матвеевича с тихой, кроткой женой его Полиной... Если позвать Василия, то как не пригласить Павла Матвеевича, несправедливо отсидевшего в лагерях восемнадцать лет? А семья у него большая! Ирина Карловна – верная супруга, которая сумела пережить эти страшные восемнадцать лет и дождаться мужа. Поистине героическая женщина! Ну как их не пригласить?! Грех, да и только. Их дочь опять же, Виолетта Павловна, тридцати семи лет, что работает в ДЭЗе диспетчером, – всеми уважаемый человек! Не может же она прийти одна! Без своего любимого мужа – Андрея Михайловича Дробышева, автомеханика с золотыми руками! Эти наверняка прихватят с собой пятнадцатилетнюю дочь Людочку – куда они без нее!
– Нет, Павла с семьей просто невозможно обойти стороной, – пробормотала Зинаида Матвеевна себе под нос и добавила мечтательно, обращаясь к деревянным счетам: – И потом, у них дача под Москвой! Как хорошо поехать туда летом с Ариночкой отдохнуть!
И тут она вдруг вспомнила о Милочке – своей несчастной тридцатилетней племяннице, художнице – дочери покойной старшей сестры Антонины. Миленок до сих пор никак не могла выйти замуж, все рисовала агитплакаты для столичных фабрик и заводов.
– Это мой долг! – патетично воскликнула Гаврилова, легонько ударив кулаком по пышной, необъятной груди. – Долг тетки позвонить ей и настоятельно попросить прийти! И Любахе тоже надо бы позвонить! Ой! – И она схватилась за голову от отчаяния и безысходности. Ведь если придет ее вторая племянница, Любаха, то с ней, несомненно, увяжется Иван Матвеевич – младший брат Гавриловой, жизнь которого омрачена жуткой трагедией: в самом начале войны он был случайно подстрелен своим товарищем и комиссован по тяжести ранения. И все бы ничего – мало ли что может быть на месте театра военных действий?! Но весь ужас был в том, что Иван Матвеевич втемяшил себе в голову, что именно он, и никто иной, должен был сорвать с рейхстага поганое фашистское знамя. Однако судьба-злодейка распорядилась иначе. Это не давало брату Зинаиды Матвеевны покоя и по сей день – стоило ему только пропустить рюмашку-другую, как он начинал то плакать, то смеяться, с неподдельной злостью выкрикивая в промежутках:
– Я всю войну прошел! А до Берлина не дошел! Почему? Почему не я сорвал с рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю!
Засим следовала песнь. Иван Матвеевич всегда исполнял одну и ту же, со страстью, с нескрываемой патетикой, громким каркающим голосом, от которого у Зинаиды Матвеевны моментально начинала раскалываться голова, а у Василия Матвеевича тут же возникало непреодолимое желание дать брату в морду (он обычно так прямо и говорил: «Я ему щас по морде дам! Он у меня допоется!»). Естественно, Иван Матвеевич не мог оставить дома свою супругу – Галину Тимофеевну, которая преподает химию в старших классах и которой буквально проходу не дают ее ученики. Да-да, Галина Тимофеевна – та, которую Гаврилова застукала с Владимиром Ивановичем в маленькой комнате еще на старой квартире на поминках собственной матери в самый что ни на есть кульминационный момент сексуального наслаждения. Но дело это давно минувших дней – двенадцать лет прошло с тех пор, так что Зинаида Матвеевна забыла о том неприятном инциденте, выкинув его из памяти навсегда.
– Хорошо хоть Любаха развелась со Славиком! Одним ртом меньше, – с облегчением вздохнула она.
Любашка действительно развелась с мужем год назад – с тем самым Славиком, который, влюбившись в нашу героиню на море, все просил ее руки, обещал подождать, поскольку Авроре тогда еще не исполнилось восемнадцати. Но Любахе удалось быстро и без особого труда охмурить молодого человека, забеременеть от него и в конце концов женить его на себе. Славик такой супружеской жизни, какая у него сложилась с Любовью, не мог увидеть даже в кошмарном сне – вечные капризы, недовольство, а главное – яйцо вкрутую на завтрак и котлета за тринадцать копеек после работы на ужин – это, пожалуй, может вынести лишь один человек – Любашкин отец, Иван Матвеевич. Он настолько любил свою супругу – неверную химичку, чтил ее, сдувая с нее пылинки, что терпел все: и скудные завтраки с ужинами, и пальто, купленное сразу после войны, которое он донашивал до конца дней своих, – залатанное, зашитое несколько раз по подмышечному шву, с подобранными в тон лоскутами.
Славик же не настолько обожал Любаху – его всегда преследовала навязчивая мысль, что любил и любит он вовсе не ее, а ее двоюродную сестру – Аврору. Поэтому ровно через две недели после рождения сына Димули (когда жизнь заметно усложнилась и он перестал получать свои законные яйца с котлетами) он собрал чемоданчик, поцеловал отпрыска в лоб и, шепнув ему: «Сын! Когда вырастешь, поймешь отца и не осудишь», ушел прочь из семьи.
И тут вдруг, подобно штыку, мозг Зинаиды пронзила мысль о младшей сестре Екатерине Матвеевне – любительнице красного крепленого вина, легкомысленной, нечистой на руку женщине. Помимо того что она всю жизнь пропорхала, как стрекоза, то сдавая, то забирая обратно из детского дома своих троих детей, прижитых от обожаемого Леньки Дергачева, за которого она так и не вышла замуж; кроме того, что нигде никогда не работала, она еще умудрилась однажды упереть у Гавриловой ее единственный серый рабочий костюм. Эту попробуй не пригласи! Такой скандал закатит, сраму не оберешься. К тому же Зинаида Матвеевна понимала, что сестра сейчас, как никогда, нуждается в ее моральной помощи и поддержке. Дело в том, что два года назад от нее ушел Леонид – любовь всей ее жизни. Допившись до белой горячки, Дергач, собрав что было ценного в доме в один внушительный узел, отправился на постоянное место жительства к Клавке – потерянной женщине, такой же пропойце, как и он сам.