— Но…
— Никаких «но»! Мне не больше твоего хочется отступать, но мы должны сберечь армию. Это, похоже, все, что осталось у Арции.
— Отступить? Теперь?! Отец! Это невозможно!
— Корнет Мальвани! Вы забываетесь!
— Прошу прощения, монсигнор!
— Так-то лучше. Мы останемся здесь день или два. За это время сюда доберутся все, кто уцелел… И у кого хватило ума пойти нам навстречу. Годой будет торчать на Лагском поле, и пусть его торчит, хоть травой порастет. Мы вернемся в Гверганду и подготовим ее к обороне.
— Но враг у стен Мунта.
— Мунт потерян в любом случае, — отрезал Сезар, — но война еще не проиграна. Она будет проиграна с потерей армии и гибелью всех, кто может поставить тарскийца на место. Нужно быстрее собрать силы и, что греха таить, вступить в союз с Арроем.
— Фи, этот пират…
— Этот пират, сын мой, в отличие от Базилека истинный Волинг и не трус. А потом, у нас нет выбора. Или ты предпочитаешь сдаться на милость Годоя? Он будет рад.
— Нет!
— И я не хочу. И дело не в том, что это позор для офицера. То, что я слышал про этого человека… Ну да об этом не сейчас. А теперь иди. Я хочу побыть один. Мне нужно попрощаться с Франсуа…
— Я не понимаю, отец!
— И хвала Триединому, что не понимаешь…
3— Роман, — захлебывалась словами вернувшаяся наконец Криза, — такого там не бывать. Откуда вода? Умирать деревья, скала стать голая… И пусто, птицы, козы — все уходить далеко… Надо смотреть и понимать.
Эльф не споря подхватил котомку Уанна. То, что девушке казалось странным и невозможным, могло быть следствием пронесшейся по этим местам магической схватки. Той самой, что он почуял накануне встречи с гоблинами. Не «могло» — было!
Чем ближе Роман и Криза подбирались к месту, именуемому орками Обителью Ночи, тем явственнее становились признаки не столь уж давнего боя. Когда-то эти горы были осенены тенью древней Силы, чистой и высокой, но теперь старые следы были почти затоптаны. Либер невольно вспомнил, как арцийские контрабандисты заметали следы при помощи пастухов, за небольшую плату гонявших по побережью бестолковые овечьи гурты, после чего даже самый умелый следопыт не разобрался бы, кто же здесь прошел первым… Нечто похожее произошло и тут — заклинания разной силы и сложности слиплись в единый ком.
Каменистая тропа вынырнула из ущелья и, извиваясь, поползла в гору. Криза оказалась права — зверье и птицы избегали этого места, только бестолковые ящерицы рисковали греться на солнышке там, где осенью прошумела магическая буря.
Века, если не тысячелетия, каменная основа Ночной горы покрывалась слоем почвы, на которой вырос лес. Теперь он погиб. По мере продвижения к вершине разрушения становились все очевиднее. Деревья не просто умерли, они были переломаны и перекорежены, а с поверхности горы сползла земляная шкура, обнажив камень, кое-где оплавившийся. Родники, питавшие небольшое озеро, иссякли, зато где-то на самом верху забил мощный источник. Новорожденная река избрала руслом единственную приличную тропу в базальтовой скале, продолжением которой, собственно, и была Обитель.
Роман со смесью восторга и робости разглядывал открывшуюся взгляду странную крепость, казалось отлитую из темно-серого сверкающего металла. Обитель Ночи являла собой одинокую стройную башню с плоской, будто срезанной верхушкой, вырастающую из тела горы. Вокруг кто-то воздвиг каменное же кольцо, высотой равное двум вековым лиственницам. В одном месте камень расступался, образуя щель, в которую мог пройти человек. По словам Кризы, проходом пользовались жрецы-старейшины, дважды в год приносившие у подножия башни жертвы Истинным Созидателям, в то время как собравшиеся у подножия горы гоблины затаив дыхание следили, когда над кольцом древних стен поднимется ароматный можжевеловый дым, знаменуя конец полугодия.
В остальное время к Обители никто не смел подойти ближе, чем на пять вес, но Криза и Роман вынырнули из небытия внутри заповедного круга. Впрочем, эльфа это мало волновало: либер не сомневался, что им удастся обойти караулы, благо те следят за подступами к горе, а не за тем, что творится у них за спиной.
— Это не бывать раньше, — нарушила молчание Криза, глядя в преграждавший дорогу мутный пенистый поток.
— Чего не было, волчонок? Крепости? Пролома в стене? Воды?
— Башня быть всегда, но в нее нет дверя. Там ходить можно во двор. — Криза чуть не плакала. — А вода течь… нижее? Низее? Теперь туда никто не ходить, если жрецы не закрывать воду… Созидатели злиться на северные, что те пошли с нехорошими, и закрывать дорогу в свой дом.
— Как же они могли закрыть дорогу, если погибли на Седом поле? — мягко спросил Роман. — Ничего, сейчас посмотрим.
Подниматься по крутому каменистому склону было трудно, но эльф и орка сумели подобраться к самой стене. Роман больше не сомневался, что создавали Обитель если и не боги, то существа, владевшие магией такой силы, которая ему, Рамиэрлю, и не снилась. Эльф и орка обошли крепость, но не нашли не то чтобы прохода, даже щели, в которую удалось бы вставить хотя бы иглу. Пришлось вернуться к пролому, из которого продолжала хлестать вода.
Глава 2 2229 год от В. И. 14-й день месяца Влюбленных Эланд. Идакона Арция. Мунт
1Роскошные часы, заключенные в раззолоченный футляр черного дерева, самодовольно пробили десять раз. Перед дверью в покои регента сменился караул: двое арцийских гвардейцев в вычурных мундирах — для красоты и четверо гоблинов в черной коже — для надежности. Важный и благообразный, как клирик высокого ранга, лакей в сопровождении еще одного горца прошествовал с подносом — его величество изъявил желание освежиться!
Устраивающийся на троне арцийских владык человек императором не был, но он был победителем, а победителей разумно называть так, как они того желают. Михай Годой желал, чтобы к нему обращались как к августейшей особе. Не обремененная излишней щепетильностью многомудрая дворцовая челядь незамедлительно приняла это к сведению, и во дворце Анхеля все поехало по накатанной колее, словно бы и не было ни императора Базилека, ни нанесенного Арции сокрушительного поражения. Полчища слуг усердно выполняли привычную работу, разве что прекратив воровать — Годой и его страшноватые подданные вызывали легкую оторопь, и попасться им под горячую руку не хотел никто.
Сам же Годой, хоть и водворился в покоях Базилека, окончательной победу не считал. Да, пока ему все удавалось, но в каждой удаче были свои червоточинки. Он получил Таяну и принцессу, но упустил Рене и Гардани. Он неплохо продвинулся по дороге магии, но седой эландец, похоже, знает не меньше. Он наголову разбил арцийскую армию, заодно убедившись в своем умении удерживать взнузданных, но Архипастырь уцелел и сохранил свою гвардию. Пока Феликс жив, о примирении с Церковью не может быть и речи, брать же Кантиску штурмом Михаю очень не хотелось. Город был отлично укреплен, а Добори и Феликс показали себя умелыми военачальниками. Прими кто-то из них после смерти Ландея командование, еще вопрос, за кем бы осталось Лагское поле. Понимал тарскиец и то, что разорение Святого града сделает его в глазах верующих святотатцем, а он намеревался править своей империей долго, успешно и милостиво. Беспокоили и зачастившие в Кантиску чудеса.
Во вмешательство Эрасти Годой не верил, но готов был допустить, что происшедшее с попытавшимся завладеть перстнем Проклятого союзником — дело рук Преступившего, если не треклятого Романа. Новый Архипастырь и его дружки были не из разговорчивых, но Михай хорошо представлял силу погибшего ройгианца, сам он был куда слабее, следовательно, Феликса придется предоставить его же собратьям. Архипастырь выступил против того, кто оказался сильнейшим, а Церковь всегда поддерживала победителей, поддержит и теперь, но для этого нужно время.
Второй, куда меньшей головной болью был командор Мальвани с его армией. Тарскийский господарь рассчитал время сражения так, чтобы тот не успел соединиться с Ландеем. Предполагалось, что «Тигр»[20] бросится на захватчиков в надежде отомстить, — не бросился. Войска Годоя неделю прождали на Лагском поле; Мальвани не пришел, и регент не мог отделаться от мысли, что где-то болтается двадцать пять тысяч обученных и прекрасно вооруженных воинов. Хорошо хоть, разделенные превосходящей их вместе взятых армией, Мальвани и Феликс не встретятся…
Тарскиец вальяжно откинулся на спинку кресла, заставляя себя оценить вкус императорского вина — при всей своей бездарности Базилек держал прекрасные погреба. Годой был рад, что последний потомок Анхеля удрал со всем семейством. Бежавший император в глазах подданных куда дешевле императора покойного и тем паче — убиенного. Анхель при всем своем уме зря прикончил Пурину. Похоже, великого императора под руку толкнула месть, Годой же считал таковую глупостью, причем непозволительной. Регент учился в том числе и на своих ошибках, главными из которых считал попытки захватить Арроя живьем и сломать Гардани. После исчезновения графа Михай велел себе забыть о мести и избавляться от врагов при первой возможности, какой бы легкой и необременительной ни была их смерть.
…Чужой пристальный взгляд заставил резко обернуться, но это был всего лишь кот. Черный, словно выточенный из блестящего горного камня, он застыл у стены, таращась на регента желтыми злыми глазами. Отчего-то тарскийский господарь так сжал ножку бокала, что она раскололась и осколок пурпурного стекла поранил ясновельможную ладонь. Годой, изрыгнув парочку проклятий, зажал ранку тончайшей салфеткой и обернулся к коту, но тот исчез, зато явился начальник гоблинской стражи.
— Господарь, — Нкрдич не счел нужным менять обращение, а Годой не собирался учить пресмыкаться тех, кого научить невозможно, — пришли двое, назвавшие ключ-слово. Тот, кто приходил в Высокий Замок, и гонец из Лаги.
— Зови, — отрывисто велел Годой. — Сначала гонца.
Запыленный тарскиец преклонил колени и протянул свиток. Новости оказались не из лучших: Мальвани, узнав о разгроме, повернул назад, а узнал он не от кого-то, а от Архипастыря, который обманул всех. Церковное войско с присоединившимися к нему остатками арцийской гвардии соединилось с Северной армией, но, вместо того чтобы дать бой, арцийцы повернули на Гверганду.
В том, что, оказавшись между ним и Рене Арроем, Феликс и Мальвани выберут последнего, Годой не сомневался. А это значит, что у Эланда появится сухопутная армия, которая намертво запрет Приморский тракт. Это было бы не так уж и страшно — пусть сидят у Гверганды и не мешают прибирать к рукам Арцию, — если б не Архипастырь, без благословения которого корона Анхеля остается усыпанным драгоценностями куском золота, а Михай Годой — отлученным от Церкви узурпатором и чернокнижником. С другой стороны, если Архипастырь засядет в Гверганде, его не будет в Кантиске, и если дать конклаву возможность объявить о смерти его святейшества…
Отпустив гонца, Михай пригласил шпиона, и на сей раз не унизившегося до раболепства. Прознатчик знал себе цену; это регента не раздражало, как не раздражала гордость горцев.
— Я привез женщину, именующую себя вдовой Стефана Таянского, — без обиняков объявил «негоциант». — Она представляет некоторый интерес. Хотя бы потому, что является племянницей императора.
— Значит, это не Герика? — будничным голосом уточнил регент.
— Это Марина-Митта. Она весьма красива и не расположена к монашеской жизни. Я взял на себя смелость доставить ее в Мунт. Про Герику же в указанном монастыре никто не слышал.
2 Эстель ОскораМы сидели во дворе Цитадели — самого высокого места Идаконы, не считая Башни Альбатроса и Грозового маяка, но туда посторонних не пускали.
Гардани не выдал меня Рене, и у меня появился друг, при котором можно не опускать глаз и не изображать из себя комолую корову. Я призналась Шани во всем, кроме своей нелепой любви, но с условием — Рене узнает правду об Эстель Оскоре, только если от этого будет зависеть что-то важное. Шандер обещал молчать, и я не могла ему не верить. Ему просто нельзя было не верить, чести этого человека с успехом хватило бы на армию рыцарей, собирающихся в Святой поход.
Вторым человеком, при котором я оставалась сама собой, стала Белка. Отец ей ничего не рассказывал, но как-то так вышло, что девчонка записала вдруг меня в друзья. К счастью, Белка была слишком поглощена настоящим, чтобы задумываться о том, отчего ее таянская знакомая так переменилась. Сейчас этот кисенок умчался встречать очередной корабль, а мы с Шани остались. Он почти поправился, еще неделя или две, и нам с Белкой придется обходиться без него.
Мы немного поболтали, потом Шани задремал, а я от нечего делать принялась следить за прыгавшими по древним камням солнечными зайчиками. Тут-то моя кровушка и преподнесла очередной сюрприз. Поняв, что за мерзость мучает Шандера, я обрела новое зрение, позволяющее видеть сущности, недоступные человеческому глазу, — те же кошки видят их совершенно спокойно, так что это вряд ли можно считать магией, скорее памятью о временах, когда мы меньше думали, но больше замечали.
Если финусы были отвратительны и голодны, то эти — прелестны и всем довольны. Они ничем не отличались от солнечных зайчиков, но их прихотливая пляска не зависела от игры солнечных лучей с березовыми листьями. Сотканные из света и тени существа резвились на светло-серых камнях по собственной воле. Я словно бы ощутила переполняющую их радость бытия, любопытство, присущее зверенышам, и… силу. Они вовсе не были беспомощными, эти солнечные котята. Подвернись им добыча, они с восторгом начали бы охоту, пока же их вполне устраивали собственные прихотливые прыжки, но мой взгляд они все же почувствовали. Возня прекратилась, и полтора десятка странных созданий замерли, присматриваясь — или что там они делали — к моей скромной персоне.
Это было удивительно забавное зрелище: мельтешащие, рожденные ветром и солнцем зайчики и несколько светлых и темных пятен, словно бы приклеившихся к одному месту. Я тоже замерла, боясь спугнуть проказников. Наконец один, не самый крупный, двинулся ко мне, за ним — еще двое. Остальные выжидали. Я затаила дыхание. Живой лучик весело и целеустремленно бежал вперед. Я видела его, хотя на залитой солнцем площадке это было не проще, чем следить за черным котенком в темной комнате, если бы тот вздумал прикрыть глаза. Следом двинулись котята-тени — два темных бесплотных пятнышка…
Когда эти существа дружной стайкой взлетели мне на колени, а один, пробежав по рукаву, устроился на плече, меня охватила какая-то немыслимая легкость. Это и впрямь напоминало игру с котятами, но котятами, являвшими собой то тепло скользящего солнечного луча, то прохладное прикосновение тени. Странное я, должно быть, представляла зрелище, сидя на невысоком каменном парапете. Надо мной не было ни облачка, а на моих коленях возились, карабкались друг на дружку пятнышки света и тени, словно я устроилась отдыхать под деревом. Впрочем, кроме меня, никто ничего не замечал, во всяком случае проснувшийся Шани смотрел на меня без малейшего удивления. Я с трудом подавила в себе глупое желание спросить, не нужно ли ему чего. Он, даже когда был совсем болен, морщился от подобной заботы, а теперь и вовсе старался вести себя как здоровый.
Поразительно, как наше желание помочь может обернуться не помощью, а пыткой! Раньше я этого не понимала.
— Как ты думаешь, какой сейчас час? — Гардани весело улыбнулся, и я поняла, что пришел конец не только финусам, но и самой памяти об этом. В глазах у меня подозрительно защипало, и я, чтобы скрыть неловкость, вскочила на ноги:
— Не знаю, но сейчас самое время спуститься к морю. Пойдешь?
Разумеется, он пошел. Моя затея пришлась по душе и солнечным котятам, которые и не подумали разбегаться, когда я встала. Им было все равно, лежит ли моя юбка у меня на коленях или болтается при ходьбе. Эти забавные сущности каким-то образом ухитрялись держаться на ней, даже когда я спускалась по лестнице. Ну и хорошо, они мне нравились, эти котята, — любопытные, веселые и наверняка беззлобно жестокие, как любые звереныши.
3— Таково мое последнее слово. — Кардинал Кантисский Иоахиммиус тяжело поднялся, опираясь на увитый благоухающими цветами посох. Этот посох, да еще немалый жизненный опыт были его единственным оружием в раздирающей Кантиску незримой схватке. Иоахиммиус видел, что сила на стороне Годоя. Многие из князей Церкви успели мысленно переметнуться к засевшему в Мунте тарскийскому господарю. Кардинал понимал, что его собратьями движет не только и не столько страх — штурм святому городу грозил вряд ли, — а привычка держаться победителя и обида на выскочку Феликса. Разрушай Годой храмы, огнем и мечом насаждая каких-нибудь корбутских демонов, дать ему отпор было бы легче, но он не разрушал, по крайней мере открыто. То ли не до конца уверился в своей силе, то ли ничем не отличался от других возжаждавших власти, готовых золотом и поддержкой платить признающим его клирикам.
Иоахиммиус не обольщался на счет конклава. После известий о Лагском побоище и отступлении Феликса на Гверганду местоблюститель Святого Престола ел лишь сваренные в скорлупе яйца и пил набранную в его присутствии воду. Радости любившему плотно покушать дарнийцу это не доставляло, но он обещал Феликсу, что Кантиска устоит, и намеревался исполнить обещанное. Кардинал любовно взглянул на неувядающие который месяц цветы и в сопровождении свиты неторопливо покинул архипастырские покои.
Вечером ему предстояло произнести проповедь в храме Святого Эрасти, которую сотни клириков, нравится им или нет, донесут до ушей и душ своих прихожан. Иоахиммиус хорошо знал, что он скажет. Земной властитель, попирающий каноны Церкви нашей Единой и Единственной, — еретик, а нынешняя победа Годоя над Базилеком — кара Господня за то, что арцийские Волинги воспротивились решению Архипастыря. Иоахиммиус напомнит притчи из Книги Книг о Стелющих Мягко и о Князе Возгордившемся.