Кардинал и герцог нравились друг другу, хоть подчас и говорили на разных языках. В одном же они сходились — Годой должен быть побежден, и как можно скорее. «Серебряные» тоже мечтали лишь об этом. Когда Гардани объяснил им задачу, хмурые физиономии расцвели улыбками, не сулящими тарскийцам ничего хорошего. Единственным, что слегка опечалило воинов, стала разлука с их капитаном, но тут уж ничего нельзя было поделать — Гардани был нужен на аденском рубеже, так как никто лучше него не знал Годоя. О главной причине, а именно о том, что Шани опасно возвращаться в Высокий Замок, Рене благоразумно умолчал.
2Луи второй месяц вел своих людей к Лисьим горам. Лагское поле, поле позора Арции, осталось далеко позади, впереди была Арцийская Фронтера, а за ней — Гремиха, которую нужно еще как-то перейти. За время пути разношерстный отряд превратился в единое целое, словно бы из ниоткуда возникло несколько младших командиров, соорудили даже подобие штандарта. Люди твердо знали, куда и зачем идут. К тому же по дороге им удалось потрепать тыловые тарские части и даже захватить несколько пленных.
Годой чувствовал себя в Арции как дома, победители никак не ожидали нарваться у себя в тылу на сколько-нибудь боеспособный вражеский отряд, и Луи не смог удержаться от искушения. Первый раз они сцепились то ли с группой мародерствующих фуражиров, то ли просто с мародерами, грабившими небольшую деревеньку в четырех днях ходу от Лаги. Судя по всему, это был далеко не первый «подвиг» тарскийцев, так как недалеко в тенечке они оставили несколько фур, доверху заваленных всяческим припасом. Это и решило дело: у Луи было десятка два раненых, в том числе двое тяжелых, лошади еще с грехом пополам перебивались подножным кормом, а вот людям пищи явно не хватало.
Перебросившись парой слов со ставшим его правой рукой «Котом», которого звали Ноэль, принц решил рискнуть. Захватить обоз оказалось легче легкого, но сказав «утро», говори и «день». Отпускать мародеров было нельзя. Их и не отпустили.
Атака была мгновенной и слаженной; не прошло и четверти часа, как отряд Луи стал полноправным хозяином деревни, пары десятков трупов и дюжины пленных, оказавшихся весьма словоохотливыми. Как и следовало ожидать, это были свеженькие арцийские наемники. Совсем недавно такие же крестьяне, как и те, которых они нынче грабили. Вербовщики им обещали жалованье, красивую одежду и полную безнаказанность, так как лишь те, кто признал власть регента Арции Микаэла Годоя-Волинга, могут рассчитывать на его защиту. Местные же крестьяне в таких тонкостях не разбирались и если кому и верили, то старосте и клирику, которым так никто и не удосужился сообщить, что в Мунте нынче сидит не Базилек.
Пользуясь этим, новобранцы объявили сельчан изменниками и с чисто крестьянской основательностью принялись вычищать чужие подворья, причем наиболее хозяйственные намеревались отправить отобранное добро на свою не столь уж и далекую родину. Военное ремесло им явно нравилось, пока их триумфальный путь не пересекся с отрядом Луи. Принц не знал, злиться ему или смеяться, но решать нужно было быстро, и он решил. Разоружив горе-вояк и вернув захваченное в деревне законным владельцам, Луи посчитал остальные трофеи своей законной добычей. Труднее было решить, что делать с пленными. В конце концов Луи оставил на попечении старосты всех, кроме двоих вербовщиков и дылды с заячьей губой, ненароком прибившего до смерти старуху, грудью вставшую на защиту своих кур. Эти были прилюдно повешены, после чего Луи ушел, на всякий случай сказав, что повернет на Кантиску.
Их не преследовали. То ли обман удался, то ли лишенные вожаков и оружия горе-годоевцы разбежались по домам, а может, их прикончили крестьяне. Принц об этом не думал.
Набег на мародеров изрядно поправил их дела, а два дня спустя они подстерегли группу из десятка всадников. Не ушел никто, а Луи стал обладателем донесения олецького наместника. Впрочем, толку от письма не было никакого, так как хоть оно и было написано на языке, показавшемся Луи испорченным арцийским, смысл послания был темен и непонятен. Слова вроде бы складывались во фразы, но какое отношение имела к происходящему какая-то вновь опустевшая Чаша, ни Луи, ни Ноэль не понимали. Пленный гонец молчал, тупо глядя в землю, а ночью умудрился освободиться и попытался убить Луи, после чего его пришлось прикончить. Принц пожал плечами и повел своих дальше.
Теперь они шли очень медленно, старательно обходя города и большие села — в чем немалую помощь оказывала Гайда, — пополняя запасы за счет вражеских фуражиров и безжалостно истребляя отставших от крупных отрядов тарскийцев, а недалеко от заболоченной безымянной речушки приняли бой с почти равным по силе кавалерийским отрядом. Неожиданность и то, что врага удалось загнать в болотце, сделали свое дело, и Годой недосчитался сотни солдат.
После каждого удачного боя Луи резко менял направление, чтобы сбить со следа возможных преследователей. Важно было, чтобы тарскийцы считали его выходки действиями разных отрядов и чтобы никто не догадался, что речь идет о горстке людей, пробирающихся в Эланд. Пока им везло, но чем ближе Луи подходил к Лисьим горам, тем больше сомнений одолевало принца. Перевал не могли не охранять, но, даже прорвись они через Гремиху, в степной Таяне не спрячешься, дорога же вдоль гор вдвое длиннее и никому из его отряда не известна…
3Таянцы славились тяжелой конницей, а уж «Серебряные» и вовсе считались лучшими наездниками Благодатных земель, оставив в этом благородном деле далеко позади и «Золотых», и арцийскую императорскую гвардию. Кое-кто, впрочем, отдавал первенство мастерству атэвов и стремительности и злобе их сухих легконогих лошадей, но знатоки полагали нелепой саму постановку вопроса. Разве можно сравнивать стрижа и ястреба? Приоритет «Серебряных» в конном деле был столь же неоспорим, как и первенство эландцев в деле морском. И все-таки лошади вышли из повиновения. Все! Знаменитые на весь свет дрыганты, выезженные и выученные так, что бегали за хозяевами не хуже собак и не боялись ни выстрелов, ни гроз, ни диких зверей, враз покрылись пеной и отказывались сделать хоть шаг. Растерявшиеся всадники изо всех сил пытались совладать с упирающимися лошадьми и не могли.
Рене опомнился первым, велев отходить, но как можно тише. Кони не только подчинились — понадобилось все умение наездников, чтобы удержать скакунов от бешеного галопа.
— Что это, монсигнор? — Стах Гери заменял в таянском походе отбывшего с Шани на аденские берега Зенека.
— Не знаю, — не стал скрывать Рене, — но хорошо бы «это» обойти стороной. Если нам навяжут бой, придется драться, но тогда ни один — вы слышите? — ни один противник не должен уйти. Иначе весь наш поход станет бессмыслицей, если не самоубийством. Пока нам везет — ветер дует в лицо, вот кони и почуяли какую-то мерзость.
Рене отнюдь не был уверен, что лошадей смутил запах, но говорить о своих подозрениях адмирал счел излишним. Тем не менее он не сразу нашелся, что ответить Максимилиану, вполголоса предложившему отступить. Нет, кардинал не боялся. Во всяком случае, страх в его голосе не ощущался, скорее тревога о том, правильно ли они поступают. Ответа Рене не знал, но он успел убедить себя в том, что другого пути нет, а раз нет, придется пройти этим.
Счастливчик Рене никогда не ждал у моря погоды и, если судьба загоняла его в угол, бросался ей навстречу. До сих пор это его спасало. Конечно, когда-нибудь любое везенье заканчивается, но почему это должно случиться именно сегодня? Рене медленно покачал головой и неожиданно подмигнул клирику, ярко сверкнув глазами:
— Поздно нам поворачивать, господин кардинал Таяны и Эланда! Впрочем, если вам кажется необходимым вернуться, к вашим услугам полусотня Роцлава.
— Нет, — клирик довольно убедительно улыбнулся, — возвращаться с полдороги — дурная примета, а в Таяне я нужнее, чем на Адене. Его святейшество может без меня обойтись. Вы — нет.
— Что ж, тогда вперед, а точнее, назад! Мы не так уж далеко отъехали от последней развилки, сменим тропу, а там поглядим. Стах, проверь, как там и что. Незачем еще раз пугать лошадей.
О том, что прошлый раз разведчики ничего не заметили, Аррой решил не напоминать. Сташек браво вскинул два пальца к несуществующей кокарде и пустил коня рысью. Рене придержал вороного цевца, родного брата пропавшего в Оленьем замке жеребца. С полчаса все стояли, вслушиваясь в шорох листьев над головой. В лесу было тихо. Даже слишком тихо, и это Рене, побывавшему в Ласкавой пуще, очень не нравилось. Но не стоять же вечно, и герцог, к глубочайшему облегчению вороного, послал его по следам Сташека.
Чаща постепенно оживала: пестрые птицы то и дело перепархивали через тропу, с деревьев свешивались любопытные — за что им частенько приходилось расплачиваться жизнью — черные белки… Все было как обычно в это время и в этих краях.
О том, что прошлый раз разведчики ничего не заметили, Аррой решил не напоминать. Сташек браво вскинул два пальца к несуществующей кокарде и пустил коня рысью. Рене придержал вороного цевца, родного брата пропавшего в Оленьем замке жеребца. С полчаса все стояли, вслушиваясь в шорох листьев над головой. В лесу было тихо. Даже слишком тихо, и это Рене, побывавшему в Ласкавой пуще, очень не нравилось. Но не стоять же вечно, и герцог, к глубочайшему облегчению вороного, послал его по следам Сташека.
Чаща постепенно оживала: пестрые птицы то и дело перепархивали через тропу, с деревьев свешивались любопытные — за что им частенько приходилось расплачиваться жизнью — черные белки… Все было как обычно в это время и в этих краях.
Тропа отыскалась там, где ее и оставили, — у причудливой коряги, из расщепленного ствола которой тянулась вверх молоденькая рябинка. Лошади охотно свернули и бодрым шагом двинулись вперед. Не прошло и часа, как место, которое так напугало коней, осталось справа и позади, а еще через четверть часа разведчики наткнулись на двоих подростков — мальчика и девочку. Оба светловолосые и коренастые, как большинство здешних жителей. И смертельно напуганные.
Надо отдать справедливость Сташеку, действовал тот быстро и разумно. Один из разведчиков, не дожидаясь, пока ребята объяснят, что с ними случилось, бросился назад. Другой, напротив, медленно двинулся вперед по тропе. Сташек же спрыгнул с коня и, тряхнув парнишку за плечи, не терпящим возражения голосом велел рассказывать. Это помогло. Подняв на аюданта светло-голубые глаза, юнец, торопливо сглатывая и не выпуская руку подружки, забормотал:
— Убивцы… Пришли с восхода… Много… Всех половили… Мы за городкой[25] прятались, на краю… Загулялись ввечеру… забоялись запоздно домой итить… А туточка эти… Верхами… Мы как завидели, так бежать… Такой страх…
Того, что произошло в деревеньке, парочка не видела, чувство ужаса приковало их к земле, а когда к Мийке и Равку вернулась способность двигаться, они бросились бежать и бежали, пока не налетели на Сташека.
— Немудрено, что они испугались. — Роцлав Завгородний не забыл, как дрожал его испытанный конь, повидавший поболе выросших в лесу ребятишек. — Сельцо ваше далеко?
Оказалось, недалеко. Как раз в той стороне, куда отказывались идти лошади.
— Посмотреть? — Роцлав умоляюще взглянул на Рене — бравый лейтенант не был в Ласкавой пуще и не видел растерзанного в клочья вместе с конем воина. Он много чего не видел, этот Роцлав, и рвался в драку. Виноват в этом был Рене, не желавший заранее запугивать людей неведомым. Умнее всего было двинуться дальше, но оставлять в тылу разбойников, напавших на мирную деревеньку? С другой стороны, ввязаться в бой означало раскрыть свое присутствие.
— Проклятый знает, что там за мерзавцы, а вслепую и на мышей не охотятся. Роцлав, Сташек, гляньте, что там. Только тихо. Если бить, то так, чтоб ни один не ушел. Если лошади упрутся, спешиться.
Роцлав кивнул, и двенадцать конных тихо двинулись вперед. Остальные деловито готовились к возможной схватке. Ждать пришлось недолго — разведчики дело знали. Им удалось подобраться к самому краю деревни.
Лошадиный страх, чем бы он ни был вызван, рассеялся. В деревеньке действительно чужаки — к городке привязаны кони, но в самом селе тихо, как в могиле. Коней не стерегут, караулов нет. Так что как только, так сразу…
— Добро. Сколько людей нужно, чтоб оттуда ни одна собака не выскочила?
— Полусотни за глаза и за уши хватит, — отозвался Роцлав. — Вообще-то и двух десятков довольно, но чтоб уж точно никто не ушел…
— Возьмешь сотню. При попытке удрать убивать на месте. С остальными — по Коронному праву. Убивал? Есть свидетель — на дерево. Пленных не брать, кроме двух или трех. Связать, чтоб и пальцем пошевелить не могли.
4У нее были легкие пепельные волосы и огромные зеленоватые глаза, в которых, казалось, плясали солнечные зайчики. Она стояла на краю поляны, задумчиво разглядывая Луи, и молчала, ничем не напоминая всех тех женщин, с которыми он когда-либо имел дело. И одета она была как-то странно: от переливчатого золотисто-зеленого платья не отказалась бы самая изысканная из мунтских дам, но рукава внизу не были скреплены запонками, а щиколотки открыты, как у простолюдинки, да и маленькие узкие ступни были босы. И еще на ее плече сидела и никак не желала улетать большая белая бабочка с остроконечными крыльями. Бойкость в обращении с прекрасным полом была у Луи в крови, но тут он растерялся, а лесное диво, составив наконец впечатление о пришельцах, улыбнулось и вышло из кустов, которые, казалось, сами раздвинули ветви.
— Я жду вас уже давно. — Голос у нее был неожиданно низкий, хрипловатый. — Время не ждет, нужно спешить…
— Но… кто вы? — Луи Гаэльзский наконец-то обрел дар речи.
— Не имеет значения… Я должна проводить вас к той, которая объяснит все, что можно объяснить. — Принц слушал и не слышал, вглядываясь в нежное треугольное личико. Она не была столь юной, как показалось вначале, и она, без сомнения, не была ни крестьянкой, ни простой горожанкой. Луи прозакладывал бы последнее фамильное кольцо против обглоданной кости, что перед ним ноблеска. Но что, во имя Проклятого, она делает здесь, в этом лесу, одна?
Принц щелкнул каблуками и склонил голову:
— Благородная сигнора, я и мои люди к вашим услугам.
— Вашим людям, принц, лучше дойти по этой тропе до озера и остановиться на отдых. Они устали, там их ждет свежая вода, хорошая охота и рыбалка… Скажите им, что вы скоро вернетесь.
— Монсигнор! — возмущенно зашептал Ноэль. — Она же свихнутая, сразу видать. Не ходите вы никуда… Ну или хоть меня возьмите!
— Нет, — также шепотом огрызнулся Луи, — я пойду один. Я чувствую, что это очень важно.
5— Вы полагаете, это они? — Максимилиан из последних сил сохранял хладнокровие.
— Помяни волка к зимней ночи… — Рене непроизвольным жестом убрал со лба белую прядь. — Я уже свыкся с мыслью, что любая мерзость ведет в Тарску… Мы же видели, что творится с лошадьми. Разбойников тут отродясь не водилось — им подавай большие дороги да баронские угодья, а тут земли не то чтобы бедные, но смирные какие-то, брать в общем-то и нечего. Разве что шкурки, но в эту пору зимнюю добычу уже забрали перекупщики, да и незачем для этого окружать деревню. Куда проще подстеречь негоциантов, объехавших десяток, а то и два таких выселок.
— Монсигнор, — кардинал внимательно вгляделся в бледное голубоглазое лицо, — если людей, как вы полагаете, убивают посланцы Годоя, то зачем?
— Зачем? Его святейшество рассказал, с чем столкнулся принц Луи, но Годой не хочет пакостить в своей империи, и они пришли сюда… Вот за этим за самым, святой отец! Разве Церковь в старые годы не провозгласила анафему идолопоклонникам, приносящим человеческие жертвы своим несуществующим богам? Только, боюсь, эти боги, в отличие от разрисованных досок, которым вы молитесь, не такие уж несуществующие.
— Рене, вы… — Максимилиан аж задохнулся. — Это невозможно!
— Да бросьте вы, — отмахнулся эландец. — Я признаю Церковь как институт политики, я очень уважал Филиппа и ценю Феликса, да и с вами, ваше высокопреосвященство, мы ладим, но сейчас идет война. Я не могу и не хочу прятать голову в песок, как дурная птица из Эр-Атэва, которая и летать-то разучилась… Я повидал многое, в том числе и то, чего, по словам академиков и Церкви, не может быть, но доказательств присутствия Триединого Всеблагого и Всемогущего мне как-то не попадалось. Так что придется нам с вами взять его работу на себя. На людях я готов стоять на коленях со свечкой — не для себя и не для Церкви, а для общего дела. Но с вами я буду откровенен, и, надеюсь, вы со мной тоже, иначе у нас ничего не выйдет.
— Вы отчитали меня, как ребенка, — насупился клирик, — но я понимаю вас и со многим согласен. Однако меня всю жизнь учили не попустительствовать ереси и безбожию. Это сильнее меня, я делаю это не задумываясь, когда слышу еретические речи… До встречи с вами самым большим еретиком мне казался покойный Архипастырь, так я и с ним на дыбы вскидывался… Привычка.
6— Этого не может быть!
— И это говорит человек, первым в Арции обнаруживший эту нечисть! — Седая зеленоглазая старуха укоризненно покачала головой.
— Но… но такое не приснится и в страшном сне!
— Нет такого страшного сна, который не заканчивался бы пробуждением, и нет такого страшного сна, который был бы страшнее жизни. — Старуха поморщилась, вспомнив о чем-то своем. — Ты знаешь не все, но вряд ли многие знают больше тебя. Что думаешь делать?
— Мы шли в Эланд к герцогу Рене. Я хотел отыскать проход в Идакону через Лисьи горы и Внутренний Эланд…