ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая. - Вера Камша 64 стр.

Последний взгляд на небо, и он уже в седле. Топаз, уловивший настроение хозяина, оказавшись на тракте, пошел легким, стремительным галопом, который унизил бы даже гепарда. Земля словно бы сама стелилась под ноги эльфийскому скакуну, но Роману казалось, что они стоят на месте.

Девятнадцать тысяч арцийских конников — южане, гвардейцы, дружины присягнувших регенту новоиспеченных баронов — устремились вперед. Земля гудела под копытами коней, дождей давно не было, и поднявшееся пыльное облако издали могло сойти за дым. Разумеется, таянцы заметили опасность и, бросив на произвол судьбы изрядно поредевшего противника, понеслись вдоль оврага. Тот, кто знал повадки таянской конницы, сообразил бы, что «Серебряные» придерживают лошадей, но несведущие не усомнились: кони несутся в полную силу. Таянцы мчались красиво и слаженно, так, чтобы не путаться друг у друга под ногами и при необходимости меняться местами. Овраг кончился, преследуемые вылетели на покрытое зеленеющим овсом поле, с одной стороны которого маячили знаменитые фруктовые сады, с другой текла небольшая — воробью по колено — речонка, берег которой порос барбарисом. И тут бравый Воцек поднес к губам свой знаменитый горн и коротко протрубил. Повинуясь сигналу, «Серебряные» осадили лошадей и, с ходу перестроившись, схватились за пистоли.

«Серебряные» не взяли мушкетов: слишком заметно, слишком неудобно. Зато за поясом и в седельных сумках таянцев у каждого было по десятку заряженных пистолей, а стрелками люди Гардани были отменными. Падали кони, перелетали через их головы незадачливые всадники, а многочисленные лошади, продолжавшие скакать, уже лишившись своих наездников, изрядно усугубляли сумятицу. Разрядившие пистоли таянцы умело отворачивали в сторону, давая дорогу товарищам. Арцийские же кавалеристы набрали слишком большой разгон и не могли остановиться, тем паче что позади на дороге взметнулся пылевой смерч. Серый танцующий столб вусмерть перепугал лошадей, бедняги понеслись наметом, вынуждая скакавших впереди поторопиться.

Лавина арцийской конницы продолжала нестись, то ли преследуя таянцев, то ли убегая от самих себя. Стремительный бег был остановлен кинжальным огнем еще недавно украшавших верхние палубы эландских кораблей легких пушек, для которых хватало пары лошадей. Когда тысяча «Серебряных», разрядив пистоли, исчезла в зарослях, а арцийцы не успели даже понять, что происходит, им в лицо и в спину ударили невесть откуда выскочившие пушки, плюнули смертью и куда-то делись. Из леса и со стороны речонки дружно грянули мушкеты, и тут же во фланг сбившимся в кучу ошалевшим кавалеристам ударили свежие конные тысячи, а путь к лагерю уже отрезали выскочившие из леса пешие копейщики. Их было меньше, чем арцийцев, но они знали, что делали.

Мальвани и Феликс чуть ли не год по десятинкам разбирали Лагское побоище и постарались учесть все. Помог и рассказ Рене о том, как он в свое время обошелся с ортодоксами. Более громоздкие и тяжеловооруженные, к тому же не ожидавшие подвоха, те продолжали на всех парусах гнаться за удирающей жертвой. В последний момент Рене резко отвернул, а преследователи на полном ходу налетели на подводную гряду. Тогда маринеры со смешками и подначками выуживали из воды незадачливых блюстителей веры, теперь время шуток миновало. В войне с Годоем места жалости не было и быть не могло.

Имперская кавалерия бестолково металась по полю, мешая сама себе, теснимая со всех сторон передвижной артиллерией, конниками Архипастыря, «Серебряными» и северянами Мальвани. Лишь немногие из офицеров Годоя настолько владели собой, что пытались найти выход. Один углядел на противоположном берегу речонки довольно высокий холм, напоминающий формой лошадиную подкову, на плоской вершине которого виднелось нечто вроде загородки для скота. Когда никто не знает, что делать, первый решившийся хоть на что-то становится вождем. Неизвестный офицер был не в великих чинах, но его люди стойко держались, оберегая командира и одновременно смотря на него с отчаянной надеждой. Офицер привстал на стременах и рявкнул:

— Прорываемся к холму!

Противники не ожидали такого поворота. Между арцийцами и речушкой оказалась лишь пара рядов «Серебряных», давших по врагу нестройный залп и отступивших. На помощь уже мчались пушки, но было поздно. В нащупанную брешь устремились десятки, сотни, тысячи кавалеристов, и остановить их было невозможно.

Глава 3 2230 год от В. И. 29-й день месяца Влюбленных

Сезар Мальвани отбросил в сторону переломленный хлыст и про себя выругался — нельзя столь явно выказывать свои чувства. Нельзя? А если в это мгновение решается судьба сражения, а заодно и судьба Арции? Не угодно ли вам сохранять спокойствие? А может, вы желаете помолиться? Командор с трудом удерживал себя от дурацкого вопроса — не вернулись ли наблюдатели. Можно подумать, те забудут доложить и завалятся спать…

Последнее дело, когда полководец нервничает, суетится, гоняет туда-сюда аюдантов, проверяя то, что уже трижды проверено. Вот Феликс, тот умудряется делать какие-то записи. Пристроился, мерзавец, на пеньке и малюет себе в сафьяновой тетрадке… Хотя что взять с клирика, даже с самого лучшего? Ему уж за столько-то лет точно втемяшили в башку, что все в руце Божией…

Мальвани понимал, что он несправедлив, а Феликс — прекрасный друг и замечательный полководец, но напряжение требовало хоть какого-то выхода. Сезар обвел глазами аюдантов, среди которых выделялся Анрио, пожиравший отца умоляющими глазами. Дескать, сколько можно? Другие дерутся, а мы?! Ну пошли меня, пошли же хоть куда-нибудь!!! Может, в самом деле его послать к этому холму? Ну и названьице! Поганая Подкова, это надо же… И такое безобразие в полувесе от Святого града. Мальвани нервно хихикнул. Бой у Поганой Подковы… Интересно, что напишут об этом летописцы? Наверняка переименуют несчастную горушку в какую-нибудь Грозовую гору или Святой холм…

Простучали копыта, и молодой офицер в некогда черном с серебром, а сейчас сером от пыли доломане спрыгнул со взмыленного дрыганта. Парень еще и рта не раскрыл, а Мальвани по светящимся глазам понял: все идет как надо.

— Монсигнор, — Стах Гери сорвал голос, дразня арцийцев, и теперь шипел, как простуженный кот, — монсигнор!.. Мы все сделали… Дали им прорваться. Они теперь у холма… Поднялись до половины, и тут по ним и ударили сверху… Из пушек и мушкетов, а там и мы подоспели.

— Не вырвутся?

— Не должны. Там командор Гоул.

— Тогда действительно не вырвутся, а…

— Монсигнор, мы не забыли!.. Человек двадцать ускакало. За ними гнались, но не очень.

— Будем надеяться, хотя бы один доберется до Годоя.

— Монсигнор!

— Да?

— Разрешите вернуться?

— Не разрешаю, — отрезал Мальвани, — сидеть и отдыхать. Вы мне понадобитесь позже.

Понурившийся Сташек принялся обтирать коня, На помощь прибежали аюданты, выспрашивая про бой, в котором им пока не привелось участвовать.

Мальвани прикрыл глаза — пусть думают, что он дремлет, но мозг лихорадочно работал. Выйдет ли Годой из лагеря? Он должен прийти на помощь гибнущей кавалерии. Должен, иначе конец ему как полководцу.

То, что происходит, хорошо, очень хорошо, но это только первый шаг к победе или… к поражению. Если Годой клюнет, и так не шибко великие силы придется делить. Феликс должен захватить лагерь, а тот вряд ли останется пустым, ну а командору Мальвани достанутся те, кто идет на помощь прижатой к Поганой Подкове кавалерии. Сбрасывать ее со счета рановато, хотя милейшие бароны и наступили на те же грабли, что и на Лагском поле, пусть и под другими знаменами…

Конечно, поможет Рене, да и Эмзар обещался, но станет ли кто-то из них той песчинкой, которая перетянет чашу весов? И в какую сторону?

Наверху что-то зашуршало — белка с любопытством наблюдала за заполонившими ее перелесок пахнущими железом людьми. Она не боялась: в Святой области белок не стреляли, правду сказать, шкурки у них, в отличие от их черных эландских сестричек, были не ахти. Рыжая устроилась на ветке прямо над командором и принялась охорашиваться, а ведь судьба этой зверушки тоже зависит от того, кто победит.

Время не текло, оно ползло, как пьяная улитка. Когда юноша в черно-зеленом плаще Святого воинства привез долгожданное известие, Сезар был готов кусаться. Выслушав, Мальвани встал, поправил нагрудник, хотя толку-то от него, если, скажем, пуля… Прежде чем сесть на коня, командор подошел к Феликсу, которому предстояло выступить чуть позже.

— Пожелайте мне удачи, ваше святейшество!

— Зачем ты так? — Губы бывшего рыцаря тронула нечастая усмешка. — Под Авирой мы вели себя иначе…

— Пожелайте мне удачи, ваше святейшество!

— Зачем ты так? — Губы бывшего рыцаря тронула нечастая усмешка. — Под Авирой мы вели себя иначе…

— Прости, — улыбнулся Мальвани, — я немного не в себе. До последнего боялся, что Годой останется в лагере.

— Правду сказать, и я тоже, — неожиданно рассмеялся Феликс, — меня просто бесило твое проклятое спокойствие…

Теперь смеялись уже оба.

Гоблины могли бы идти быстрее, но приходилось соразмерять шаг с людьми и лошадьми, с трудом тянувшими тяжелые пушки. Истосковавшиеся по настоящему делу, раздраженные жарой, горцы рвались в бой. То ли дело было в прошлом году, когда они, выдержав неистовые атаки баронской конницы, пошли вперед, сметая все на своем пути. Их осеняло благословение Истинных Созидателей, казалось, не за горами предреченный Час Справедливости, когда Вернувшиеся покарают предателей и наградят верных.

Увы, победа над Арцией была всего лишь победой над Арцией. Понадобился год, чтобы Годой набрался смелости и решился наконец ниспровергнуть подлую человеческую Церковь.

Разрушить капища лжебога, пройти по головам зеленых жрецов — ради этого стоит жить и умереть! Жаль только, что большинство соплеменников застряли на севере. Четыре тысячи гоблинов, оставленных в Мунте, по осени завидовали уходящим к Гверганде соплеменникам, но Созидатели справедливы. Сытая бессмысленная зима искуплена с лихвой. Они подчинялись и терпели, теперь они сметут с лица земли обитель лжи и предательства.

Гоблины мерно печатали шаг, окружая неспешно ехавшего на вороном жеребце Михая Годоя и сопровождавших его Белых жрецов. Известие о том, что конница угодила в ловушку, горцев не удивило. Лошадям доверять нельзя, а тем, кто связал себя с глупыми, легко впадающими в безумие, дурно пахнущими тварями, тем более. Эти же самые арцийцы у Лаги, удирая, передавили собственных пехотинцев, а потом, вместо того чтобы покончить с собой от такого позора, перешли под знамена победителя. По мнению горцев, Годою незачем было принимать их к себе: предатель всегда предатель, а брать в союзники дурных вояк — только неприятности наживать. Вот и сейчас вместо того, чтобы штурмовать крепость, приходится выручать этих недоумков…

Последнее казалось нетрудным. Противник из последних сил не давал прижатой к холму кавалерии вырваться из ловушки, на другое его просто не хватало. Около полутысячи изрядно умученных «Серебряных» и десятка два легких конных орудий — вот и все, что Аррой смог выставить против целой армии. Да, действовали эти смертники умело и отчаянно, используя превосходство в скорости и маневренности, но десятки, сотни, даже тысяча или две убитых и раненых не меняли соотношения сил.

Армия регента, несмотря на комариные укусы, целеустремленно перла вперед. Окутанный дымом и пылью вожделенный холм был виден уже четко…

Когда делили силы, Феликсу досталась меньшая часть Северной армии, и это было правильно: удача при захвате лагеря зависела от внезапности, а никак не от числа нападавших. Пять тысяч церковных гвардейцев и пять тысяч арцийцев — вот и все, что выделили под это дело.

Все — и Аррой за Канном, и Шада в крепости, и они с Мальвани в поле — понимали, что главная тяжесть свалится на Северную армию, которой предстоит схватиться с пехотой и передвижной артиллерией. Даже лишенный кавалерии и лагерных пушек, регент оставался грозным противником. При самом лучшем раскладе — а пока, тьфу-тьфу (Архипастырь воровато оглянулся и сплюнул через левое плечо, как боящийся сглазить простой солдат), им все удается — соотношение все равно один к трем. И не в пользу Сезара.

— Монсигнор, — барон Крэсси по возможности старался сдерживать раскаты своего могучего голоса, — мы на месте.

— Зажигай, — кивнул Архипастырь.

— Сигнал! — завопил аюдант, чьей почетной обязанностью было наблюдать в окуляр, не потянется ли в небо столб белого дыма, возвещая, что Годой убрался из лагеря, а Феликс вышел на исходные позиции.

— Александер! Вы… — Барону Шаде не хотелось оскорблять сына недоверием, но напомнить о некоторых вещах не мешало.

— Да помню я, — откликнулся Шада-младший, — не волнуйтесь, отец. Мы им накостыляем.

— Постарайтесь, — буркнул ветеран, скрывая тревогу — сыну второй раз за день предстояло выводить дружину в бой. У Каннских ворот парень справился неплохо, но с ним был Счастливчик… За рекой и сейчас идет бой. Годоевцы — первые, которых выманили из лагеря, — все еще пытаются отбить собственные укрепления, где засели две тысячи Арроя. И те и другие готовы бодаться до посинения. Что ж, так и задумано…

Дружно бахнули крепостные пушки, решетка поползла вверх, и Малахитовые ворота, краса и гордость Кантиски, распахнулись, выпуская бешено мчавшихся конников.

Зазевавшиеся годоевские артиллеристы кинулись к орудиям, но жерла были нацелены на крепостные стены, которые еще пробивать и пробивать, а не на поле возле собственных укреплений. Пока до орудийной прислуги дошло, что к чему, кантисские конники оказались в мертвой зоне. Впрочем, кавалерийская атака на укрепления редко бывает удачной и защитникам вала особой опасностью не грозит. Ну, побузят конники, погарцуют под стенами, толку-то… Хуже, что за кавалеристами из крепости выскочило несколько передвижных орудий, а затем показалась пехота, тащившая штурмовые лестницы.

В лагере тревожно запел горн, и все оставленные там отряды, побросав ложки и миски — нападение пришлось аккурат на обед, — с руганью бросились к внутренней стене, у которой творилось нечто несусветное. Кантиссцы оказались не столь просты, они и не думали палить по глиняному валу из пистолей, обратив свои усилия на трое ворот, оставленных на предмет будущих штурмов. Кавалеристы же прихватили с собой глиняные пивные кружки и с помощью пращей, которыми владели весьма искусно, забрасывали ими деревянные створки и стоящий на валу тын. Разбиваясь при ударе, кружки истекали черной вонючей жидкостью. Просвистело несколько горящих стрел, и облитые текучей дрянью ворота заполыхали, как сухая солома. Подвезенные орудия развернулись, и по горящему дереву забарабанили небольшие, но меткие ядра.

Этого оказалось довольно. Деревянные створки на такое рассчитаны не были. Их ставили те, кто собирался нападать, а не отражать нападение, ворота же делались из расчета пропустить колонну по двадцать пехотинцев в ряд. Или двенадцать всадников, каковые и не преминули ими воспользоваться, дабы повторить операцию уже с воротами второго вала. Не предвидя подобной наглости, арцийские фортификаторы, исходя из удобства собственной атаки, поместили вторые ворота напротив первых, за что и поплатились.

Возможно, пришедшие в себя защитники и сумели бы отбить нападение, но в это время Феликс подал сигнал, и десять тысяч человек бросились на оставшиеся без присмотра укрепления с противоположной от города стороны.

Глава 4 2230 год от В. И. 29-й день месяца Влюбленных

Топаз вынес хозяина на северный берег Канна как раз напротив ворот; эльф полагал, что пробраться в крепость оттуда будет проще. Если Годой осадил Кантиску, он наверняка выберет для штурма Старый город и Малахитовые ворота, перед которыми, как назло, такое поле, хоть маневры проводи… Однако то, что увидел Роман, выехав из рощицы, не походило на приступ, уж скорее наоборот.

Бой шел на северном берегу, и эльф не сразу сообразил, с кем дерется большой отряд под арцийскими имперскими консигнами. Кто-то, засев между двумя явно свеженасыпанными валами, весьма успешно отбивался от наседавшей имперской пехоты, а значит, был другом. Наметанный глаз эльфа углядел связанные цепями лодки, по которым защищающиеся, если бы у них возникло такое желание, могли, оставив у пушек небольшой заслон, переправиться через не столь уж широкий Канн и укрыться за крепостными стенами, но отчего-то этого не делали.

— Подождите-ка меня здесь, ребятки, — шепнул Роман лошадям и, перебегая от дерева к дереву, бросился в сторону вала. От кромки кустов до того было не более полусотни локтей, которые эльф преодолел за считаные мгновения, но его все же заметили.

— Проше дана Романа! — Этот вопль мог издать только Зенек. Либер, с облегчением вздохнув, кошкой взлетел на глиняную насыпь. — Проше дана! Вот не чекали… Ну й денек сегодня!

— Где Рене?

— Тама, сбирается… Мы сейчас годойцев дурить будьмо!

Рене отыскался на берегу, где несколько дюжих пехотинцев сталкивали в воду ставшие ненужными пушки. При виде либера глаза адмирала ярко вспыхнули, но он ограничился тем, что крепко сжал протянутую руку. Лицо эландца было напряжено, и Роман понял, что недалек тот час, который выпадает раз в тысячелетие и от которого зависит, как жить, если жить, внукам и правнукам тех, кто удостоился присутствовать при переломе. Долгие разговоры — это потом, это если оба уцелеют и победят. И Рамиэрль, слегка улыбнувшись, спросил: