Твоя все понимать, что моя говорить?
Ли долго молчал, прежде чем задать следующий вопрос.
— Почему нельзя читать чужая книга?
Начальник Ци долго молчал в ответ, но в конце концов энергично хлопнул ладонями по коленям и заговорил:
— Хорошо. Моя твоя рассказать служебная тайна, чтобы твоя понимать, как важна твоя-моя служения. Но теперь моя будет задавать вопроса. Скажи, Ли, почему в Антарктида замуровать все входа и выхода? Почему никто не приезжать в Антарктида и никто не уезжать сюда?
— Антарктида есть курорт. Никто не хотеть уезжать с такая хорошая курорта, — уверенно ответил Ли и даже поцокал языком, чтобы показать, каким хорошим курортом является Антарктида. — Никто-никто не уезжать отсюда. Антарктида нету свободная места. Поэтому никого не пускать в Антарктида.
— Глупая, глупая Ли, — размеренно покачал головой начальник Ци. — Разве твоя не знать, как много есть пустая комната в Антарктида? Там, дальше от площадь, есть пустая дома. Много-много пустая дома. Людей в Антарктида есть все меньше. Для этого мы заставлять читателя веселиться. Чтобы рожать еще читателя. Твоя совсем не иметь плесень голова, поэтому не думать про все эта.
Ли молчал, склонив голову.
— Антарктида не есть курорт, — начальник понизил голос и внимательно посмотрел на веселящуюся в углу читательницу, которая под прицелом его черных очков принялась старательно обсасывать обслюнявленные пальцы служителя. — Антарктида есть подземная полярная станция. И это есть единственная места на вся Земля, где еще жить люди. Когда-то давно-давно человека жить на вся Земля. Человека жить хорошо. Очень хорошо. Человека научиться создавать полезная бактерия и вируса. Эта бактерия и вируса сделать так, что человека никогда не болеть и быть всегда сытая и веселая. Всякая рана — раз, раз — и заживать. Поплевать на рана — и нет рана. Желудок, глаз и сердце всегда здоровая. Человека всегда есть молодая и красивая. Человека никогда не быть грустная. Бактерия и вируса стала все делать вместо человек — одежда и пища, вода и воздух, тепло и свет, мысль и чувства. Бактерия и вируса стала думать и чувствовать вместо человек. Человека стала умная-умная благодаря особая серая плесень в голова. Но потом случиться мутация. Вирус заставлять человека чувствовать так сильно, что человека не мочь это вынести. Человека раздирать себе кожа и царапать глаз от такая большая радость. От слишком большая радость жить и видеть. А мысля его стать такая большая, что не помещаться в голова. Человека бить головой стена от такая большая мысля. Тогда бактерия стала лечить человека. И вместо больная человека растить другая человека, которая совсем не есть человека. Эта человека всегда радостен бысть. А умная серая плесень начинать жить не только голова человека, но и на стена, о которая больная человека разбивать голова. И постепенно умная плесень покрывать вся Земля. Точно большая-большая мозга. Никто не знать, о чем она думать. В мире не стать места для человека. Одна плесень. Антарктида — последнее место для человек. Поэтому она есть замурована. А вверху — лед и снег. Много-много лед и снег. Там все белое. Только поэтому мы есть все еще живые. Мы не иметь вредная вируса. Мы иметь только полезная бактерия. Поэтому мы здеся следить за гигиена. Чтобы не быть мутация. Нельзя ходить улица без респиратор и перчатка. Нельзя читать чужая книга. Это есть очень важно. Теперь твоя понимать, как это важно?
— Моя понимать, — кивнул Ли.
— Твоя иметь еще вопроса? — спросил начальник Ци.
— Да, начальника Ци, — храбро ответил Ли. — Кто есть написать книга? Начальник Ци уставился на Ли. Его круглые очки замерли.
— Какая глупая Ли! — только и смог сказать он.
12
Ванглен долго бродил в лесу среди развалин, заглядывал в проломы, окна и двери, копался в мусоре среди старых книг, обломков мебели, битой посуды, осколков мраморных плит, россыпи бриллиантов. Он ломал ветви с деревьев, отрывал ножки у стульев, вырывал прутья из спинок кроватей, но все это было не то. И вдруг Ванглен подумал, что, возможно, просто не видит того, что ищет. Он закрыл глаза, пошарил у ног в траве и тут же нашел то, что нужно: увесистую металлическую биту, отливавшую на солнце густым темно-синим блеском.
13
Девушка стояла в темном переулке у стены и водила голой рукой по бетону. На ней не было ни респиратора, ни очков, но Ли почему-то сразу понял, что это девушка. Капюшон откинут на спину. Ли мог разглядеть каждую косточку ее обнаженного затылка, каждый хрящик ее ушей.
«Преступница!» — с тихим ужасом подумал Ли. Сперва он даже растерялся от неожиданности. Он не был патрульным, но самообладание позволило быстро взять себя в руки. Между тем девушка уже заметила его присутствие, оставила свое странное занятие и смотрела на Ли спокойно и, как показалось, даже с насмешливым любопытством. Она, видимо, совершенно не стыдилась своего открытого взгляда со всем тем, что читалось в нем. «Какие красивые у нее глаза», — вдруг промелькнула в голове Ли дикая мысль, но он тут же собрал в кулак всю свою волю, поправил перчатки и решительно двинулся вперед, старательно отводя взгляд от лица девушки. Не удержавшись, он мельком глянул на ее губы, с изумлением увидев, что девушка их кривит, как на нарисованной улыбке. И тут произошло нечто совершенно невероятное. Девушка… побежала!
«Она умеет бегать?» — изумился Ли, двинувшись за ней следом. Но, как ни ускорял он свои шаги, поспеть за бегущей девушкой не было никакой возможности. Расстояние между ними быстро увеличивалось. Преступница скрылась за углом, но Ли упорно шел по ее светящимся следам, и тут снова произошло нечто неожиданное. Повернув за угол, Ли увидел, что девушка остановилась!
Задыхаясь и едва не падая от усталости, Ли приблизился к ней. Девушка смотрела на него с насмешливой улыбкой и дышала так спокойно, будто это не она только что пробежала почти сто метров. Ли приблизился, стараясь смотреть только на грудь девушки. Он ужасно стеснялся ее открытого взгляда. Он так устал от погони, что прислонился к стене, чтобы не упасть. Сердце колотилось, как у читателя в самом интересном месте книги. Ли собрался с духом и открыл было рот, но дальше случилось нечто совсем несуразное.
Вместо того чтобы спокойно ожидать распоряжения служителя, как сделал бы любой человек, девушка вдруг протянула руку и сорвала зеленые очки с глаз Ли. Она сделала это так быстро, что Ли не успел ничего предпринять в свою защиту. Ему еще никогда в жизни не приходилось защищаться. Самообладание служило безотказно при работе с читателями. Ведь у них не было своей воли. Но девушка уже срывала с него маску и капюшон, не обращая на его самообладание ни малейшего внимания. Ли пытался сопротивляться, но движения девушки были столь точны и стремительны, что его руки лишь беспомощно хватали воздух. Ли совсем растерялся, а девушка прижала его к стене и некоторое время все с тем же насмешливым любопытством разглядывала его лицо, точно отыскивая в нем что-то. Затем она заглянула в его глаза, ее черные зрачки страшно расширились и она крепко поцеловала Ли прямо в губы. Ли почувствовал, как ее язык проникает ему в рот, и потерял сознание.
14
Ванглену стало скучно, и он устроил в городе праздник. Он взял в руки палку и для начала перебил всех мужчин, а женщин заставил танцевать под свою музыку. Посреди площади стояла оплавленная колонна из чистого золота. Он бил и бил палкой по колонне, пока не забил своим исступленным ритмом всю беззвучную музыку женщин. Он хотел, чтобы они танцевали, не совокупляясь. Он бил по колонне, пока в ней не образовалась глубокая вмятина. Он бил все быстрее и быстрее, пока женщины не попадали в конвульсиях танца. Он бил, пока колонна не согнулась, бил и бил до полного изнеможения, чувствуя, что внутри него все еще что-то горит.
15
Когда Ли очнулся, в коридоре было пусто. Он подполз к ближайшей скамейке и, хватаясь за аварийные скобы, поднялся на ноги. Хлебнул эссенции из флакона. Тишина и мрак успокоили его. Все произошедшее показалось ему дурным, грязным сном. Ли взял себя в руки, закончил обход и, не обнаружив младенцев в подворотнях, отправился спать. Мышцы жутко болели. Он так устал, что у него не было сил думать о чем-либо.
Проснувшись следующим утром, Ли обнаружил у себя сильный жар. Выбравшись из постели, он, как всегда, подошел к зеркалу, чтобы осмотреть кожный покров, и не узнал себя. Лицо осунулось, черты заострились, глаза блестели лихорадочным блеском. Ли без всякой причины бросало то в жар, то в холод. Его била нервная дрожь. Во рту было сухо. Есть не хотелось. Сама мысль о еде казалась отвратительной. Один вид мусорного ведра вызывал тошноту. Сомнений не было. Это случилось с ним. Он подхватил вирус.
Ли принял двойную порцию эссенции самообладания и отправился на службу, чувствуя, что ему становится все хуже и хуже. Голова шла кругом. Все, что происходило вокруг, казалось каким-то нереальным: коридоры, площадь, толпы читателей на базаре, их улыбающиеся маски, их тянущиеся со всех сторон руки — все это выглядело смешным и страшным одновременно.
Час пик кончился. Ли бродил по пустым улицам и переулкам.
Заглядывал в подворотни. У людей Антарктиды был абсолютный иммунитет против любых вирусов. Но это явно был какой-то неизвестный вирус. Наверное, это и есть та самая мутация, о которой говорил начальник Ци. Ли напрягал все свое самообладание, чтобы побороть недуг. Голова кружилась. Ли становилось все хуже. Его всего трясло. И он постоянно думал о заразившей его девушке. Вспоминал ее преступное лицо, ее насмешливые глаза, ее рот.
Ли чувствовал, что у него начинается бред. За каждым углом ему мерещилась девушка. Ли жадно вглядывался в каждую встречную фигуру. Цвета очков в темноте было не разглядеть, читатели выглядели одинаково и бесполо в своих гигиенических комбинезонах, и Ли с трудом сдерживался, чтобы не срывать с них цветные очки и улыбающиеся маски.
Сердце Ли забилось чаще, когда он увидел фигуру в темном переулке: человек сидел на полу, без книги, и, поджав ноги, глядел в стену. Ли подошел, стал дрожащими руками стягивать с него очки и маску. И отшатнулся. На него глянули цветущие глаза. Из полуоткрытого рта вывалился язык, покрытый серой плесенью. Ли поспешно отошел, вытирая перчатки о комбинезон.
Отойдя за угол, Ли достал из кармана фиолетовый пузырек, но его руки так тряслись, что он уронил его на пол и, стараясь поднять, сам свалился на землю. Трясущимися руками открыл крышку и выпил всю, до последней капли, недельную порцию. Это дало возможность встать на ноги. Ли продолжал упорно шарить по подворотням.
Лицо девушки стояло перед его глазами. Сказать, что он ненавидел это лицо, было мало. Это было что-то другое. Ли даже не мог подобрать подходящего слова для этого чувства, но никакая, самая лютая, ненависть не могла с ним сравниться. Повсюду он видел это лицо. И Ли понял, что самообладания всей жизни не хватит, чтобы справиться с этим наваждением.
Ли чувствовал, что сходит с ума. Сколько еще он сможет выдержать это? День? Неделю? Месяц? А если и выдержит, то станет ли ему легче? Может быть, первый приступ пройдет, болезнь перейдет в хроническую форму, и он сможет жить с этим годами, пока вирус не источит его изнутри неизбывной тоской и вечной мукой. Кому рассказать об этом? Начальнику Ци? Никто не поймет. И никто не поможет. Ли чувствовал, что против этого нет средства. Он обречен остаться с этим один на один.
Ли рыдал. Ни разу в жизни он не чувствовал такой боли. Болели не мышцы. Болело что-то внутри, чего он раньше в себе никогда не чувствовал, а теперь почувствовал только потому, что это болело. Нестерпимо болело, наполняя все его существо горечью и отчаяньем. Он вспоминал прикосновение рук девушки. Ее поцелуй жег ему губы, будто прошли не сутки, а всего секунда с тех пор, как она поцеловала его.
Ли едва отыскал дорогу домой. Долго соображал, его ли это дом, квартал, вселенная. Открыл дверь. В крошечной шлюзовой по привычке стянул комбинезон, сунул его в дезинфекционный шкаф, обработал себя полотенцем, старательно протирая в паху и под мышками, затем вошел в комнату и едва устоял на ногах. Девушка сидела на его кровати. Она даже не удосужилась раздеться и так и сидела на постели в уличном комбинезоне.
— Привет! — ничуть не смутившись появлением хозяина, сказала девушка, глядя на Ли все тем же насмешливым взглядом. — Моя звать Ким. Ничего, что моя одета?
16
Одна из девушек в городе отличалась от прочих. Все девушки Антарктиды были прекрасны, и каждая являла собой совершенный образчик какого-то особенного типа красоты. Здесь были блондинки и брюнетки, длинноногие и пышногрудые, высокие и миниатюрные. Но эта девушка выделялась даже среди них. Глядя на ее полудетские черты, золотые волосы и голубые глаза, Ванглену хотелось плакать от несбыточного счастья. Эта девушка была настолько близка к какому-то невообразимому идеалу, что малейшее несовершенство ее лица и фигуры становилось особенно заметным. Само совершенство ее черт казалось чрезмерным. Ее губы, брови, скулы, нос, глаза — все это по отдельности выглядело вызывающе земным и вульгарно привлекательным для той небесной красоты, что они образовывали вместе. Поэтому Ванглен и выбрал ее. И начал с ней работать.
Каждый день Ванглен своей металлической палкой забивал девушку до смерти. И после каждого избиения она становилась все прекраснее. Ванглен бил по тем местам, которые казались ему несовершенными. Несколько раз он ломал ей позвоночник, добиваясь еще более изящного перегиба в талии. Он намучился с ее ушами. Каждое утро он начинал с того, что обгрызал ей уши, в первые дни — целиком, потом — маленькими кусочками, сплевывая под ноги. Много раз он выкалывал ей глаза. Он долго бился над ее коленями. Но особенно тщательно он работал с ее лицом.
Очень важен был первый удар. Он решал все, и его нужно было нанести очень точно. Перед тем как сделать это, Ванглен долго прицеливался, глядя в юное лицо девушки. Крепко ухватив ее за волосы, он мысленно репетировал удар, отводил руку, затем подносил палку к ее лицу, примеряясь, и снова делал замах и вновь опускал руку, подолгу не решаясь начать. Девушка очень старалась держать голову ровно и неподвижно, чтобы хоть чем-то помочь Ванглену, но, не в силах справиться с волнением, он отпускал ее волосы и опять всматривался в ее прекрасное лицо. Он изучил его до мельчайших подробностей. Девушка была прекрасна. Никогда еще Ванглен так не восхищался женщиной. Именно поэтому работать с ней было очень сложно. В порыве вдохновения он мог одним ударом снести ей голову.
Лицо девушки было прекрасно и с каждым днем становилось еще прекраснее. От него захватывало дух. Каждое утро Ванглен обмирал, вновь видя его. Он не верил своим глазам, потому-то первый удар всякий раз давался ему так трудно. Но пристально, подолгу любуясь ее лицом, целыми днями вглядываясь в него, Ванглен стал замечать одну странность. Две половины ее лица всегда чуть отличались друг от друга. Именно это легкое, едва заметное отличие в разрезе глаз, в крутизне разлета бровей, в страстной округлости крыльев носа, в мягкости склада губ, в переливе переносицы, в чистоте лба, в худобе скулы, в чувственной остроте подбородка придавало ее лицу особую, совершенно невыразимую на уровне глазомера прелесть. Разумеется, обе половины ее лица были одним лицом, были, в сущности, абсолютно одинаковы, если мерить их буквально, вплоть до количества волос в бровях, и все же они были разными. Одна ее половина словно бы улыбалась, чуть иронично и насмешливо, она точно слегка удивлялась чему-то, а другая — печалилась и глядела серьезно и строго. Могло даже показаться, что эта ее половина немного сердится, если бы не дуновение всегдашней отрешенности, чего-то неземного, эфирного, что исходило от нее. И этот неземной состав, небесная половинчатость ее красоты проглядывала, даже когда она смеялась всем своим милым, девичьим личиком, а ироническая полунасмешка второй ее половины пробивалась сквозь самое влюбленное и нежное выражение глаз, губ, бровей.
Каждый день Ванглен мучительно долго вглядывался в это лицо и никак не мог решить, какая из его половин — лучшая. Он мучительно долго думал, по какой щеке ударить девушку сегодня. А девушка становилась все прекраснее. И две половины этой красоты — земная и небесная — проступали в ее чертах все явственнее. Они обе равно притягивали Ванглена, одна — насмешкой над всякой чувственностью, а другая — тихой печалью, которую не могло одолеть никакое наслаждение. Одна половина была истиной, а вторая — пониманием этой истины. Но Ванглен не мог решить, какая именно. Он больше не находил в девушке ни одного изъяна, не знал, куда бить, но добиться того, чего хотел, так и не смог. Он так и не достиг единства двух половин ее природы — земной и небесной. Он так и не смог понять, что в ней было красиво действительно, а что — лишь в его воображении. Тайна ее двойственной красоты так и осталась для него несводимой к какому-то одному идеалу. И после нескольких дней безмолвного созерцания Ванглен взял девушку за руку, вывел ее на площадь, прямо в середину окаменевшей при ее явлении толпы, и оставил там умирать от любви.
17
Никогда еще Ли не уходил так далеко от дома. Знакомый район давно остался позади, но Ким вела его все дальше и дальше. Улицы и переулки казались бесконечными. Они мало отличались от родных мест Ли, только людей навстречу попадалось все меньше. Они шли вдоль улиц, где не светился ни один номер на дверях. На площадях с замурованными шахтами прилавки киосков были завалены книгами, за которыми никто не являлся. Их покрывал толстый слой плесени. Стены и фонари почти не светились, на улицах было темно, но Ким уверено шла вперед. Время от времени она дышала на стену, и тогда на бетоне проступали какие-то надписи и схемы, которые Ким внимательно изучала, что-то просчитывая в голове.