Однажды Ли тоже снял перчатку и потер ладонью стену. На ней тотчас возникли светящиеся иероглифы: «Здесь был Ли».
Ким прочитала надпись и рассмеялась:
— Глупая, глупая Ли! — Ким взглянула на Ли, и глаза ее вдруг стали серьезными. — Твоя должна простить моя.
— За что? — улыбнулся Ли. Оба были без очков и масок. Ли больше не стыдился нагого взгляда. Напротив, теперь он постоянно искал глаза девушки.
— За то, что моя втянуть твоя во вся эта, — глаза Ким начали потихоньку светиться в темноте от работы бактерий, осушавших набежавшую влагу, но она отвела взор, сморгнула свет и вновь посмотрела на Ли с суховатой насмешкой. — Моя нужна помощника. Когда моя-твоя добраться до места, твоя все увидеть сама.
Ким отвернулась и легко зашагала дальше. Ли покорно зашаркал следом. Безлюдные улицы все тянулись и тянулись. Однажды Ли вновь остановился и подышал на стену. Тут же вспыхнула рубиновая надпись: «Ли + Ким = любовь».
Ким прочитала и расхохоталась.
— Глупая, глупая Ли, — смеялась Ким. Ее глаза сияли во мраке.
18
Люди в городе обожали Ванглена. Он не позволял им приближаться к себе, и они целовали следы его ног в пыли. Золотоволосая девушка, с которой он работал, все время благодарила его за сладкую муку. Она целовала его руки, когда он надолго задумывался перед ударом. А однажды он видел, как она нюхала его свежий кал. Она подносила его к лицу, с наслаждением вдыхала густой запах, мазала волосы и грудь, пробовала на вкус. Ванглен смотрел на все это спокойно. Он давно понял, что видит то, что видит.
19
Ли шел за Ким все дальше и дальше. Коридоры не кончались. Их лабиринт становился все путанее. Иногда попадались совсем черные, мертвые ответвления. В них умерла даже плесень на стенах. Неподвижность царящего в них мрака пугала и одновременно притягивала. Мрак засасывал взгляд своей слепотой. Ким и Ли старались побыстрее пройти мимо этих мертвых зевов. Но несколько раз, когда стрелки на стенах не оставляли другого выхода, им пришлось проходить сквозь мертвые туннели. Это было, наверное, самое трудное. Тьма давила и растворяла их. Светились лишь их глаза. Ким в отсутствие указателей на стенах быстро теряла направление и словно засыпала, не смея двинуться ни вперед, ни назад. И лишь Ли со своим инстинктом животного всегда помнил, в которую из двух сторон они направлялись.
После мертвых коридоров все вокруг выглядело, как сон. Точно они спали и вдруг проснулись в каком-то непонятном месте.
Когда Ким знала, куда идти, то шагала быстро, и Ли нелегко было поспевать за девушкой. Иногда они присаживались на какой-нибудь скамейке, отдыхали и целовались. Ли больше не терял сознания от поцелуев. Порой у него кружилась голова, его немного подташнивало и при этом ему все время хотелось есть. Сначала он думал, что это от усталости. Но однажды он прислушался к своим ощущениям и вдруг понял, что поцелуи сделали свое дело. Он забеременел.
20
Среди аборигенов был один упрямец, который не бился, как другие, при виде Ванглена оземь в предвкушении блаженного дара насильственной смерти, а упорно пытался завязать с ним борьбу. Пусть даже всего лишь борьбу взглядов. Каждый день Ванглен разбивал наглецу голову палкой, но на следующее утро юноша вновь дерзко глядел на него. Только голова его становилась все светлее и кудрявее. Но однажды юноша, вопреки обыкновению, не бросил Ванглену вызова, а лишь мельком глянул на него и отвернулся, занятый своими мыслями. Он смирно сидел под деревом. Его пышные кудри стали совсем белыми.
— Я вижу, ты что-то понял? — растерянно спросил Ванглен, на всякий случай держа палку наготове.
— Я? — удивился юноша, глядя в пустоту мимо Ванглена, будто это и не он к нему обращается, а кто-то незримый из пустоты. — Ты разговариваешь со мной? Но разве ты знаешь, кто я? Ты лишь видишь меня и думаешь, что со мной разговариваешь, хотя на самом деле, разговаривая с другими, мы всегда разговариваем лишь сами с собой. Но я — не ты. Это я понимаю совершенно отчетливо. Я не могу понять другого: кто же на самом деле я, с которым ты разговариваешь? Почему ты думаешь, что я — это я? Что значит быть собой? Что вообще значит быть? Быть — значит думать? Я могу думать обо всем на свете, и даже о самом себе, но думать, что я есть, это всего лишь так думать. Предположим, что быть — это и значит быть собой. Но из того, что я есть, вовсе не значит, что я есть я. Если бы я был собой, то разве стал бы я сам с собой разговаривать? Разве стал бы я разговаривать с тобой? Ну, хорошо, положим, нас двое: тот, кто сам себе все это говорит, и тот, кто сам меня слушает. Тот, кто говорит, ничего не понимает и потому вынужден пускаться в длинные и путаные рассуждения, а тот, кто слушает, все понимает, и поэтому ничего не может сказать, потому что понимает в том числе и то, что то, что он понимает, не может быть высказано. Тот, кто говорит, будучи им, прекрасно понимает того, кто молчит, все понимая, и именно об этом он и пытается сказать. Просто говорить об этом очень долго. Чтобы выразить это до конца, нужно повторить всю мыслимую глупость, предшествующую пониманию и тем являющуюся его необходимой частью, — повторить, даже зная, что все это глупость, для того только, чтобы дать возможность другому подтвердить это своим молчанием. И тот я, кто говорит, все лучше понимает меня молчащего и все более страстно и настойчиво пытается втолковать ему это. Потому-то чем дольше я живу, тем меньше перестаю быть собой, — тем, кто все понимает. Сначала, в первой молодости, я думал об этом в шутку. Я переставал быть собой лишь для того, чтобы сильнее радоваться этому счастью — быть собой. Счастье было столь велико, что я переставал его понимать. Но при этом я радовался сам себе, но не я сам. И я стал задумываться, а я ли это? Как это можно — не быть, будучи? Я вчера был с женщиной, мы наслаждались друг другом, а сегодня я сижу под деревом и думаю: «Полно, я ли это был?» Собственно, я и осознал сам себя, только когда понял, что я — это не просто я, который был мной, думая, что мной является, а на самом деле в этот самый миг переставая быть тем я, который я есть, а оставаясь лишь тем, которым я был вчера мгновение назад. Я осознал себя, как я, которого нет… Я часто думаю, кем бы я был, если бы я был. Я понимаю, что вопрос это совершенно бессмысленный, но у меня дух захватывает от одной только мысли, что если бы я был, то был бы собой! Впрочем, так ли это? Ведь даже если я стану кем-то, то я никогда не смогу быть до конца уверенным в том, что стал именно собой, а не кем-то другим, кем я стремился стать, думая, что это и есть я, или кем хотел меня видеть кто-то, сидящий внутри меня, и я стал таким, чтобы соответствовать чьим-то или собственным желаниям или, вернее всего, я стал тем, кем и должен был стать, но собой ли? Оставаться самим собой — не значит ли это никем не становиться? Быть собой значит никем не быть? Пожалуйста, сделай меня собой. Прямо сейчас!
Разговаривая сам с собой и, казалось, совсем позабыв о Ванглене, юноша тем не менее не отрывал взволнованного взгляда от его палки.
Не двигаясь с места, он словно подкрадывался к ней и одновременно старался держаться от нее подальше. На Ванглена он взглянул только один раз, когда тот высоко поднял свой сверкающий жезл.
— То, что происходит, происходит не со мной, — успел сказать юноша перед тем, как Ванглен обрушил палку на его светлую голову.
21
На ночь Ким и Ли останавливались в пустующих домах. Едва раздевшись, Ли первым делом бросался к мусорному ведру, запихивал в него все, что попадалось под руку, а потом жадно насыщался горячими сэндвичами.
Ким смотрела на него с ласковой насмешкой. Ли, не переставая жевать, любовался подругой. Он разглядывал ее маленькую голову на тонкой шее, круглое лицо, вытянутые уши, узкую спинку с торчащими лопатками, едва заметную грудь, впалый живот, длинные руки и ноги с большими, широкими ступнями и ладонями. Ребра выпирали из-под тонкой желтой кожи. Мышцы походили на натянутые веревки.
Наевшись, Ли по привычке начал изучать себя перед зеркалом. Шел четвертый день беременности, и его животуже округлился. Ферменты слюны Ли запустили механизм деторождения, и бактерии быстро делали свое дело, формируя плод. Все, что нужно Ли, это усиленно питаться — и через девять дней можно будет рожать через развязавшийся пупок.
Сразу после родов зародыш плесневеет на воздухе, покрываясь кожей. А затем только и нужно, что принести приплод в любую из пустующих комнат, положить на кровать, навалить сверху побольше одеял, полотенец, любого тряпья или мусора, засыпать все это дрожжами, и через несколько дней новый читатель закиснет достаточно, чтобы отправиться за своей первой книгой. Читатели в Антарктиде созревают быстро. Но не все дозревают до самого мозга. В некоторых случаях процесс идет не до конца. Некоторые почему-то остаются людьми. Глупыми людьми. Как Ли.
Сразу после родов зародыш плесневеет на воздухе, покрываясь кожей. А затем только и нужно, что принести приплод в любую из пустующих комнат, положить на кровать, навалить сверху побольше одеял, полотенец, любого тряпья или мусора, засыпать все это дрожжами, и через несколько дней новый читатель закиснет достаточно, чтобы отправиться за своей первой книгой. Читатели в Антарктиде созревают быстро. Но не все дозревают до самого мозга. В некоторых случаях процесс идет не до конца. Некоторые почему-то остаются людьми. Глупыми людьми. Как Ли.
Ли осторожно погладил натянувшуюся кожу живота, потрогал вспухшую, но еще крепкую завязь пупка.
— Почему моя беременная, а твоя нет? — спросил Ли, не переставая жевать.
— Моя не понимать, что твоя говорить, — Ким смотрела на Ли с улыбкой.
— Моя есть мужчина. Твоя есть женщина, — Ли показал надкусанным бутербродом сначала на себя, потом на Ким. — Почему моя есть беременная, а твоя нет?
— Что-что? — Ким сморщилась и взглянула на Ли с каким-то брезгливым недоумением. — Кто твоя сказать, что твоя есть мужчина?
— Начальника Ци, — растерянно ответил Ли.
Ким долго смотрела на Ли, а потом зашлась в беззвучном хохоте.
— Глупая-глупая Ли! Твоя не знать, чем мужчина отличаться от женщина?
Ли внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, потом взглянула на Кима и отрицательно покачала головой.
22
Был полдень. В этих местах всегда полдень. Ванглен копался палкой в кишках только что убитого им мужчины. Он любовался красотой его внутреннего мира. Человек был еще жив. Или уже жив. Время от времени он поднимал голову, наблюдая за действиями Ванглена, и постанывал от удовольствия.
Внезапно Ванглен ощутил чей-то взгляд за спиной. Он обернулся и увидел человека, который сидел на корточках и внимательно наблюдал за происходящим. Ванглен сразу узнал читателя. У него был совершенно голый череп, но узнал его Ванглен по глазам. Они были такими узкими, будто человек все время смеялся. Смеющиеся глаза. Глаза-щелочки. Но на самом деле эти глаза вовсе не смеялись. Они не были ни веселыми, ни грустными. Они смотрели серьезно и внимательно. В них не было восторга или блаженства. Они смотрели на мир так, будто читали его. Это была серьезность, граничащая с отрешенностью. Читатель смотрел на Ванглена, будто перед ним был не человек, а камень или дерево. Будто перед ним было пустое место. Читатель смотрел на Ванглена так, будто не видел его. Или будто видел его насквозь.
И еще одно. Был полдень, но Ванглен, который теперь видел все, заметил и это: читатель отбрасывал тень! Он отбрасывал тень, как будто был настоящим, как камень или дерево!
23
Несмотря на смыкавшую веки усталость, Ким и Ли долго смотрели друг на друга перед сном. Это было преступно и восхитительно. Они любили глазами. Руками они касались друг друга только для того, чтобы убедиться в том, что на самом деле видят то, что видят. Это была чистая любовь. Плесень их кожи, соприкасаясь, начинала мерцать. Ким гладил Ли по груди и животу, и по ее телу струились причудливые радужные волны. Ли вся горела. Они ласкали друг друга взглядами, любуясь причудливыми переливами света на коже. Их губы, щеки и даже носы горели красным от поцелуев. Даже шея у Ли стала рубиновой. Но самым большим наслаждением было смотреть друг другу в глаза. Ли млела, растворялась во взглядах Кима, дарила ему свои взоры до самых потаенных глубин. Не в силах выдержать накал его страсти, она порой закрывала глаза и даже отворачивалась. Ким гладил ее по щекам, уговаривал вновь открыть глаза, а она лишь улыбалась, крутила головой из стороны в сторону и крепче сжимала веки. Но потом ее веки распахивались сами собой, и Ким вновь ловил ее взгляд, проникал в него, все глубже и глубже. «Неужели читать лучше, чем это?» — думала Ли.
Наконец Кима сморил сон. Его дыхание стало ровным. Глаза закрылись. Их тела остыли. Плесень, разгоревшаяся было вокруг них на потолке и стенах, теперь едва мерцала бледным зеленоватым сиянием, а Ли все лежала с открытыми глазами и думала об их ребенке. О том, как он будет счастлив здесь — совсем один в лабиринте пустых, темных улиц и площадей, заваленных книгами…
Утром Ли проснулась одна. Оглядела пустую комнату. Не одеваясь, вышла на улицу и сползла по стене на пол. Вокруг было темно и тихо.
Воздух был чист и сух. Бетон тепел. Следы Кима давно простыли.
Прошел час. Слезы текли из глаз Ли. Так она и сидела, пока не вернулся Ким. Ли поднялась, держась за стену. Бактерии осушили влагу на ее лице, но на щеках остались светящиеся дорожки соли.
— Твоя плакать? — Ким посмотрел на Ли с обычной насмешливостью.
— Моя думать, твоя уходить от моя, — всхлипнула Ли.
— Глупая, глупая Ли! — глаза Кима расцвели. — Разве твоя не видеть, что моя любить твоя. Моя полюбить твоя с первая минута, как увидеть твоя глаза. В твоя глаза совсем нет плесень. Моя целовать твоя, хотя моя могла бы просто плевать твоя лицо. Но моя твоя целовать. Моя любить твоя.
24
Читатель не походил на серьезного соперника: узкоплечий и узкогрудый, с тонкими, нескладными руками и ногами и тощей шеей, которую Ванглен мог бы сломать двумя пальцами. Мышцы под желтой кожей больше походили на натянутые веревки, а кожа, казалось, вот-вот порвется на ребрах. Ванглен затруднялся даже сказать точно, мужчина это или женщина, бороться с ним или танцевать.
Впрочем, Ванглену было все равно — танцевать или бороться. Единственное, чего ему хотелось, это вызвать в читателе интерес, любым образом овладеть его вниманием. Ванглен вдруг понял, что это для него самое главное. Все остальное не имеет никакого значения. Он должен действовать, чтобы заинтересовать читателя. Ванглен перехватил палку поудобнее, но задеть читателя оказалось не так-то легко. Палка Ванглена просвистела в пустом воздухе, а читатель вдруг возник где-то сбоку и нанес точный и быстрый удар странно вывернувшейся ногой прямо Ванглену в подбородок. Ванглен взлетел в воздух и рухнул без чувств.
25
Наконец надышанные Кимом стрелки вывели к шахте, которая не была замурована. За аркой виднелись обычные ступени. Необычным было то, что ступени не кончались. Ведущая вверх лестница казалось бесконечной. Ли с трудом карабкалась со ступени на ступень. Мешал живот. Часто приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. А ступени все выплывали и выплывали из мрака, и не было им конца. Время от времени на пути попадались лестничные площадки, и тогда они отдыхали.
— Почему твоя никогда не читать книга? — спросила Ли, чтобы выгадать побольше времени для отдыха.
— Зачем разводить голова плесень? — пожал плечами Ким. — Твоя думать, что такое есть Антарктида?
— Антарктида есть последняя убежища человек на Земля, — таинственно зашептала Ли в зардевшее ухо Кима.
— Так сказать начальника Ци? — Ким посмотрел на порозовевшую Ли с насмешкой. — Антарктида есть биолаборатория, чтобы сращивать человек и плесень. Плесень скучно быть просто умный плесень. Плесень хотеть быть человек. Антарктида есть ферма, чтобы выращивать плесневелый человек. Моя полюбить твоя, потому что в твоя голова совсем нет плесень. Ты есть почти животная. Я это видеть в твоя глаза.
— А твоя голова есть плесень? — спросила Ли, осторожно пристраивая на коленях свой надувшийся живот.
— Моя голова есть самая плесневелая голова в Антарктида. Моя не нужно книга, чтобы читать. В моя голова столько плесень, что моя уметь читать даже стена. Моя уметь читать даже без стена. Просто глядеть вокруг и читать. И моя прочитать вокруг много того, что никогда не прочитать в книга. Однажды моя смотреть лестница и прочитать, что есть низ и верх. Моя посмотреть в темнота и прочитать, что есть белый свет. Моя хотеть идти наверх и читать белый свет. Моя хотеть стать человек. Моя есть плесень, которая хотеть стать человек. Но моя бояться. Моя уже быть там однажды. Моя видеть белая-белая свет в конец туннеля. Моя дышать другая воздуха. Воздуха-любовь. Воздуха-счастье. Но эта воздуха обжигать моя. Моя не мочь дышать от счастья. Белый свет слепить моя глаза. И моя не мочь идти дальше. Моя нуждаться кто-то, кто уметь ходить без плесень в голова. И моя вернуться и дарить любовь Ли. Твоя помогать мне идти сквозь тьма на свет. Моя нуждаться Ли, глупая Ли.
26
Все попытки Ванглена взять верх над читателем оказались бесплодными. Тот с поразительной легкостью ускользал от его ударов, а в ответ бил так быстро, сильно и точно, что у Ванглена не было никакой возможности защититься. Он был просто медленнее. Груды тренированных мышц никак не поспевали за реакциями этого жилистого, точно свитого из перекрученных веревок тела. Читатель совершал прыжки, больше похожие на полеты. Кувыркался в воздухе, точно невесомый. Но еще больше подавляло его психологическое превосходство. Читатель никогда не выходил из себя и, казалось, даже не напрягался. Иногда ему было лень махать руками и ногами и он лишь тыкал пальцем куда-то в живот или горло Ванглену, и тот падал замертво, как подкошенный. А иногда читатель просто исчезал из вида, словно растворялся в воздухе, и, обернувшись, Ванглен находил его за собственной спиной сидящим на корточках со своими смеющимися глазами.