И снова возник Славка, и снова щедро одарил… А потом…
Потом был разговор в маленьком пустом баре на углу, они со Славкой сидели за столиком у окна, а девица за стойкой перекладывала на витрине шоколадки и яростно зевала, прикрываясь пухлой ладошкой.
– Есть дело для тебя, – сказал Славка, на этот раз без дружеской улыбки, а напротив, хмуро. – Один гад мне мешает.
– Побить его надо, что ли? – предположил по старой школьной памяти Рик.
– Нет, проще. Замочить.
– Как-то не доводилось мокрыми делами заниматься, – Рик усмехнулся. – И охоты пробовать нет. Драка – там просто. Я ему в нос, и он мне в нос, если достанет, конечно. А тут как?
– Если завалишь этого типа, я тебе долг прощу. Ты мне тысячу баксов должен, или забыл?
– Не понял… – Рик почувствовал, что внутри у него противно холодеет. – Какая тысяча баксов?
– Деньги у меня брал? Брал. Так вот и гони их обратно в три дня. Или кончай этого типа. На выбор.
– Но ты же их мне подарил! – выдавил наивный драчун.
– Ты видел, чтобы кому-то просто так давали тысячу баксов? А? Разве я похож на психа?
Рик лихорадочно пытался вспомнить, сколько же Славка на самом деле ему дал. Выходило, никак не больше пяти сотен.
– Не волнуйся, я добавлю еще пару тысчонок, когда дело будет сделано, – расхохотался Славка и потрепал старого приятеля по плечу.
– Кто он? – Рик изобразил полную подавленность, и прикидывал тем временем, как же ему удрать из дурацкой ловушки, в которую Славка его заманил.
– Один мудила. Гребнев. Арс Гребнев. Я с ним кое-какие дела имел, – сообщил Славка, вполне поверив в Рикову покорность. – Обещал камушки принести. Я уже покупателя нашел. А он меня кинул.
Итак, Рику предложили выбирать. Жизнь человека или тысяча баксов. Не то чтобы жизнь человеческая казалась Рику какой-то высшей ценностью, он вполне мог убить во время драки или из ненависти – во всяком случае в мыслях он это допускал, – но чтобы вот так, из-за угла, как науськанный пес, кинуться на жертву? Ну уж нет! Неужели это разжиревший тип вообразил, что его, Рика, так легко прибрать к рукам?! Не выйдет. Он вернет деньги и будет свободен. Но где взять тысячу баксов за три дня? У родни в долг не наберешь, родня – одна голытьба. И друзей нет таких, у кого по полкам лишние тысячи валяются. Мать сказала: коли веришь, Господь поможет и чудо сотворит. Пошел нищий в церковь, свечку Николе Чудотворцу поставил, потом лотерейных билетов купил десять штук – и все мимо! Не выиграл ни гроша. Только понял, что Богу на него наплевать.
Господи помилуй!
Он съездил к тетке: та всем рассказывала о новом ухажере – и умен он, и богат. Может, подсобит? Но ухажер оказался очередной сказочкой для подруг и родни. Покормила тетка непутевого племянника картошкой с мясом, в ванной разрешила помыться и дала двадцатку на дорогу. На прощанье сказала: «Уж ты как-нибудь!»
Господи помилуй!
Вернулся домой, мать в истерике, и младшенькие, Орест с Клавкой ревмя ревут, в угол забившись.
«Твои дружки приходили! – заорала мать. – И Славик с ними. Спросили, где ты. Я отвечаю: «Не знаю». Тогда один схватил кастрюльку с плиты – а в ней кипяток только с огня – и Орестику на голову вылил. Я руку подставить успела, так что малого считай почти и не обожгло. А меня… смотри… – Она сунула Рику в лицо покрытую волдырями руку. – Что ж это такое?! За что?!»
«Может, Славку пришить?! Уж он-то точно погань!» – подумал Рик.
Убивая, сам становишься смертен… Глупая фраза, откуда она? Что ж, придется, как всегда, выбирать между дерьмом и тем, что еще дерьмовее.
Господи помилуй!
Тетку Рик выследил в сбербанке. Набрал бланков и сел за столик, сделав вид, что старательно их заполняет. А сам следил за теми, кто валюту меняет. Тетка так и просилась ему в руки: кофта ярко-желтая в пунцовые цветы на пышной груди топорщится, задница трикотажной юбкой обтянута. Баксов тетка меняла аккурат тысячу, а полученные деньги завернула в газетку и на дно авоськи для маскировки сунула.
Рик последовал за намеченной жертвой – издалека видна была ярко-желтая кофта. Едва тетка зашла в подъезд, как Рик устремился следом. И так удачно: в парадной ни души, и темень такая, будто уже ночь на дворе. Рик одной рукой схватил сумку, а другой изо всей силы толкнул тетку на каменные ступени. В следующую секунду Рик уже мчался проходными дворами, ныряя из одного переулка в другой. Интересно, что хотела тетка купить на эти деньги? Холодильник? Телевизор? Уж верно, не человеческую жизнь.
Господи помилуй!
В тот же вечер Рик зашел к Славке. Тот был дома один. Встретил со сладкой улыбочкой на губах, будто роднее человека у Рика и не было никогда.
– Ну что, решился? – спросил Славка, смеясь.
– Решился, – засмеялся в ответ Рик, открыл сумку и показал пухлую пачку денег. – Только ничего ты, друг верный, не получишь. И мокрушником я не сделаюсь, и денег тебе не отдам. Ухожу я, исчезаю, ясно?!
– Куда исчезаешь? – не понял Славик.
– В другой мир. – И звезданул дружку между глаз.
Тот свалился на пол кулем. Рик пнул Славика в живот, раз, другой. Наклонился, прошипел в ухо:
– Тронешь моих – убью.
Домой Рик больше не вернулся. Две недели деньги мотал, и уже к исходу веселья повстречались ему Серж со Светкой. Помнится, взяли они в ларьке две бутылки шампанского полусладкого, бутылку пива, две воблы и шоколад на закуску, завалились к Сержу. Остаканился Рик и забыл, кто он и откуда, воблой заел и в самом деле уверовал, что мчался в синем трамвае над укрытым туманом городом и сиганул с задней площадки вниз. Упал, но не разбился, только судьба его перевернулась начисто. И стало у него все новое: и жизнь, и жилье. И даже мама, настоящая мама у него теперь есть!..
Глава 7
День выдался на редкость удачный: с раннего утра, перескакивая с электрички на электричку, Рик сумел распродать две полные сумки газет, и не только вернул деньги, одолженные у «мамы Оли», но и набил на обратном пути обе сумки жратвой. Покупал он с остервенением человека изголодавшегося, пока не иссяк весь его «приварок». Он так вошел в роль, что уже на самом деле считал себя сыном, вернувшимся из дальних странствий к престарелой матери.
И вручая Ольге Михайловне свою добычу, внутренне не кривился, произнося «тебе, мама».
– Хорошо тут у вас, – пробормотал Рик, разомлев после еды на жаркой кухне. – Грязи многовато, конечно…
– Я не прибиралась сегодня. Не успела, – смутилась мама Оля.
– Не о квартире говорю, – махнул рукой Рик, – тут полный порядок. Я о мире вашем. Мир ужасно грязный. Но что-то есть в нем такое… вкусное…
– Ты надолго к нам? – спросила старуха, и голос ее дрогнул.
– Неизвестно. Тут не всегда спланируешь, – усмехнулся Рик. – Сядешь в трамвай, вроде бы самый обычный, а он возьмет и отвезет тебя назад.
– Трамвай? – переспросила Ольга Михайловна. – Тогда не езди в трамвае. Надо же как-то оборониться.
«Оборониться…»
Вот именно! Рик вспомнил о Серже и нахмурился.
– Я заметил – дверь у тебя больно хилая, – он сделал вид, что мысль на счет двери только сейчас пришла в голову. – Замочек булавкой открыть можно. Непорядок. Надо бы укрепить? Инструмент в доме найдется?
– А то как же!
Инструментами был набит огромный старинный сундук. Нашлись и металлические накладки, и шурупы и, главное, новенький солидный замок. Целых два часа Рик возился, укрепляя дверь, загоняя в дверную коробку металлические шпильки, чтобы нельзя было выбить ее одним ударом ноги. От профессионалов это, конечно, не защита, но Сержа остановить должно. «Мама Оля» с благоговением наблюдала, как Рик работает.
– Господи, руки у тебя золотые! Весь в Сереженьку, в отца пошел! – приговаривала она.
«Для надежности Сержа еще пугнуть надобно. Можно сказать, что мент им интересовался. Нет, это уже было. Лучше сочинить, что у бабки племяш в охране работает или в частном сыске. Или в ГБ. ГБ все боятся до усера. Нет, ГБ – круто, лучше частный сыск, да, так и скажу…»
Рик решил осуществить план немедленно.
– Ну, как работенка? Нормалец? После таких трудов отдохнуть не грех. Выйду-ка я прошвырнусь. – Он чмокнул «маму Олю» в мягкую дряблую щеку.
– Надолго? – Она сразу встревожилась.
– Ты что, боишься за меня?! – Рик рассмеялся. – Я же взрослый.
– Конечно, конечно, но все же… – Будь ее воля, она бы его за ручку по улицам водила. Ведь ей так и не довелось ни разу поводить его на прогулке за руку.
Как ни странно, но Рик это понял. Он для нее все еще ребенок, малыш. У него противно защемило в груди: он безумно, безмерно перед нею виноват. Тем – что не настоящий. А так хотелось быть настоящим.
Прости…
Рик вышел на улицу и закурил. Над городом висела теплая и влажная июньская ночь. Интересно, что честнее – все бросить и уйти? Не притворяться больше и… Или все же остаться и попробовать… что?
Он уже прошел два квартала, когда понял, что за ним кто-то крадется следом. Тут же мелькнула мысль – Славкины подручные выследили и явились кости ломать. Рик остановился, прижавшись к корявой стене полуразвалившегося дома, поджидая. Похоже, человек был один. Шел не торопясь. Но шел именно к нему, Рику. Шел и смотрел упор. Губы снисходительно усмехались. Никогда прежде Рик его не встречал, иначе наверняка бы запомнил это скуластое лицо с резкими чертами и длинные белые волосы до плеч.
Он уже прошел два квартала, когда понял, что за ним кто-то крадется следом. Тут же мелькнула мысль – Славкины подручные выследили и явились кости ломать. Рик остановился, прижавшись к корявой стене полуразвалившегося дома, поджидая. Похоже, человек был один. Шел не торопясь. Но шел именно к нему, Рику. Шел и смотрел упор. Губы снисходительно усмехались. Никогда прежде Рик его не встречал, иначе наверняка бы запомнил это скуластое лицо с резкими чертами и длинные белые волосы до плеч.
– Признайся, что струхнул, – сказал незнакомец, подойдя вплотную.
«Что ему надо?» – лихорадочно прикидывал Рик, пытаясь получше разглядеть лицо незнакомца.
Но из этого ничего не вышло: лицо тут же расплылось пятном, будто Рик слишком близко поднес к глазам страницу.
– Одна маленькая услуга, – незнакомец, не скрываясь, забавлялся растерянностью мальчишки. – Ты должен провезти меня в своем трамвае.
– В каком трамвае? – переспросил Рик, посчитав, что ослышался.
– В том, что мчится над городом по монорельсу.
Рик едва не подавился сигаретой. Черт знает что! Придумал он картинку, сказку, нелепицу, и вдруг является чокнутый и хочет на его трамвайчике прокатиться. Да пожалуйте, сколько угодно. Только Рик и сам не знает – как. Но смешнее всего было то, что Рик не мог заявить, что просто ВЫДУМАЛ свой трамвай. Не мог, и все тут. Язык намертво прилип к гортани.
– Так мы договорились?
– Нет! – Рик отчаянно замотал головой. – ТРАМВАЙ – МОЙ! И никого возить в нем не собираюсь!
«Ну все, влип парень!» – пронеслось в голове.
– Зря, – прошептал незнакомец, – очень, очень зря. – И от этого шепота пробежал по спине Рика противный холодок. – Пожалеть об этом придется тебе очень скоро. Так пожалеть, что…
Не договорив, незнакомец исчез. Не убежал, не свернул за угол, а растворился в светлых сумерках. Рик отшвырнул сигарету и помчался назад. Идти к Сержу и устраивать спектакль ему расхотелось.
– Глюки, самые настоящие глюки, – бормотал самозванец, давясь влажным теплым воздухом. – Выспаться надо, валерьянки выпить. Это все наследственность чертова!
Припомнил рассказы матери, что дед в сорок пять свалился в белой горячке и едва не откусил жене нос, когда та явилась в больницу его навестить. А папаша? Трезв он или пьян, речь его одинаково похожа на бред. Клавдюнька с Орестиком по-пьяни зачатые, совсем чокнутые. Только им ничего не видится, кроме жратвы. Теперь Рикова очередь пришла от глюков отбиваться.
Мальчишка уже взбежал по ступеням, дверь открыл… И замер, весь облившись холодным потом…
Глюк – это очень просто. Но вдруг незнакомец – не призрак? Вдруг – трамвай настоящий?!
Но тогда как же этот тип мог узнать про трамвай?!
Глава 8
Следующее утро Рик начал с обследования старинного дубового буфета, который занимал половину его комнаты. Эти два слова звучали, как наисладчайшая музыка. ЕГО КОМНАТА!
Бабушкин буфет. Собственность Эммы Ивановны. Вещь отличная: светлый дуб, изящная резьба, бронзовые ручки. Если его ошкурить да лачком покрыть, цены старинушке не будет. Но в чрево дубовое напихано жуткое барахло: старые бумаги и такие же старые тряпки. Люди, что жили здесь прежде, дорожили прошлым. Оно таилось по углам, источая запах бумаги, кожи, духов, оно манило пачками старых фотографий, тетрадями с пожелтевшими страницами. Смущаясь, будто воруя, открыл Рик семейный альбом. На сером, плотном, как фанера, картоне, наклеены были фотографии офицера Первой мировой. Лицо тонкое – такие теперь почти не встречаются, как говорилось – в ниточку, нос прямой, тонкие ноздри кажутся прозрачными. Полоска усов оттеняет надменный рот. Вот только глаза совершенно неподходящие для офицера: взгляд рассеянный, будто думает этот человек не о сражениях, а о загадках мирозданья, параллельным мирах и роковых ошибках. Нет во взгляде суровости. Фотографии были очень странные. Почти все обрезанные чуть ниже шеи или по углам, так, чтобы не осталось погон. Попадались кусочки больших фото, но офицер был на них один – все, кто прежде находились рядом, напоминали о себе либо кистью руки, либо лоскутом шинели. Лица боевых товарищей неведомый варвар срезал так же, как и погоны. За обложку альбома были вложены несколько разрозненных страниц, даже не желтых, а бурых от времени, исписанных фиолетовыми чернилами.
«Курица – не птица, прапорщик – не офицер», – теперь это моя любимая поговорка».
На второй страничке:
«…Тимошевич опять заснул на часах. Разбудил его. Бить не стал, не могу, хотя Дорф советует избить мерзавца. Дорф бьет его до крови, но все без толку – тот утрется, и дальше спит. По закону его надобно отдать под трибунал. Но не могу. И Дорф тоже не может…»
И наконец, на третьей страничке:
«…назначена на завтра, жду секундантов. Глупо. Архаично. Но отказаться никак нельзя. Вчера был уверен, что не погибну, но сегодня уверенность эта растаяла…»
М-да, занятные у Рика объявились родственнички. Интересно, кем эти заметки писаны? Скорее всего, мужем Эммы Ивановны. Кажется, мама Оля говорила, что дед, Станислав Крутицкий, был офицером в Первую мировую. И фотографии эти наверняка его. Только зачем их так искромсали?
Рик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы были валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбались.
«Мама Оля», – догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.
Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.
Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут, повинуясь внезапному наитию, Рик тронул макушку буфета. Она слегка покачнулась. Рик ухватился за боковушки и снял верхнюю часть буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, поставил на пол. Потом вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего – лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал два слова: «Перунов глаз».
М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось – Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.
«А вот я бы ни за что не взял бриллианты! Я бы их маме Оле отдал!» – Рик даже возгордился от мнимого своего благородства.
И тут озноб пробежал по спине. Откуда он знал, что в ножке были спрятаны именно бриллианты? Но ведь знал же! Знал! Опять глюк? Рик спешно собрал буфет и вышел на кухню. Мама Оля уже приготовила завтрак и разливала по чашкам кофе. Настоящий кофе! Рик втянул ноздрями аромат… наверняка достала где-то припасенные зерна и вот для него…
– Мамуль, а те бриллиантики, что Эмма Ивановна хранила… – спросил он равнодушным тоном, пытаясь придать голосу естественности. – Они в этом мире… как…
Сделалось неловко – хоть вскакивай и беги. Нет-нет, он бы не взял их ни за что! Но все равно было нестерпимо стыдно.
– Так их украли еще до войны, из сумочки в трамвае вытащили, – отвечала Ольга Михайловна. – Эх, если бы они уцелели! В блокаду их можно было бы продать… – Она замолчала. Сколько раз мысленно она возвращалась к тем камням, и всякий раз от боли стыло сердце.
– Вот-вот, в моем мире их не украли, ты продала, купила масло и рис… – он врал торопливо, захлебываясь, а в мозгу пульсировало: «Вранье, камни были в ножке еще недавно, совсем недавно… Кто-то свистнул… У мамы Оли украл, значит. У того, настоящего Эрика слямзил вместе с жизнью!»
– Я их верну, – внезапно сказал Рик.
– Зачем? – изумилась Ольга Михайловна. Однако не спросила, как он собирается это сделать спустя столько лет.
– Не знаю… я вернулся… камни должны вернуться… все вернется…
Рик запутался и замолчал.
Пора было отправляться на заработки. Дальнейшая собственная судьба представлялась весьма смутно, как судьба исчезнувших неведомо когда камней. Рик выпал из своего мира в чужой и непривычный. Но в тот момент, когда открылась дверь из прежнего обиталища в новую жизнь, где-то синхронно отворилась еще одна дверь, ведущая в мир высший и таинственный.
Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на двух парней с бритыми затылками, в кожаных крутках и просторных шароварах, стоявших на втором этаже. Но когда Рик проходил мимо, один из парней схватил его за ворот рубашки.