Шум уже стих, и теперь лишь протяжный вой шавки указывал направление, выводя товарищей к той самой полянке, где еще вчера располагался купеческий караван.
– Стой! – уже ближе к окраине прилеска остановил друга Милован. – Тихо!
Припав к самой земле, путники принялись напряженно вглядываться, пытаясь понять, а что же произошло на поляне.
Их застали врасплох. Когда, не ожидая ничего худого, все еще кутались в шубы да рогожки да потихоньку стекались к костру. Огромный чан, в котором кошевой заводил утренний харч, теперь неуклюже валялся между двумя бревнами. Расплескавшееся его содержимое погасило огонь, и от кострища теперь в небо поднимался плотный столб белого пара. Посреди поляны увядшим бутоном осела палатка, по всей поляне тут и там, в нелепых позах валялись тела убитых купцов. Чуть в стороне к могучему дубу был прибит копьем тот самый мужик, что еще вчера гнал прочь Булыцкого с его товарищем. У его истерзанного, изжаленного стрелами тела, жалобно скуля, сидела мохнатая дворняжка. Задрав морду к небу, она жалобно отпевала своего хозяина.
– Ну, дела, – прошипел Милован, напряженно огладывая место побоища.
– Лихие?
– Мне почем знать-то?! – огрызнулся в ответ тот. – Пошли! – убедившись, наконец, в отсутствии опасности, махнул дружинник, и товарищи, пригибаясь, вышли к убитым.
Атаковали на стыке суток: когда ночное напряжение уже отступает, и караульных накрывает утренняя волна усталости вперемешку с сонливостью, вооруженный отряд вылетел из лесу и с ходу набросился на еще не очухавшихся торговцев, устроив настоящую резню. Не пощадили никого. Пара человек в исподнем, упав на колени, наверняка молили о пощаде, но дерзкие всадники, не сбавляя ходу, порассекали черепа да пронзили их копьями. Еще трое, воспользовавшись суматохой, попытались утечь в лес, но их в спины ужалило сразу по нескольку стрел, прервав бег несчастных. И лишь здоровяк, сообразив, что происходит, успел схватить оглоблю, и, яростно ею орудуя, ринулся в бой, прежде чем его самого настигла пущенная чьей-то твердой рукой стрела. Потеряв равновесие, тот, видимо, сделав несколько шагов назад, упершись спиной в ствол древнего дуба, к которому его и пригвоздило черное копье, прервав на полувдохе жизнь. То ли со злобы за сбитых, то ли для верности, а может, и забавы ради, нападавшие выпустили в него еще восемь стрел, – раны от их укусов уже не кровили. Мертв был тогда уже. Широко раскрытые пронзительно-голубые глаза с удивлением глядели на место недавнего побоища, словно до сих пор не веря в то, что произошло.
– Спасибо тебе, – Милован подошел к убитому и, положив ладонь на лоб, закрыл его глаза. – Уберег от беды, – затем, словно проснувшись, распахнул ворот рубахи и, взяв в руки нательный крест, повертел его перед глазами. – Вторуша, – прочитал он выбитое на нем имя. – Свечку поставим, отпоют душу твою. Отмается.
Поднявшись на ноги, дружинник принялся осматривать поляну. Сначала – пятачок рядом с распластанным купцом.
– Не лихие, – мотнул он головой.
– Чего говоришь?
– Того, что не лихие. На лошаденках были. Скорее, соседних князей или пришлая дружина. Или те, вчерашние, – задумчиво огляделся по сторонам ратных дел мастер. – Мож, упомнишь чего, Никола, а? Кто там еще на земли московские повадился?
– Никто, – неуверенно начал тот. – Нет, точно никто, – уже уверенней продолжил он. – Не было.
– Кто ж тогда? – Присев на корточки, дружинник принялся разглядывать следы. – Гляди, Никола, – подозвал он товарища. – Да аккуратней ты! Натопчешь, что медведь, – тут же остановил он пенсионера, собравшегося вплотную подойти к месту. – Хорошо он приложился, за жизнь свою отбиваясь. Гляди, вон зубья чьи-то, – ткнул тот в несколько желтых обломков.
– Эти? – Булыцкий аккуратно поднял с травы пару неказистых косточек. Пожелтевшие и кривые, они бы заняли достойное место в коллекции любого дантиста, ратующего за здоровое обхождение с зубами… в качестве наглядной агитации о пагубности влияния вредных привычек на зубную эмаль.
– А вот и кровина чья-то, – разглядывая место яростной схватки, двигался по поляне бывший лихой, – и трава примята, как если кого-то с коня сшибли. И рубахи кусок, – поднял он с земли обрывок заляпанной кровью ткани. – И на конях, и не лихие, да без кольчуг… Кто же вы такие? – задумчиво пробормотал дружинник.
– Глянь, – окликнул друга трудовик. – С лошадки, что ли, кто-то упал? – указывая на окровавленный булыжник.
– Нет, – и так и сяк оглядев камень, мотнул головой бывший лихой. – Гляди, – он с силой толкнул камень носком сапога. Тот перевернулся, обнажая щедро политую кровью пожухшую траву. – Швырнул его кто-то, с места сорвав, – приподнявшись, он оглядел место боя. – Вон, гляди. – И правда, метрах в десяти от палатки зияла в земле вмятина. Как раз по форме булыжника того. Еще в пяти метрах – развороченная повозка. То, видать, купец, вылетев на шум и, мигом сообразив, что происходит, выдернул первое, что под руку попало, – булыжник, – и, запустив его в одного из душегубов, ринулся к телеге. Там, одним махом выкорчевав оглоблю, матерясь и сыпля проклятиями в адрес неизвестных, ринулся в бой, сбив еще как минимум одного из наездников, прежде чем догнала его стрела.
– А, дальше что? – азартно поинтересовался преподаватель, тут же вспомнивший приключенческие книги об искусных следопытах, буквально читающих следы – будь то человеческие или следы животных.
– Чего? – не понял Милован.
– Ну, с этим, которого с коня сшибли? – смутился пенсионер. Затем, сам не зная зачем, поднял с земли тряпицу и засунул в один из карманов. Туда же последовали завернутые в тряпочку выбитые зубы.
– На что они сдались тебе, Никола? – Дружинник лишь брезгливо поморщился, глядя на пожилого человека.
– Посмотрим, – коротко отвечал тот. – Может, и не сдались, так и выкинуть недолго. С этим-то что, которого с лошади уронили?
– А я почем ведаю? Забрали свои же, раз нет здесь никого, – Милован задумчиво почесал бороду. – Пошли, Никола, посмотрим.
– Может, пойдем? – неуверенно осматривая место схватки, пробормотал Николай Сергеевич. – Не по себе. Да и вдруг вернутся эти…
– То вряд ли. Хотели бы воротиться, так уже здесь были бы.
– Почто их?
– А мне почем знать? Вьюки забрали, да, сдается мне, не за хабар их; лихие бы не побрезговали, – кивнул он на богато украшенный пояс Вторуши. – Мож, как Тохтамыш, хотели, чтобы не видел никто. Мож, еще за что…
– К князю надо скорее. Кто знает, как оно теперь все будет, – Милован угрюмо кивнул в ответ. Потом подошел к верной шавке, оплакивающей хозяина, и, присев на корточки, потрепал ее по мохнатой бошке. – Пойдешь с нами, или хозяина дух охранять будешь? – В ответ та, оскалившись, недовольно зарычала. – Ладная псина, – усмехнулся в ответ тот и, достав из сумки гость сухарей, осторожно протянул собаке. – Держи. Дойдем до Москвы, священника отправлю, чтобы души, как положено, отпел. – Пойдем, Никола, – поднявшись на ноги, крякнул дружинник. – Нам теперь с тобой шибче ветра лететь надо бы, – Булыцкий лишь зло сплюнул под ноги.
Как же это путешествие отличалось от зимнего! Тогда, устроившись в санях, Булыцкий, то и дело отвлекаясь от драгоценного короба, пялился по сторонам, дивясь окружающему! Сейчас же глядел он лишь вперед да, углубившись в лес, – под ноги. Тогда – вместе с Сергием, окружаемый почетом и вниманием в каждой деревеньке, сейчас – в рванине, делавшей товарищей совершенно неотличимыми от обычных бродяг. Тогда – навстречу мечте, сейчас – наперегонки со страхом; все чудилось ему, что вот-вот вылетят из-за поворота разъяренные всадники и посшибают головы ссутулившимся от усталости и тревоги путникам.
Решено было не останавливаться, ну если только совсем худо станет. Или на ночевку, хотя, по-честному говоря, рассчитывали в Москву прийти к утру. Тут и страх – в помощь. Боясь опоздать, а пуще – неведомой опасности, действительно, буквально летели. Кое-где дорога делала петлю, но хорошо знакомый с местностью Милован срезал лишние метры и, экономя драгоценные минуты, выводил по прямой. Оно даже и не разговаривали особо, дыхание сберегая. Так, парой-тройкой слов перебрасывались время от времени, да и то по мере ну самой крайней необходимости. Поначалу, чтобы хоть как-то отвлечься, пожилой человек шаги считал. Недолго, впрочем. Уже скоро сбившись со счета и уткнувшись взглядом под ноги, шагал себе вперед и шагал, будь то дорога или же лес. Чтобы хоть как-то развеяться принялся он грызть припасенные в дорогу сухари, хоть и есть-то особенно не хотелось. Зато и время ох как скорее полетело! Пока размягчишь сухарь этот, да угрызешь пока, да проглотишь. Так и топал по дорожке: топ-топ, уже не глядя никуда, да все сухари свои уминая.
Кудлатые облака, скрыв солнце и небо, плыли почти над самой землей, скупо поливая землю мелкой-мелкой водяной взвесью, дыхание то и дело сбивавшей; оно вроде и полной грудью вдыхаешь, а все равно что пустоту какую-то. И не надышаться, хоть бы ты и ртом это нечто хватаешь. А еще от бега этого пот пробил, да так, что никакой парилке не выжать. Тело под одежками монастырскими быстро покрылось склизким потом, а через какое-то время и рубаха, и исподнее, и штаны, и ряса, напитавшись резко пахнущей массой, потяжелели и, уменьшившись в размерах, принялись буквально сдавливать. И счет времени быстро потеряли; оно если бы хоть изредка солнце показывалось, так хоть как-то понять можно было, что на дворе: утро, день, вечер. А так…
– Стой, Милован, – почувствовав, как сердце начало бешено рваться из груди, прохрипел Булыцкий. – Дай роздыху. Не могу больше, – взмолился он. – Далеко еще?
– Да порядочно, – просипел в ответ тот.
– К утру-то хоть успеем?
– А сдюжишь ночь-то всю шагать?
Вместо ответа Булыцкий пожал плечами. Мол, и так чуть живой, а ты про ночь спрашиваешь.
– С дороги давай свернем. Вон, – тяжко осмотревшись по сторонам, Милован кивнул в сторону небольшой рощицы.
– Давай, – прохрипел в ответ пенсионер.
Доковыляв до укромного места, Булыцкий без сил распластался на влажной, еще не совсем пожухшей траве, буквально обняв руками землю.
– Ты что, Никола! А ну, поднимись! Совсем умом тронулся, что ли?! А как застудишься, а?! Как сляжешь тут прямо?! Что князю говорить? Как в глаза ему смотреть?!
– Отстань ты! – дернулся пенсионер, стряхивая руку товарища. – Прилип, что репей! – Впрочем, и поднялся сразу же. Хоть и взопрел и вымотался, а все равно понял: прав сопровождающий его.
– К дереву прислонись, – подковылял Милован к одному из перекошенных стволов и, обхватив его, как бабу, едва ли не повис. Булыцкий последовал его примеру. Выбрав подходящий ствол, без сил повалился на него, щекой прижавшись к прохладной шероховатой коре, буквально каждой клеточкой ощущая прохладу молодого деревца. Закрыв глаза, он, расслабившись, погрузился в сладкую дремоту.
– Передохнул? – первое, что он услышал, придя в себя.
– А? – с трудом подчиняя себе затекшее тело, Булыцкий огляделся по сторонам. – Долго здесь?
– А мне почем знать? – пожал плечами его товарищ. – Было бы солнце, так и сказал бы… Деды учили, – перевел он разговор в другую тему, – что дерева – они, как живые. Все не хуже нас чуют да разумеют. Оно как: если усталость или страх одолели, так лучше водой студеной или дереву отдать.
– Не зря, наверное, говорили, – прислушиваясь к собственным ощущениям, кивнул Николай Сергеевич. Затем, молча сев рядом с другом, открыл котомку с припасами, выудил рыбину, что получил от купцов. – Будешь? – Милован отрицательно помотал головой.
– Язык раскорябал, пока сухари грыз, – пояснил он. – Ты бы, Никола, тож пока не стал. Пить захочешь, а воды, – он встряхнул походной баклагой[62], – кот наплакал. Допьем, и намаемся по новой искать. На вон лучше, – бородач протянул горсть лесных орехов.
– Спасибо, – кивнул в ответ Булыцкий. – Сейчас, – оглядевшись по сторонам, он отыскал укромное местечко, – погоди. Сходить надо. – Лихой лишь кивнул.
Едва только нырнув в кустарник, пенсионер с воплями выскочил наружу.
– Чего там? – не на шутку всполошился Милован. – Ох и окаянные!
С топором ворвавшись в тот самый кустарник, буквально осел дружинник. Прямо там, кое-как прикрытые наспех нарубленными ветками, лежали три человека. Славяне. Молодые да вихрастые. С жиденькими еще бородками. Одетые в добротные зипуны да обутые в ладные сапожки, они не производили впечатления ни замордованных лихих, ни загрубевших ратников, ни тем более, татар. Ну, разве что наспех брошены были, кое-как укрытые от зверья. Так, словно бы кто-то рассчитывал вскоре оказаться здесь, чтобы забрать парней и похоронить как положено.
Бегло оглядев покойных, Николай Сергеевич с сожалением понял, что, пожалуй, придется осматривать их более тщательно; похоже было, что как минимум один – из тех, что атаковали купцов. Двое – с рассаженными черепами, один с замотанной тряпками грудиной.
– Ах, вы, проклятые! – остановившись и стянув с косматой головы шапку, перекрестился бородач.
Рядом, вытирая рукавом рот, появился Булыцкий.
– Пойдем отсюда, Никола, – позвал лихой, однако тот, мотнув головой, принялся решительно разбрасывать ветки и камни. – Эй, ты чего?!
– Помоги! – не тратя времени на объяснения, прикрикнул на товарища преподаватель.
– Нет! И не проси даже!!! Умом тронулся, что ли; усопших тревожить! Ты, Никола, сам греха на душу не бери и меня в грех не вводи. – Милован схватил товарища за плечо и попытался оттащить его подальше от мертвецов.
– Не замай! – резко вырвавшись, оскалился тот. – Тебе если знать не нужно, так хоть мне не мешай.
– Чего?
– Если наши, так хоть знать будем, куда пошли. Может, и не в Москву! Может, и сами зазря, головы сломив, бежим. А как те самые, что караван сгубили, так еще пуще бежать надо! Так что хоть сдохни, а до князя первым достучись!
– Ох, Никола, не к добру то! К беде, – забубнил тот, однако больше и не пытался мешать; правда, и помогать не полез. Булыцкий же, склонившись над усопшими, принялся тщательно разглядывать мужей. Сперва – того, что с разбитой грудью. Вооружившись ветками, он ухитрился вытащить из-под перехватившей грудь повязки рубаху.
– Гляди-ка, Милован, – подозвал он лихого. – А ведь точно тот, с поляны, – достав из кармана, расправив еще не спекшуюся тряпку, задумчиво проговорил он, сверяя ее с одной из прорех.
– Бог знает, – не торопился соглашаться его товарищ.
– Ветку убери! – поглядывая на два оставшихся тела, поморщился Булыцкий.
– Ты чего, Никола, ошалел, что ли, совсем?!
– Не нравится, так и поди! А я понять хочу: что да как! – вынимая из котомки найденные зубы, сплюнул пенсионер.
– Совсем рехнулся Никола, – забубнил в ответ дружинник. Затем, скорчив страдальческую мину, ухватился за деревяшку и рывком оттащил в сторону ветвь. – Что, в рот заглядывать будешь, а?
– Может, и не буду, – внимательно разглядывая лица усопших, отвечал тот. – Зубья так чтобы выбить, по роже будь здоров надо бы съездить, а, Милован?
– Твоя правда, – согласился тот.
– А у этих, гляди-ка, – зацепило иначе. У этого – висок рассажен. Помнишь, булыжник окровавленный? – поглядел он на товарища.
– Ну, помню, – нехотя отозвался дружинник.
– То – ему засветило. Это же силищей какой надо обладать, чтобы такой камень запустить так? – глядя на рассаженный висок покойника, призадумался трудовик.
– Жить захочешь, и не то учудишь, – мрачно сплюнул его сопровождающий.
У третьего оказался проломлен затылок. То уже – оглоблей, не иначе. Получается, пока нападавшие, уверенные в безнаказанности своей, да над смертями купцов потешались, Вторуша, сообразив, что происходит, ринулся в атаку, уложив как минимум троих лиходеев. Вот тебе и ответ, почему стрел так много. Со злобы разбойники на теле мертвом отыгрывались, на здоровяке!
– Слышь, Милован, – окликнул пенсионер товарища, – зря не посмотрели купцов. Может, зубья их, а не душегубов.
– Может, – согласился тот, бросая мрачные взгляды на убитых. – Хотя то – навряд ли.
– Ты поглядывай, ежели чего, по сторонам. Коли жив, так ведь и сыскать его в столице можно будет.
– Если раньше в кустах не сыщем, – сплюнул в сторону лиходеев Милован.
– Твоя правда, – и так и сяк присаживаясь, да на всякий случай вглядываясь в приоткрытые щелки ртов схороненных, скорее сам с собой говорил Булыцкий. – Не они, – удовлетворенный осмотром, заключил, наконец, Николай Сергеевич.
– Ну и слава Богу.
– Но идут в Москву… И крестов нет, – кивнул он на шеи молодых людей.
– Некрещеные, что ли? – почесал подбородок Милован. – Видать, с земель окрестных сорванные. Вот и чудят. Или свои же сняли, отпеть чтобы как положено, как домой вернутся.
– Наверное, – чуть подумав, согласился Николай Сергеевич.
Шестая часть
Теперь, по мере того, как открывались все новые и новые карты, Николай Сергеевич крепко призадумался: а что теперь? Изменившийся фрагмент истории потянул за собой целую цепочку событий, которых в принципе быть не должно было, и, что самое скверное, совершенно непонятно было, во что теперь все это выльется.
С другой стороны, и отступать было ну совсем некстати; особенно теперь, когда худо-бедно все начало складываться как нельзя лучше для пенсионера и планов его реализации. Вон и Некомат со смутой своей тоже ведь на руку. Не уверен был Николай Сергеевич, что правильно было самому передавать смысл предложения змея того, но при случае в разговор ввернуть, несомненно, был смысл.