Деятели культуры, особенно те, которые любят такие письма, обычно очень чувствительны к незаметным нормальному глазу переменам.
Приближается суд над участницами группы, общедоступен текст экспертизы со ссылками на правила Трульского и Лаодикийского соборов, дело пахнет некрасивым скандалом, который повлияет на международный имидж России убедительнее, чем любой саммит АТЭС или сочинская Олимпиада. Надо что-то делать, нужен компромисс. Я думаю, это понимают не только авторы письма деятелей культуры.
Осталось только придумать, каким может быть этот компромисс. Что должно произойти, чтобы обе стороны конфликта — и та, которая сидит, и та, которая посадила, — не чувствовали себя проигравшими. Мне кажется, сейчас об этом думают многие из тех, кто молчит, и многие из тех, кто до сих пор высказывался однозначно. И вряд ли они до чего-то уже додумались.
Я тоже думаю, что компромисс нужен. Причем это вполне понятный компромисс, и понятное простое решение. Толоконникову, Алехину и Самуцевич, конечно, нужно отпустить — как можно скорее, хоть ночью, как в фильме «Место встречи изменить нельзя». Развезти по домам, к детям. Извиниться перед каждой. Закрыть дело. Не устраивать заведомо позорного судебного процесса вообще. Арест и содержание под стражей был ошибкой. Ошибки надо исправлять и извиняться за них. Таким и только таким может быть компромисс по делу Pussy Riot.
И вы меня, наверное, спросите, в чем же здесь заключается компромисс, ведь такое решение выглядит достаточно бескомпромиссным, оно учитывает только интересы Pussy Riot. На самом деле это не только в их интересах. На самом деле — если выпустить их прямо сейчас, то еще можно относиться к этому делу как к случаю взаимоотношений церкви и государства, верующих и неверующих. А это само по себе — гигантская уступка тем, кто посадил Pussy Riot, потому что после обвинительного приговора уже будет невозможно делать вид, что все дело в обиде, якобы нанесенной верующим — всем верующим, а не только тому одному, чье имя прозвучало в том самом панк-молебне.
27 июня 2012. Я считаю, что фигурант «болотного дела» Александр Долматов поступил правильно, убежав из России.
Я надеюсь, Нидерланды дадут ему политическое убежище. О чем здесь можно сожалеть — о том, что 11 находящихся сейчас под стражей фигурантов «Болотного дела» не могут позволить себе последовать примеру Долматова. В отличие от большинства остальных арестованных по этому делу, Долматов — активист партии «Другая Россия», то есть хоть и не знаменитый, но политический деятель, не случайный человек. Для политического деятеля эмиграция влечет, помимо прочего, понятные ограничения в политической деятельности. Грубо говоря, Долматов привык ходить на митинги, а теперь он этой возможности будет лишен.
И если Александр Долматов по этому поводу действительно как-то переживает, я хочу передать ему, что переживать не надо. Убежав из России, он ведь убежал не только от Следственного комитета и полицейских, которые обыскивали его дом. Он убежал и от лидеров, которые с первых минут беспорядков на Болотной называли всех, кто дрался с полицией, провокаторами, и поддерживали власть в стремлении всех этих «провокаторов» пересажать. Он убежал от оппозиционных партий, готовых, как это сейчас принято называть, сливать протест в обмен на ничего уже не значащую регистрацию в Минюсте. От премии «Серебряная калоша», от Ксении Собчак и Людмилы Нарусовой, от лидеров «Справедливой России», зачем-то превратившихся в потешных чегевар.
Он убежал от селигерских активистов, которые называют себя теперь «людьми будущего» и на полном серьезе предлагают продолжить акцию «Оккупай Абай» в нашистском лагере. Он убежал от «прогулок за батоном», от хэштегов и демотиваторов, от перевернутого мира, в котором изъятие гонораров называют 37-м годом, а на аресты десятка немедийных лиц никто не обращает внимания.
Очевидно, оставшись за границей, Александр Долматов не сможет принять участия в очередном пикете у Следственного комитета и в новом «Марше миллионов», который должен пройти в сентябре. Он не сможет взять автограф у Акунина на новой «Прогулке писателей» и сам не сможет организовать, как это сейчас модно, «прогулку за батоном». То, чего лишился активист Долматов в результате своего бегства из России, можно перечислять долго. И это долгое перечисление — прекрасный повод по-доброму позавидовать Александру Долматову, который все правильно сделал, убежав из России.
25 декабря 2011. Писать репортаж о митинге на проспекте Сахарова глупо. Когда интернет-поколение выходит на митинг, и когда количество митингующих исчисляется десятками тысяч, все подробности в виде фотографий, видеороликов, твитов общедоступны, и любой обобщающий текст выглядит пародией, которую к тому же можно написать, не выходя из дома: «Иван, студент из Москвы, поменял билеты и не поехал в отпуск, чтобы прийти на митинг. Меня все достало, — добавил Иван». Об этом митинге надо писать, как будто пишешь пост в блог.
Минут, может быть, за двадцать до начала митинга позвонили с Ъ-FM — «Расскажете, что там происходит?» — «Расскажу». Переключили на эфир, и ведущая приветствует меня — мол, у нас на связи один из организаторов митинга на проспекте Сахарова Олег Кашин. Я обиделся, ответил, что я вообще-то ваш корреспондент и как вам не стыдно, но, конечно, стыдно мне должно было быть самому — сутки назад я сидел на заседании оргкомитета. Даже не сидел, а прямо скажем, заседал и даже что-то говорил на правах соорганизатора. Рано или поздно придется писать мемуары, а в мемуарах все всё всегда путают, поэтому лучше, наверное, рассказать сейчас и, видимо, обо всем по порядку. Хотя «по порядку» применительно к событиям этих трех недель звучит не очень правильно, потому что логического порядка во всем этом не было, конечно, никакого. Олеся Герасименко все это описала в «том самом» номере «Власти» — шла на маникюр, а в итоге просидела до утра в избирательном участке, воюя с фальсификаторами, хотя ничего такого не планировала, и вообще никто ничего не планировал и не ждал. Сейчас, наверное, все будут говорить, что заранее было понятно, что так все обернется, но это все-таки неправда. Ничего понятно не было. И это очень хорошо было видно в понедельник, пятого на Чистопрудном бульваре, когда на площадку потенциально тихого и малочисленного санкционированного митинга «Солидарности» вдруг пришло несколько (точной цифры все равно никто никогда уже не назовет) тысяч никак не связанных ни с какими политическими движениями людей. И все ошалело смотрели друг на друга, вставали на цыпочки, чтобы увидеть край толпы (и не могли его увидеть), толкались, лезли через заборы и не верили, что собралось столько народа. И ораторы выглядели крайне обескураженными. То есть формально им полагалось радоваться, и, скорее всего, они и радовались, но радоваться, в общем, было достаточно глупо — да, людей пришло много, но люди пришли не к ним. Почти все ораторы на Чистых прудах представляли движение «Нах-нах» — теперь уже, кажется, совсем забытое объединение оппозиционных лидеров и творческих интеллигентов, предлагавших портить бюллетени или забирать их с собой. Массовой эта тактика стать не смогла, испорченных бюллетеней по итогам выборов оказалось, по официальным данным, даже меньше, чем в 2007 году, когда никакого «Нах-наха» не было; одним из эмоционально важных моментов на том митинге стало выступление активиста «Солидарности» Романа Доброхотова, который стал сжигать на сцене бюллетень, и был убедительно освистан митингующими.
Закончился митинг на Чистопрудном бульваре сразу двумя важными вещами. Во-первых, лидеры «Солидарности» объявили, что следующий их совместный с «Левым фронтом» согласованный митинг назначен на 10 декабря на площади Революции. Во-вторых — один из лидеров «Солидарности» Илья Яшин, обращаясь к собравшимся, призвал их уходить с бульвара не просто так, а всем вместе вниз по Мясницкой, к Лубянке. И дальше уже можно спорить, какой из этих эпизодов оказался важнее — призыв к легальному митингу через пять дней или призыв к, чего уж там, нелегальному шествию прямо сейчас. Мне кажется, сработали оба в равной мере, и если бы не было шествия по Мясницкой, не было бы и того, что стало потом митингом на Болотной, и митинг на Чистых прудах так бы и остался самым массовым. Но эту версию уже доказать нельзя, потому что колонна во главе с Ильей Яшиным и Алексеем Навальным по Мясницкой все-таки прошла, уперлась в итоге в ряды ОМОНа, и закончилось все массовыми (больше ста задержанных — это массово) задержаниями и пятнадцатисуточным арестом для Навального и Яшина. О «рассерженных горожанах» власть заговорит потом, а по состоянию на ночь с понедельника на вторник правильнее было бы говорить о рассерженном ОМОНе, ближайшая встреча которого с желающими выйти на митинг была назначена на вторник на шесть часов вечера. Это, как и согласованные митинги «Солидарности», такая же мало кому интересная ранее деталь уличной политики этой осени, которая кажется теперь какой-то непропорционально далекой. Чтоб было понятно — помните историю про шестилетнего мальчика, которого допрашивали в полиции? Вот это было после такой же акции — когда «Стратегия-31» себя изжила, сторонники Эдуарда Лимонова стали собираться на Триумфальной не раз в месяц, а каждую неделю. Время осталось прежним — шесть часов вечера. Осенью на такие вторничные акции собиралось в лучшем случае два десятка активистов, а во вторник, шестого декабря собралось — в общем, тоже непонятно, сколько, но много. У ОМОНа была явная установка действовать как можно более жестко, задержаний было больше, чем накануне после Чистых прудов, а дополняли картину сразу три акции кремлевских молодежных движений в разных местах Триумфальной (участники одной из них зачем-то били в барабаны) и выставленные вдоль площади странные дружинники в зеленых жилетах, представлявшиеся промоутерами «Мегафона» и больше походившие на футбольных хулиганов.
В среду все не то чтобы успокоилось, но стало ясно, что, можно, конечно, выйти на Триумфальную еще раз, обеспечив десятку случайных граждан десятка два переломанных ребер, а ОМОНу — еще сотню-полторы набранных в произвольном порядке задержанных, но такое поведение будет довольно глупым, если учесть, что через три дня должен пройти согласованный митинг на площади Революции — вот туда и надо идти. Я пишу, что это стало ясно, но не пишу, кому, потому что с этим у меня как раз затруднение. Всем? Да не всем, конечно, да и вообще — кто такие «все». Мне одному? Тоже ведь нет, не одному совсем. Единого журналистского сообщества в России и в Москве нет. Ни одна из журналистских организаций не может сказать о себе, что она по-настоящему представляет большинство практикующих журналистов. Многие журналисты друг друга на дух не переносят. Очень многие — просто не знают о существовании других, потому что читают только собственные издания или ничего не читают вообще. И при этом у журналистов в гораздо большей степени, чем у людей других профессий развиты горизонтальные связи — грубо говоря, журналисты часто дружат с другими журналистами. У меня эти связи развиты тоже, я тоже много с кем из коллег постоянно общаюсь, и декабрьские митинги мы между собой, конечно, тоже обсуждали, в том числе и в те дни. Встречаться лично ни у кого не было времени, поэтому завели такой чат в Facebook человек на десять — мы все были на Чистых прудах, все собирались идти на площадь Революции, и все понимали, что второй митинг в некоторых своих ключевых чертах должен отличаться от первого. Даже не в некоторых, а в одной. Чем был плох митинг на Чистых прудах — он не был рассчитан на ту аудиторию, которую он собрал. Здесь, мне кажется, слово «аудитория» уместнее всего — на митинг пришла аудитория «Коммерсанта» и «Афиши», а лидеры «Солидарности» ждали своих сторонников. И с этим противоречием нужно было что-то делать. Заявителями митинга на площади Революции были супруги (то есть на самом деле — только жена, Настя; Сергей отбывал тогда свои очередные 15 суток) Удальцовы из «Левого фронта» и Надежда Митюшкина из «Солидарности». Никаких особенных связей с «Левым фронтом» у нас ни у кого не было, имя Митюшкиной никому из нас вообще ничего не говорило, зато про «Солидарность» и без нее все понятно — руководит ею Борис Немцов, а Немцова знают все. От нашего имени с Немцовым в четверг, восьмого, связался главный редактор «Вокруг света» Сергей Пархоменко, который застал организаторов митинга в состоянии переговоров с городскими властями — митинг на площади Революции казался мэрии (а скорее всего — не ей, а Кремлю) какой-то катастрофой типа киевского Майдана, и они пребывали по этому поводу в состоянии если не паники, то нездорового упрямства — мол, не дадим вам площадь Революции, и плевать мы хотели на нами же выданное две или три недели назад разрешение. Собственно, все это было в новостях — внезапный ремонт водопровода на площади Революции, потом не менее внезапное завершение этого ремонта, потом «первый в мире ледяной театр» со сказкой «Теремок» (чем там, кстати, с этим театром все кончилось?). Болотная площадь как компромиссное место во всей этой панике присутствовала, но отнестись к ней всерьез было трудно. За полтора дня до митинга менять место его проведения — гарантированно устраивать два митинга вместо одного. Один — санкционированный с рамками металлоискателей и полицейским оцеплением, другой — несанкционированный и заведомо более жестоко разгоняемый, чем 6-го на Триумфальной. Как изящно выразился один высокопоставленный собеседник «Ъ» — если люди выйдут на площадь Революции, ОМОН будет действовать так, «чтобы почки отлетали». Поздно вечером в четверг лидеры «Солидарности» при неохотном согласии Анастасии Удальцовой выразили готовность уйти на Болотную. Соответствующую бумагу за несколько минут до полуночи вице-мэр Александр Горбенко вручил Владимиру Рыжкову и Сергею Пархоменко, после чего начался ожидаемый скандал, больше похожий на раскол — согласие на Болотную выглядело предательством: чуть больше чем за сутки до митинга часть оппозиционеров фактически отказывается от него, предлагая другой части самостоятельно драться с полицией на другом берегу Москвы-реки. Слово «разводка» — плохое слово, но именно эта политтехнология (как было в сентябре с «Правым делом», например — два съезда одновременно со всеми вытекающими последствиями), больше похожая на игру в наперстки, почему-то всегда лучше всего удавалась Кремлю. И здесь казалось, что все вышло так же: когда Рыжков, Пархоменко и Немцов объявили о переносе митинга на Болотную, о предательстве прямо заявили Евгения Чирикова и Эдуард Лимонов — оба сказали, что пойдут на площадь Революции несмотря ни на что. Но наступило утро пятницы, и ощущение сорванного митинга как-то само собой куда-то делось. Чирикова помирилась с Немцовым, по поводу площади Революции мэрия и полиция согласились не воспринимать каждого, кто туда придет, как экстремиста, и обеспечить пешеходный маршрут до Болотной площади. Потом наступила суббота, 10 декабря, и вы все помните, как она прошла.
К заявителям следующего митинга уже официально присоединился Сергей Пархоменко — то есть кроме «Солидарности» и «Левого фронта» соорганизатором митинга стал наш, как мы себя назвали, «союз писателей» — тот журналистский чат из Facebook. Юрий Сапрыкин, концертный опыт которого превосходит митинговый опыт любого оппозиционера, организовывал сцену и звук, Ольга Романова собирала пожертвования в «Яндекс-кошелек», в редакции «Большого города» Павел Бардин снимал зазывающие на митинг видеоролики, на странице митинга в Facebook шло голосование, в котором люди выбирали ораторов на этот митинг — место уже было определено и споров не вызывало, площадь Сахарова. В общем, происходили довольно приятные хлопоты. Настолько приятные, что предмитинговый четверг, как и четверг накануне Болотной, оказался днем почти гарантированного раскола в стиле все той же игры в наперстки. Меньше всего мне бы хотелось в чем-то обвинять депутата Госдумы Илью Пономарева, но созданная им инициативная группа митинга чуть не превратилась в параллельный оргкомитет, а устроенное ею голосование на сайте surveymonkey.com, где тоже выбирали ораторов для митинга, для многих сочувствующих стало официальным голосованием митинга. В этом голосовании, как известно, лидировал знаменитый когда-то нацист Максим Марцинкевич по прозвищу «Тесак», и это было прекрасным подарком тем, кто или по службе, или еще по каким-то причинам всюду говорит, что если бы в России была настоящая демократия, то к власти, конечно, непременно пришли бы фашисты (хотел бы выделить главную энтузиастку этого тезиса Маргариту Симоньян с телеканала RussiaToday — ее микроблог в «твиттере» был почти полностью посвящен угрозе фашизма до вечера 23 декабря, когда вице-премьером назначили Дмитрия Рогозина; госпожа Симоньян отреагировала на это назначение записью в «твиттере», что ей тоже казалось, что Рогозин националист, но потом она с ним познакомилась и поняла, что это не так).
Трудно сказать, чем бы закончилась история с двумя оргкомитетами, если бы в ночь на среду, двадцать первое, из спецприемника после 15 суток ареста не вышел Алексей Навальный, который провел последнее заседание инициативной группы Ильи Пономарева и привел его к решению, устраивающему и основной оргкомитет — эту историю хочется пересказать именно так кратко, потому что даже самый радикальный оппозиционный романтик, я думаю, не стал бы утверждать, что для кого-то из тех десятков тысяч, которые вышли в субботу, 24-го на проспект Сахарова, было важно, кто и в каком оргкомитете заседает. Наверное, я сейчас скажу тоже какую-то романтическую вещь, но эти десятки тысяч на проспекте Сахарова еще до того, как они туда вышли, и обеспечили неисправность всех внутренних и внешних факторов, влиявших на дееспособность оппозиции до этого декабря. Кладбище оппозиционных коалиций, создававшихся в нулевые, кажется сейчас бескрайним — «Комитет-2008», «Другая Россия», «Национальная ассамблея» и так далее. Как только на улицу всерьез вышли люди, история таких структур закончилась. Если Акунина не пустить на трибуну, он все равно останется Акуниным и будет значить для людей на площади больше, чем любой профессиональный политический лидер, представляющий интересы всех полутора десятков членов своей организации. И Парфенов останется Парфеновым. И Сапрыкин Сапрыкиным. Навальный, кстати, тоже останется Навальным вне зависимости от того, где и в каком составе заседает оргкомитет. Ни Акунин, ни Парфенов, ни Сапрыкин, конечно, не согласятся, если их сейчас назвать политиками. Но на Болотной площади и на проспекте Сахарова они вели себя как политики по факту, и тут даже их согласия не нужно. Если человек выглядит как политик и ведет себя как политик, то он политик. Это можно сравнить с народным ополчением, каким бы пошлым ни казалось сравнение: когда оказалось, что Москву защищать некому, шинели надели студенты, профессора, рабочие и прочие. Москву отстояли, сняли шинели, вернулись к обычным делам — те, кто выжил, конечно. Когда ведущая Ъ-FM представила меня как организатора митинга, я мог ответить ей вот этим текстом. Но времени формулировать не было.