Рассталась она не только с мужем, но и с агентством. Отчасти потому, что сил не осталось смотреть на самодовольную Жанку – не будь ее, может, Алла и на Сержа бы не взглянула. Но больше потому, что вообще хотелось перемен. Сперва она просто думала перейти в другое агентство, но, оценив ситуацию на рынке, поняла, что теперь и самостоятельная работа стала достаточно безопасной – требующие долю «братки» остались где-то в девяностых, да и вообще все обстоятельства поменялись вместе со сменой времен.
Работать в одиночку Алла, правда, отвыкла, кое-чему пришлось учиться заново. Но освоилась она быстро. И к новым обстоятельствам приспособилась. Основным отличием самостоятельной работы было отсутствие стабильности – то густо, то пусто. И деньги на выкуп потенциально выгодной квартиры – для последующего гешефта – приходилось искать самостоятельно. Алла держала, разумеется, для таких случаев резервную сумму, но иногда и в долги приходилось залезать. Впрочем, неприятное ощущение зыбкости с лихвой окупалось почти забытым уже чувством свободы.
Да и «густо» случалось все же чаще, чем «пусто».
Когда позвонил Громов, было как раз «густо»: Алла собиралась вознаградить себя за удачный период каким-нибудь роскошным отдыхом, колеблясь лишь в выборе места: Испания или Крит? Не в какую-нибудь банальную Турцию, где от «руссо туристо» не продохнуть и где вообще теперь не курорт, а всероссийская барахолка, откуда потные растрепанные тетки таскают гигантские клеенчатые баулы с кричаще яркими разноцветными тряпками, а после стоят на рынке, хрипло зазывая покупателей: настоящий «Диор»! Или, может, выбрать начавший входить в моду Таиланд? Где не только солнце и море, а еще и экзотика…
Но ради шанса вкусно заработать можно ведь отпуск и отложить, правда? Потому что шанс, исходивший от бывшего однокурсника, оказался прекрасным. Еще привлекательнее то, что сам Громов не имел представления о реальной стоимости своей (или бабушкиной, что ли?) квартиры и вообще на рынке недвижимости был полным чайником. Причем, похоже, не только там. Выглядел бывший сокурсник не слишком преуспевающим: сильно поношенные ботинки, из-под обвисшего пальто высовывается какой-то невнятный, чуть не самодельный шарф, на голове – заячий треух, глаза как у побитой собаки. Слово «неудачник» висело над ним такими крупными буквами, что Алла видела его не только мысленно, но вроде как въяве.
Нет, она совсем не жалела Мотю. Извините, бывшие товарищи, а ныне дамы и господа, каждый сам за себя. Одного пожалеешь, забыв о собственном заработке, другого, третьего – и кто тебя саму в итоге кормить-поить-одевать станет? Кто-то из тех, кого пожалела? Как же! Не зря же говорят: дружба дружбой, а табачок врозь. Тем более что и дружбы у нее с Громовым никогда не было. Учились вместе, и только.
Квартира, однако, была неплоха. Да что там – просто хороша. Да, явно «бабушкина» – облезающие обои, острый запах валокордина и еще какой-то медицины, с угла тусклого трюмо в темной прихожей свисает простыня, видимо, забытая после похорон. Но планировка хорошая, район приличный, до метро два шага, вид из окон вообще роскошный. Чтобы превратить эту квартиру в конфетку, нужен всего-то небольшой косметический ремонт (ну и сантехнику кое-какую поменять).
Но вслух она этого говорить, разумеется, не стала. С печальным лицом разглядывала облупившуюся кухонную раковину, подцепляла отстающие обои, щелкала по ободранным дверным косякам, по обшарпанным шкафчикам…
– Мебель когда забирать будешь?
– Да на что она мне? – удивился Громов.
– Угу, – хмыкнула Алла. – Значит, еще вывоз мебели… Потом дезодорация – запашок тут… стойкий, придется постараться. Потом сантехника, электропроводка и прочий ремонт… Иначе на эту квартиру и не взглянет никто. Да и после ремонта… Как повезет, в общем. Район-то хороший, но сейчас все как сумасшедшие кинулись новье покупать, старые квартиры годами висят.
– Хочешь сказать, что эту квартиру не продать?
– Да нет, что ты, – усмехнулась она. – Продать можно все что угодно. Тем более район действительно хороший и до метро рядом. Но продать быстро – это нет, не тот расклад. Сделай ремонт, а там поглядим. Может, удастся пока покупателей подыскать.
– А без ремонта – никак? – довольно уныло вопросил он. – И побыстрее бы…
– Ну, Громов, я что, покупателей в кармане с собой ношу? Побыстрее тебе… Без ремонта точно не обойтись, а до него еще все это барахло вывозить… – Алла поморщилась, вздохнула, как бы искренне опечаленная тем, что не всемогуща. – Но если деньги тебе срочно нужны…
– Желательно вчера, – неловко пошутил он.
– Тогда смотри, – она сменила тон с сочувственно-снисходительного на деловитый. – Есть два варианта. Первый я описала: ты приводишь квартиру в порядок, а я ищу покупателей. Сколько на это понадобится времени, заранее не скажешь. Может, за месяц желающие набегут, а может, и за год никого предложение не заинтересует. Рынок вторичного жилья переполнен, а уж от совсем старых квартир и вовсе все нос воротят. Только под офис и берут, но эта даже под офис не годится – жилой подъезд, этаж не первый.
– А второй вариант?
– Второй вариант – сбросить все на меня. То есть я сама выкупаю у тебя эту квартиру – вот прямо в том состоянии, что она сейчас – и дальше уже не твои проблемы.
– Ты сама будешь мебель вывозить? – удивился Громов. – И ремонт – сама?
– Ну что ты, – засмеялась Алла. – Найму специалистов. У меня, конечно, есть на примете все нужные – это же мой бизнес. Правда, вот именно сейчас мне не очень хотелось бы замораживать деньги – на рынке действительно затоваривание, даже после ремонта квартира будет продаваться долго, даже не знаю сколько – но, раз тебе срочно, могу пойти навстречу и рискнуть. Ты, конечно, в этом случае получишь меньше, чем в первом варианте, но без затрат на ремонт и, главное, сразу.
– Насколько сразу?
– Ну… – Алла наморщила лоб, как бы соображая. Хотя чего там соображать, свои возможности она знала как отче наш, оформить сделку можно было хоть сейчас, пока у нотариуса рабочий день не кончился. Но надо ж и что-то вроде усилий изобразить. – Скажем, завтра-послезавтра, – «поразмышляв» с минуту, решительно заявила она. – Мне же деньги нужно собрать, – вообще-то ее резерва должно было как раз хватить, но «собрать» звучало внушительнее. – За послезавтра ручаюсь, насчет завтра… ну как получится. Постараюсь.
– И сколько это будет? Если сразу.
Алла сделала вид, что подсчитывает (на самом деле она все подсчитала еще в процессе осмотра квартиры), и назвала сумму.
– Вот как? – Громов, казалось, удивился. – Я думал… Впрочем, ладно. Какой из меня ремонтник! – Он печально усмехнулся.
Алла не ожидала, что он согласится так сразу. Думала, начнет спорить, торговаться, была готова немного поднять цену (маржу-то она заложила изрядную, опустив стоимость квартиры чуть не вдвое). А он – бац и согласен. Никаких бойцовских качеств у человека. Типичный неудачник.
В отличие от самой Аллы.
13 января 20… года
– Свобода тебе идет… – многозначительно протянул Игорь, придвигаясь поближе к Кристине и закидывая руку на спинку диванчика в стратегической близости от ее полуобнаженных лопаток. Вроде и не обнял, но… А даже если бы и обнял? В конце концов, не чужой человек, единственный муж. Хоть и бывший. – Следующего супруга еще не подыскала? – Он решил провести, так сказать, разведку боем.
– Тебя беспокоит мое благосостояние или моя личная жизнь? – Кристина приняла подачу виртуозно. Она давно уяснила себе разницу между вульгарным кокетничаньем и настоящим кокетством. Которое, в грамотном исполнении, есть высокое искусство: никакой пошлой стрельбы глазами жанра «в угол, на нос, на предмет», никаких выпячиваний бюста (ну разве что совсем чуть-чуть), никаких «ах, вы такой интересный мужчина», ничего подобного – ни да, ни нет, вечный танец намеков и умолчаний.
– Меня заботит твое благополучие, – проникновенно прошептал бывший супруг почти в самое ее ухо. – Тщательнее выбирай…
– Я учту, – она взмахнула безупречно ровными, в меру густыми (ничего лишнего, чрезмерность вульгарна даже в области декольте) ресницами, одарив его благосклонным, почти благодарным взглядом.
– А может, не тратить времени?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, Крысь, чего там… Ну отдохнула от меня, я не в претензии. Может… Ты погляди, какая мы красивая пара…
Их отражение в зеркальной колонне и впрямь производило впечатление. Лев и львица, цари зверей. Кристина оценила отражение, посмотрела сверху вниз на склонившегося к ней бывшего – и отодвинулась. Слегка, чтобы это выглядело не категорическим «иди к черту», а чем-то вроде «веди себя прилично, люди смотрят». Но в то же время достаточно заметно – чтобы «он предлагает, я отодвигаюсь» не ускользнуло от взгляда с интересом наблюдавшей за ними Аллы. Гляди, гляди, у тебя-то и вовсе никакого мужа нет! Если и был когда-то, так сгинул и концов не найдешь. Вот сиди и завидуй.
Вообще-то демонстрировать что-либо перед Аллочкой было неинтересно, но перед кем еще? Не перед серой же мышью Копыловой – забилась в уголок, молчит, как… как мышь под веником. Овца как есть. Чего вообще приперлась? А если не демонстрировать собственную всепобеждающую власть, не играть, не дергать за ниточки – вовсе с тоски свихнуться можно. Аллочка, по крайней мере способна хоть что-то оценить.
Дела давно минувших дней
Первая красавица
Кристина всегда говорила, что родилась и выросла в Твери.
Нет, не потому, что жители этого города вместо советского «Калинин» употребляли, как правило, дореволюционное название – так же, как ленинградцы почти поголовно говорили «Питер». А потому, что так было короче и… красивее, что ли. И москвичам они не завидовали: сплошная беготня в этой вашей Москве, прилавки, конечно, побогаче, но за покупками и съездить можно, электрички каждый час ходят. А жить – нет уж. Жить в этой вашей столице нормальному человеку невозможно. Вот у нас в Твери – красота! Город немаленький, древний – по летописям так постарше Москвы будет, вдобавок расположение «меж двух столиц» придавало определенный вес. Да и вообще… Если Кристина из Твери, значит, горожанка, а не какая-нибудь там «деревенщина».
Но правдой это было лишь отчасти: родилась Кристина и впрямь в Калинине, просто потому что там находился ближайший роддом. А вот поселок, где она выросла, хоть и располагался почти вплотную к областному центру, был вполне сам по себе. Поселок был невеликий, большая часть мужского населения работала на МТС, ремонтники и слесари в насквозь промасленных спецовках называли себя рабочей косточкой и на «деревенских» глядели несколько свысока: мол, много ли вы без нас, техников, напашете, насеете? Особенно задирали нос те, кто жил в «настоящих» домах. Даже дорога меж полутора десятков двухэтажек была заасфальтирована, что позволяло выходить из дому не только в резиновых сапогах. Больше всего важничали обитатели пятиэтажек – их в поселке имелось аж три штуки.
Впрочем, остальное население с таким же высокомерием морщилось на «городские» дома: мол, в этих ульях один чихнет, а все соседи хором «будь здоров» отвечают. Вот собственный дом – это и есть богатство!
Мать, гордо обводя рукой «богатство», частенько повторяла:
– Вот смотри, Кристя, когда-нибудь тебе все достанется!
Правда, принадлежала им лишь половина дома. Во второй обитал лысый Петр Петрович.
Да и дом-то к тому же являлся тем еще сокровищем. Во-первых, он был ветхим. Не старым, но – дряхлым, как будто ему сто лет. Когда закладывали фундамент, что-то, как говорил отец, «напортачили», так что стены и полы с каждым годом перекашивало все сильнее, а выложенная неудачно печь пожирала невероятные количества дров. И все равно из всех углов тянуло холодом. Щели заделывали паклей – она торчала отовсюду, свисая серыми клочьями – но это не особенно помогало.
Кристина завидовала тем, кто живет в «настоящих» домах. Где туалет прямо в квартире и помыться можно в ванне, а не в щербатом корыте, и постирать, и воду носить для этого не надо – сколько хочешь, столько из крана и нальешь. Когда Натка, с которой Кристину в первом классе посадили за одну парту, привела одноклассницу к себе в гости, та бегала в крохотный совмещенный санузел каждые десять минут – господи, тут и смывается само, и руки можно теплой водой помыть, а мыло, как пирожное, пахнет! Так что Наткина мама в конце концов заподозрила, что у гостьи «что-то с животом», и начала ей совать какие-то таблетки.
Удивительное дело, но ребята, обитавшие в «настоящих» домах, вроде бы как, наоборот, завидовали «первобытному» житью-бытью:
– У вас прямо как на даче! – ахала та же Натка, забравшись на ветку старой яблони и подтягивая к себе кисть мелкого дикого винограда. – А мы все в магазине покупаем, там картошка вечно гнилая, а вишню вообще не продают. А ты можешь ее прямо из окна есть. И лазить можно сколько хочешь, и цветы вокруг… И пахнет так… Прямо как в раю!
Компостом пахнет, угрюмо думала Кристина. Прямо как в раю, ага! Клин под картошку вскопай, потом жука колорадского с противными личинками все лето с нее собирай, да с сорняками воюй, пока спина не разломится. И все остальное тоже само не вырастет: посади, да подвяжи, да следи, чтоб куры не забрались или коза соседская. А чтоб полить это все, сколько раз к колонке сбегать придется? Да еще прополка, чтоб ее! Цветы ей! Попробовала бы вьюнка неистребимого из ботвы повыпутывать! Зато все «свое», не «магазинное», вот уж действительно счастье!
Огурцы, правда, всегда получались все крючковатые, иногда к тому же горькие, а помидоры выходили почему-то мелкие и кислые – а потому что поливать надо было, орала мать, хотя Кристина честно таскала ведра и от колонки, и от дождевой бочки. И компост на грядки выкладывала, морщась от едкой, сладкой вони, ежась в ожидании неизбежного окрика и думая, что огурцы с помидорами тоже корчатся от вечного крика, тут уж сколько ни поливай, сколько компосту ни клади, толку не будет. Но все равно каждое лето батареи банок отмывались с содой до хрустального блеска (сколько воды на это уходило, кошмар!), заполнялись «плодами земными», заливались остро пахнущим горячим рассолом. Потом нужно было крутить тугую машинку, закатывая царапучие жестяные крышки, потом спускать тяжеленные банки в подпол…
Как на даче, точно-точно: лежишь себе в кресле-качалке под вишнями, а они сами в рот падают…
Потом подходила пора яблок, потом – время копать картошку. Морковка, капуста, свекла, лук, чеснок… Подпол наполнялся, мать немного смягчалась: хорошо запаслись, перезимуем!
– Ох, хорошо с картошечкой пойдет! – восторгалась мать, вскрывая очередную банку с «остреньким».
Ели много, сытно и… невкусно. Вечная картошка – потому что «бесплатная», пореже – потому что «покупные, и нечего на них тратиться» – каши и макароны.
Став постарше, Кристина удивлялась: как это она на такой «диете» ухитрилась не превратиться в квашню поперек себя шире? Может, потому, что картошке всегда предпочитала капусту? Или инстинкты от обжорства уберегали? Или уж обмен веществ такой удачный? Или – скорее всего – потому, что и зимой было не до отдыха. Печка тоже требовала «еды» – и изрядно. Дрова требовалось таскать, пилить, колоть – и опять таскать. И кормить, кормить эту ненасытную прорву – вроде только протопили, а опять половицы ледяные, чуть не инеем покрываются.
Ко всем своим фордыбасам, чертова печка еще и растапливалась плохо, дымила, хрипела чем-то и даже словно фыркала – отстаньте, мол! – и затеплившийся было огонек вздрагивал и умирал.
Как-то раз, когда в школе собирали макулатуру, Кристина отнесла пачку старых газет, чтоб отвязались и не посылали ходить по дворам – выпрашивать. Мать после ругалась страшно:
– Не просто так ведь лежат, на растопку! Нешто не знаешь? А туда же – пожалста, все готова из дому унести!
Впрочем, ругалась мать часто. Почти всегда. Сперва основным обвиняемым был отец.
– Опять пил? – сурово сведя брови, вопрошала она, стоило ему появиться на пороге.
– Да что ты, Любаш, ну какое там! Даже от пива – мужики угощали – отказался.
Отец славился тем, что мог поставить «на ноги» любую технику – хоть трактор, хоть комбайн, хоть веялку. Как-то раз приволокли застрявший неподалеку и безнадежно заглохший диковинный «не наш» автомобиль – похмыкал, покопался, что-то продул, что-то подкрутил – и готово дело: невиданная машина заурчала благодарно, как сытая кошка, и поехала как ни в чем не бывало.
Но перед громогласной супругой мастер отчего-то терялся, вздыхал, оправдывался – даже в том, в чем вовсе не был повинен. А потом, видно, оправдываться без вины ему надоело. Сперва он перестал отказываться от угощения, наперебой предлагаемого то благодарными механизаторами, то своими же напарниками. Потом – нельзя же все время за чужой счет угощаться – стал «проставляться» сам. А потом вдруг оказалось, что у него – слабая печень, и пить ему было нельзя. То есть – совсем нельзя.
– А я говорила! Я предупреждала! – шипела мать как будто даже радостно. Хотя чего уж там радостного в занавешивании единственного зеркала (простыню никак не удавалось закрепить, она все время соскальзывала, пришлось прибить двумя гвоздями, благо стена бревенчатая) и чистке ведра картошки на поминальный борщ, который варили в трехведерном бельевом баке. И ничего, зато на всех хватит, приговаривала раскрасневшаяся от жара мать, пытаясь сдуть со лба мокрую от пота челку.
Когда отца не стало, весь воспитательный пыл обратился на дочь.
Кристина подрастала красавицей, и мать заранее впадала в панику: ох, беды с девкой не оберешься! Косы заплетала так туго, что даже моргнуть трудно было – и нечего, терпи, зато никаких этих финтифлюшек не торчит. Форменные школьные платья почему-то всегда висели на Кристине мешком – специально, что ли, мать так их шила. Да, шила сама («неча деньги зря переводить, чай, не печатаем») на стареньком разбитом бабушкином «Зингере». Странно, думала иногда Кристина, бабушки нет, она умерла, должно быть, еще не успев стать бабушкой, а машинка бабушкина. Шила мать криво, косо, неуклюже, но приходилось носить «что дают». И даже в этих бесформенных мешках, с этими затянутыми, зализанными зеркально волосами (это когда от платочка на голову удавалось как-то отбиться) Кристина все равно выделялась. Глазами ли, губами, врожденным ли изяществом движений или еще чем-то – неназываемым? Но – выделялась. Как будто светилась.