Но и специально утащить с собой Громова тоже не годилось. Догадается.
Полоса везения, однако, продолжалась. В самом начале зимы неожиданно позвонила Алка Цызина: привет-привет, Стасик, мы тут вечер встречи организуем, давай, прими посильное участие. Это был отличный шанс. Уж тут-то, как ни вглядывайся, случайное совпадение и ничего больше.
Стас предупредил Серого с Косым и принялся обрабатывать Матвея. Сперва осторожно, намеками, потом более настойчиво. А тут как по заказу прямо в лабораторию дозвонилась сама Цызина, ну а от ее напора вообще никто не мог отвертеться. Впрочем, Громов, к удивлению Стаса, особенно и не возражал. Вечер встречи, значит, вечер встречи, почему бы и не сходить.
Правда, уже, собственно, в тот самый вечер Стасу пришлось выволакивать Громова из лаборатории чуть не силой: фанатик науки все порывался вернуться – то ли поведение подопытных мышек его смущало, то ли содержимое одной из чашек Петри внушало какие-то неясные опасения. Но – слава богу, дверь, наконец, была закрыта и в скором времени Стаса и Матвея уже встречали радостные возгласы бывших одногруппников.
Осторожно ускользнув от общего веселья, Стас с ресторанного телефона позвонил Серому – мол, путь чист, можно двигать. Повторил еще раз все инструкции – сами берите, что хотите, а мне нужно то-то и то-то – напомнил, чтобы поковырялись чем-нибудь в замках, чтоб было похоже на взлом и никто не заподозрил, что родными ключами открывали, и наконец попросил перед тем, как залезть в здание, немного подежурить под окнами, убедиться, что все тихо и чисто. На всякий случай.
– Не боись, кореш, – хохотнул Серый. – Не первый день замужем, об осторожности все понимаем. Бывай. Завтра вечером позвоню.
После этого Стас как-то очень быстро напился – сказалось напряжение предыдущих недель. Начал с шампанского – ну чуть-чуть же можно, Громова из лаборатории вытащил, все теперь в порядке – потом довольно быстро перешел на коньяк, затем кто-то предложил смешать классический «джин с тоником», а может, кто-то притащил экзотический в то время ром… Признаться, уже после коньяка Стас перестал вникать в содержимое своего бокала. В голове приятно шумело, он как будто со стороны на себя глядел: умный бизнесмен, обойдя на повороте конкурентов, отмечает удачно проведенное дело…
Разбудил его телефонный звонок. В голове дребезжали еще сто двадцать восемь телефонов, и весила она, кажется, десять тонн. Попытался вспомнить, как вызывал (а может, ловил) такси и как доехал, но в голове сияла одна сплошная чернота.
– Алло? Громов, ты, что ли? – невнятно пробурчал он. – Я опоздаю сегодня, ты… это… извини. Башка со вчерашнего трещит, сил нет.
– Побыстрее постарайся, – сухо сказали в трубке. – Тут милиция хотела бы с тобой пообщаться.
– Милиция? – испугался Стас.
Господи, неужели Серого с Косым поймали… а они тут же стрелки кинулись переводить… Нет, погоди, вряд ли. Утро ведь уже, а если бы их взяли, так ночью, а сейчас…
– В лабораторию залез кто-то, – прервал его панические размышления голос в трубке. – Тут как Мамай прошел. Меня уже опросили, тебя тоже надо… – Громов помолчал, видимо, переживая случившееся. – Так что приезжай.
Милиции Стас побаивался, но не очень – помнил, с каким безразличием и плохо скрываемой ленью опрашивали сотрудников соседнего отдела. И это при краже средь бела дня!
И действительно. Оказалось, что ничего страшного. Молоденький белобрысый опер поспрашивал, не видал ли Стас возле здания чего-нибудь подозрительного, нет ли у него каких-нибудь предположений, и попросил составить список украденного.
По вопросам стало понятно, что версия взлома у господ правоохранителей сомнений не вызывает, и внутри все как будто запело – удалось. Как я правильно вчера напился, думал Стас. Иначе наверняка заметили бы, что эмоции у меня какие-то не те, что полагаются ограбленным. А сейчас – морда похмельная, видок – лучше бы я умер вчера. Отлично!
Охая и морщась, он долго составлял требуемый список, что было не так-то легко: Серый с Косым постарались и вынесли все подчистую. По крайней мере, то, что не было привинчено к полу. Шкафы и столы демонстрировали начисто выпотрошенное нутро, пол усеивали осколки лабораторной посуды, телефон выдрали из стены чуть не с «мясом». Громов, суетясь, пытался что-то делать со сваленными в угол клетками: мыши, к счастью, остались внутри, но многие таблички были сорваны, и клетки перепутались.
Белобрысого громовские страдания не трогали:
– Раз у вас такие ценные исследования, что ж двери-то как положено не закрываете?
– Я же сам запер… – растерянно блеял Громов (ну точно Мотя, вспомнил Стас). – И опечатал, как положено. Вон, видите…
Бумажная полоска, ежевечерне наклеиваемая поперек двери в качестве «печати», весело трепыхалась на сквозняке. Приклеенная к ней веревочка болталась мышиным хвостиком.
– Опечатал, – насмешливо передразнил опер. – Замки-то хлипенькие, спичкой можно открыть, не то что гвоздиком. А печать ваша, – он самыми простыми словами объяснил, где потенциальные воры видели такие печати и куда они их девают.
Стас закашлялся, скрывая приступ смеха, и пониже склонился над «списком похищенного».
Скорее бы вечер!
Вырвавшись наконец из лаборатории, Стас первым делом схватил в ближайшем магазине бутылку пива. Пиво было теплое, но голове почти сразу полегчало. К тому моменту, когда позвонил Серый, Стас уже чувствовал себя вполне бодро.
Встречу Серый назначил возле какого-то гаражного массива.
– А че? – ответил он на недоумение Стаса. – Нам в хату, что ли, весь этот мусор тащить? Ты давай отбери, чего тебе надо, а остальное на пустыре сожжем, чтоб, значит, с глаз долой. А то мало ли…
Упомянутый «мусор» занимал целый угол внутри открытого Серым гаража. Бумаг было много. Килограммов двадцать, а то и больше. Целый бумажный Монблан. Протоколы, графики, штамм альфа, штамм бета, линия мышей А, линия мышей Б, нормализация, ускорение, метаболизм – у Стаса рябило в глазах.
Он перебирал тяжелые папки и рулоны, а в голове крутилось ильфо-петровское «бриллиантовый дым заполнил дворницкую». В папках лежало будущее богатство. Где-то в них скрывался и розовый «Кадиллак». Ну или, к примеру, лиловый. Чтоб не «как у Элвиса», свой… А что? Почему бы ему и не стать когда-нибудь таким же примером для подражания? Все же получилось!
Конечно, требовалось некоторое время выждать, но уже к весне Громова попросили (а попросту – вынудили, и не без содействия Стаса, отлично знавшего силу «коридорных шепотков») написать заявление «по собственному желанию». Где бывший одноклассник в итоге пристроился, Стаса не интересовало. Дорога к успеху и богатству оказалась свободна. Да, об осторожности забывать не следовало – не сбывать все в одни руки, выбирать потенциальных покупателей с оглядкой, но это ведь, в сущности, такие мелочи! Теперь главное было – не продешевить. Ах, как великолепно все получилось!
13 января 20… года
На крылечко, возле которого курили «три З», выглянул Генрих Ильич:
– Вот сколько говорить, что место для курения – возле черного хода?
– Да ладно тебе, Генрих Ильич, – лениво протянул Зяма. – Мне ж за порядком приглядывать надо, а дотуда пока дотопаешь… А случись, не дай, конечно, бог, что? Пока я оттуда добегу, вам всю красоту разнесут. Что ж мне, весь вечер некуренному, у гардероба торчать, как три тополя на Плющихе? И Зойке на ее каблучищах, прикинь, через кухню ковылять. Здесь кому мы мешаем? Нас и не видать, а если чего, мы на месте мигом. Сто раз говорено уже. Чего тебе вздумалось вдруг порядок наводить? Хозяин, что ли, с проверкой нагрянуть вздумал? Так ему фиолетово, сам говорил, курите, где хотите, только чтоб санэпиднадзор не придрался. А сейчас какой надзор, сам подумай. Чего тебе приспичило, Генрих Ильич?
– Да нет, я не… – Тот покачал головой, покосился неодобрительно на свой безупречный смокинг. Встал-то Генрих Ильич под козырьком крылечка, но снег все равно задувало, на атласных лацканах уже виднелись кое-где влажные пятнышки. Переодевать, наверное, придется. – Курите, я не за тем. Там сейчас на ресепшен кто-то звонил. Спрашивали, не у нас ли выпускники гуляют.
– Ну и чего? – высунувшись из-за фламинговой ноги, охранник уставился на метрдотеля. – Опоздал кто-то, ну или забыл, где договаривались. Хотя поздненько уже присоединяться.
– Вряд ли опоздавший. Голос был такой… официальный. И спрашивал эдак… ну ты понимаешь.
– А от меня ты чего хочешь? Ты ему чего сказал?
– Сказал, что гуляют, да. А теперь вот как-то мне зябко.
– На крыльце стоишь, вот и зябко, – хохотнул Зяма.
Метрдотель покачал головой:
– Может, предупредить их? Как думаешь?
– И что ты им скажешь? Вами кто-то подозрительный интересуется? Ну так это, может, тебе показалось, чего шорох сразу наводить. Гуляют люди и гуляют, даже довольно тихо. Я-то думал, сцепятся они, а они ничего, культурненько сидят.
– Вряд ли опоздавший. Голос был такой… официальный. И спрашивал эдак… ну ты понимаешь.
– А от меня ты чего хочешь? Ты ему чего сказал?
– Сказал, что гуляют, да. А теперь вот как-то мне зябко.
– На крыльце стоишь, вот и зябко, – хохотнул Зяма.
Метрдотель покачал головой:
– Может, предупредить их? Как думаешь?
– И что ты им скажешь? Вами кто-то подозрительный интересуется? Ну так это, может, тебе показалось, чего шорох сразу наводить. Гуляют люди и гуляют, даже довольно тихо. Я-то думал, сцепятся они, а они ничего, культурненько сидят.
– Ой, – Зоя прижала к разрумянившимся щекам узкие ладошки. – А может, среди них какой-нибудь преступник? Ну… такой, – она изобразила руками что-то вроде здоровенной горы. – А его выследили и должны взять…
Зоя очень любила полицейские сериалы. Из-за вечерней работы смотреть их приходилось по утрам, в повторе, но она ни одного не пропускала и никогда не путала, на каком канале самый симпатичный опер разводится, а на каком ухлестывает за судебной секретаршей, из-за чего оказывается в зале заседаний как раз тогда, когда ужасные бандиты являются отбить своего прямо со скамьи подсудимых.
– Зойка, ты со своим телевизором скоро свихнешься, – окоротил ее охранник. – Мало ли что там случилось, это их личное дело.
– Значит, думаешь, не надо им говорить? – не унимался Генрих Ильич.
– Да нет, конечно. Тем более сказать-то нечего. Иди, пока в снеговика не превратился. Будем, как говорится, поглядеть. Давайте, ребята, хватит, накурились…
* * *Карену неожиданно вспомнилась поговорка: неуютно, как трезвому среди пьяных.
Нет, ему не было противно, смешно или хотя бы скучно, да и компания их вовсе не напилась в зюзю, все выпивали сдержанно и держались очень прилично. И все же разница между кристально трезвым Кареном и уже несколько «подогретыми» Игорьком, Стасом и прочими (хотя Ольга, кажется, тоже только минералку цедит, подумал он) чувствовалась ощутимая.
Не то чтобы он кого-то осуждал, но смотреть было не особенно приятно. Кристина скептически посматривала на старавшуюся стать как можно незаметнее Копылову, а уж на Мотьку, точно на таракана, невесть как объявившегося посреди сверкающей выставочной кухни. Ах, ну да, на первом курсе она же хотя и недолго, но вполне благосклонно принимала громовские ухаживания – ясно, что теперь Мотькино присутствие ей не слишком приятно: еще бы, она же первая красавица, королева всего и вся, а тут живое напоминание о том, что когда-то и до «простонародья» опускаться не брезговала. Игорь, видимо, стараясь произвести впечатление на «ее величество», поминутно подкалывал бывшего друга.
Ведь действительно, думал Карен, они ж на первом курсе лучшими друзьями числились, а теперь?
Ему вдруг и в самом деле стало неловко. Зачем эти бесконечные издевки? Ну да, Громов посреди их почти шикарной компании выглядит чуждо. Как дворняжка среди «чемпионов породы». Но в конце концов он же не виноват, что его жизнь сложилась не так успешно, как у остальных. Разве правильно его за это шпынять? Они хищники, он – жертва. Но сытый хищник охотиться не станет.
Карену было вдвойне неловко от сознания того, что к жизненным неудачам Громова и он сам когда-то руку приложил. Ну, в некотором смысле. Нет, он не винил себя – ну да, он тогда, пожалуй, несколько перегнул палку. Но ведь не со зла – молодой был, импульсивный. Да обстоятельства так сложились, времена шли… нехорошие, не его вина в том, что все сложилось так, как сложилось. Но все равно внутри что-то неприятно грызло. Как будто червячок ядовитый завелся.
Поддавшись червячку, он наклонился к Матвею и тихонечко шепнул:
– Громов, ты на меня не сердись, ладно? Ну за фирму, за увольнение и тому подобное. Все равно ничего у нас тогда не вышло бы. Ну, каюсь, поторопился я тогда, переборщил. Но я же как лучше хотел! Мне действительно казалось, что нужно… – Карен замялся, не в силах выговорить унизительное «нужно было избавляться от балласта». Сейчас-то зачем человеку в глаза тыкать: тебя, мол, балластом считали… Впрочем, не зря, похоже, считали. Но разве нужно недотепе лишний раз напоминать, что его недотепистость всю жизнь всем в глаза бросается. Ну вот такой он, Громов, что ж ему теперь делать. Карен испытывал даже что-то вроде сочувствия, ну как если бы Громов был безногим или слепым, грех такого не пожалеть, если тебе повезло, и у тебя обе ноги целые, и зрение стопроцентное. – Ну хочешь, я тебе место поприличнее подыщу? С нормальной зарплатой. И словечко замолвлю, чтоб точно взяли. Ты не думай, я не просто болтаю, я действительно готов…
Тот слабо улыбнулся – как будто заставил себя. И еще как-то неопределенно двинул плечом. Вот и пойми: то ли это «да ладно, дело прошлое», то ли…
И все-таки странно: к чему эта поговорка вспомнилась?
Дела давно минувших дней
Под бабушкиным крылом
Растянутость новогодних праздников в семействе Кавоянов объяснялась не столько изобилием всевозможных личных обстоятельств – кто-то рожать собрался, кто-то разводится, а у кого-то «всего лишь» годовой отчет «горит», как тут всех в один или хотя бы в три-четыре дня собрать, – сколько чисто физическим изобилием самих родственников. Не только усадить всех за общий стол, даже собрать всех в одной квартире совершенно невозможно. Разве что штабелями уложить, усмехался иногда Карен.
Но разве можно Кавоянов «уложить штабелями»? Да никогда! Не тот темперамент. Каждая семейная встреча превращалась в балаган, помноженный на землетрясение.
Многолюдность приводила к многочисленным смешным казусам: родственники регулярно путались в историях про то, кто, когда и кому нагрубил, да что потом из этого вышло. Мир и ссоры в процессе общих встреч стремительно перетекали друг в друга и были, по сути, неотличимы. Взрослые жарко обменивались новостями, потом не менее страстно ругались, затем так же эмоционально мирились, опять ругались, снова мирились, дети бегали и орали, животные лаяли, мяукали и издавали прочие свойственные им звуки, непрестанно атакуя ломившиеся от продуктового изобилия столы. И каждый из присутствующих (Карену иногда казалось, что это распространяется не только на людей, но даже на кошек, собак и попугаев) явно чувствовал себя частью чего-то огромного и непонятного, но при этом – абсолютно необходимого. И, в сложной ситуации, спасительного. Большая семья – это как шлюпка во время кораблекрушения. Пока все в порядке, она где-то в стороне, на нее не обращают внимания. Но едва загрохочет шторм, про нее тут же вспоминают: вывози, спасительница. Стоило над кем-то из Кавоянов заклубиться грозовым тучам, и семья готова была забыть все ссоры и разногласия для того, чтобы сокрушить любого, кто осмелился покуситься на одного из «своих», и вытащить пострадавшего из любой трудной ситуации.
Благо возможностями семейство обладало изрядными. Карену иногда казалось, что представители клана Кавоянов есть везде: от затерянной где-нибудь во льдах полярной станции до консультационного совета при американском президенте. Уж при российском-то – наверняка.
Так что назвать семью Карена большой значило бы сильно преуменьшить реальную картину.
Да что говорить! Сам он далеко не всю родню не то что видел, а даже знал по именам. Хотя на память никогда не жаловался, но, ей-богу, невозможно удержать в голове такое количество людей, переплетенных к тому же многочисленными связями. Как зовут внучатого племянника троюродного дяди? Да кто ж его знает! Может, этот персонаж уже сам внуками обзавелся, а может, еще пеленки пачкает. А вдруг, вдобавок к своему «племянничеству», он, к примеру, зять родной тетки, и Карен с ним прошлым летом шумно болел за «Арарат». Не потому что был любителем футбола, а – за компанию. Раз гость в доме – ему нужно уделять внимание.
Гости приезжали, разумеется, не только на новогодние праздники. Карен не помнил ни дня, когда в их просторной московской квартире кто-нибудь не гостил бы. Родственники, лучшие друзья родственников, родственники лучших друзей и прочие, и прочие наезжали в столицу по разным надобностям – и неужели же они должны были обивать гостиничные пороги?! Да родители Карена уважать бы себя перестали за такое попрание принципов родственного гостеприимства. Как, впрочем, и любой другой из обширного клана Кавоянов. Карен думал (а потом и убедился в правоте своего предположения), что, если бы ему понадобилось недельку пожить, к примеру, в Чикаго, наверняка нашлось бы у кого «погостить».
И никого такое положение дел не тяготило. Родителей Карена – уж точно. Даже когда приезжал кто-то с детьми, которые вопили, прыгали на диванах, лазили на стеллажи, гремели, вечно что-то роняя и нередко разбивая. Когда на обоях в большой комнате появилось изображение огромного красного банта, отец только бровь приподнял:
– А что? Любопытное колористическое решение: красное на лавандовом. И, главное, Тина, обрати внимание, какой насыщенный цвет и какие свободные линии. Талант подрастает. Ты, Карен, скажи тому, кто рисовал, что можно не прятаться, не настолько нам обоев жаль, чтобы юный талант ругать…