…Забыл, как Нила забыла меня.
Какое счастье — вырасти на Круглом Клыке и не знать, что на свете существуют щелкуны и «торговцы красотой». И Нила никогда этого не узнает. У нее наверняка дом, семья, ее дети уже почти взрослые… Все втихомолку считают себя горни и ждут господина на белой крыламе, чтобы поступить к нему в пажи и улететь отсюда — далеко-далеко…
Варан тряхнул головой. Его мысли ходили по кругу, как работник у винтовой пружины. Как странно: пока он бродил в поисках легенды, мысли о Ниле навещали его нечасто. Когда он решил бросить все и осесть на одном месте, наконец-то обзавестись семьей… Прожить человеческую оседлую жизнь…
Неужели та, черноволосая, все так же вспоминает его, разводя огонь в своей печке?
Варан дернул уголком рта. Город лежал теперь под ним — от кварталов исходил теплый воздух, в дрожащих потоках поднимались запахи и негромкие звуки, но огней почти не было. Императорский приказ: по ночам спать, днем работать. За музыку и танцы после захода солнца — каторга. Император суров, и всем это нравится. Во всяком случае все делают довольный вид…
«Небесная дорога», натянутая от мачты к мачте, покачивалась. Лязг панцирей под платформой звучал гулко и был, наверное, слышен внизу. Не один ремесленник, оторвав голову от подушки, вслушается в небесный грохот и скажет сонной жене, что, мол, императорский чиновник едет среди ночи по важному делу…
Варан устроил руки на подлокотниках и опустил голову на грудь.
…Человеческую оседлую жизнь.
Дух авантюризма и жажда странствий — вот что заставило его покинуть Круглый Клык. Тот мальчишка, что едва не ушел с плотогонами, жил в юноше и жил потом в мужчине. Потребовались годы, чтобы осознать: легенду не взвесишь в руке, а некоторые вопросы не имеют ответов, их некому задавать, кроме себя самого… Дух авантюризма ослабел с годами, жажда странствий притупилась, и Варан подыскал себе пристанище в Озерном краю — месте спокойном и плодородном, равноудаленном от моря и от степи.
Но Император, или Шуу, или кто там играл его судьбой, рассудил по-своему.
Несколько лет Варан учительствовал в большом поселке, за это имел комнату при школе, дрова, пропитание и полный покой. Между ним и детьми никогда не было ни ссор, ни лжи, ни особенной любви: он хорошо делал свое дело и не злоупотреблял розгой. Иногда под настроение мог рассказать что-нибудь о своих странствиях. Для рассказов выбирал только смешное или забавное; возможно, дети считали, что все годы его бродяжничества были одной затянувшейся шуткой. Зато, если кто-нибудь из них пытался рассказать о себе, Варан всякий раз мягко уклонялся от разговора.
Вдова, жившая по соседству, охотно принимала его у себя и не раз намекала, что хорошо бы сыграть свадьбу, как люди. Вдова была крупная, осанистая и добросердечная, и Варан совсем было согласился на ее предложение, когда среди бела дня за ним приехали гонцы на голенастых, покрытых чешуей скакунах.
Оказалось, его подвел молодой бродяга, которого Варан, помня о собственных ночевках под открытым небом, однажды пустил пожить. Бродяга казался ему чем-то похожим на него самого; не удержавшись, он показал гостю свою коллекцию землеграфических карт — не всю, конечно, но и малой части хватило, чтобы у гостя полезли на лоб его зеленые хитрющие глаза.
Бродяга ушел и через некоторое время попался в крупном городе на воровстве. Времена были неспокойные. Бродягу допросили по всем правилам, и он рассказал о своей жизни все мало-мальски запомнившееся, в том числе и правду о «сокровище», хранящемся в сундуке обыкновенного школьного учителя. Подставка, достигший нынешнего своего положения благодаря потрясающему нюху, откопал показания воришки среди гор исписанной бумаги и тут же дал соответствующее распоряжение; позже Варан написал добросердечной вдове, что свободен и здоров. Нехорошо, когда живых оплакивают…
«Небесная дорога» плавно опускалась. На опорах качались, слабо мерцая в темноте, дорожные знаки. В особо узком месте возница дважды стукнул каблуком о платформу: саможорки замедлили ход.
…Коллекция карт Варана поразила даже Подставку, повидавшего в жизни многое. По государственному заданию Варан съездил в длительную экспедицию и, возвратившись, дополнил собственные чертежи Стеклянного леса и окрестностей. После этого Подставка, чей нос никогда не ошибался, устроил ему быструю, сбивающую с ног карьеру…
Панцири саможорок застучали по камню. Мимо первой дворцовой заставы проехали, начальственно помахав рукой. Возле второй остановились, и Варан поднял голову, давая стражнику с ручной змеей на поясе увидеть его лицо.
У третьей заставы пришлось предъявить бумагу с радужной печатью.
Сразу после третьей заставы экипаж въехал в темную арку и, прогрохотав еще несколько сотен шагов, остановился на подъемной тележке.
— Третий! — крикнул возница.
— Пятый, — глухо ответили откуда-то снизу. Дохнуло жаром и дымом, ударил невидимый хлыст. Заревела несыть, приводящая в движение подъемный механизм. Загрохотало железо. Варан поморщился: грохот, вонь и рев несыти были одной из причин, почему он не любил бывать в гостях у Подставки.
Подъемная тележка поползла вверх, миновала два боковых хода, на третьем съехала направо и оказалась в новом колодце. Здесь было легче дышать; тележка поднялась еще немного и остановилась. Возница нетерпеливо застучал каблуком, саможорки дернулись и едва не опрокинули кресло.
— Прощения прошу у господина, — пробормотал возница. — Левая молодая совсем… ну и… брачный период у нее, можно сказать, от мил-дружка оторвали, чтобы вашу милость везти… Злится она, вот.
— Передавай ей выражение моего искреннего сочувствия, — без улыбки сказал Варан.
Возница уставился на него, разинув рот: в этих коридорах никто никогда не шутил.
Кроме разве что Подставки.
На углу прорубленного в скале тоннеля стоял стражник со щелкуном у колена. Варан кивнул вознице:
— Поезжай.
— Спасибо, господин…
Возница развернул экипаж, но не к подъемной тележке, а в боковой коридор. Варан смотрел ему вслед — саможорки казались двумя гигантскими панцирными червями, слегка придавленными платформой. Надо же — «брачный период»…
Варан криво улыбнулся, выпрямил затекшую спину и подошел к стражнику. Щелкун — без намордника — не шелохнулся.
— Его Незыблемость вызывал меня, — сказал Варан, глядя в слепые, затянутые бельмами глаза стражника.
Прошла длинная секунда, прежде чем стражник кивнул.
— А-а, наконец-то Варанчик пришел… Вот мы его в железо и запытаем до кричайкиного визга…
Может быть, это была шутка. А может быть, чистая правда. Варан ждал.
Его Незыблемость Императорский Столп подошел ближе. Потянул воздух широкими вывернутыми ноздрями, казавшимися на его лице второй парой глаз. Растянул уголки большого рта:
— А, вот так нервы у тебя, землемер… Что за каменные нервы, ну просто завидно… Сядь.
Варан уселся в кресло, покрытое шкурой донного дракона. Шкура — оттенок чешуек от темно-стального до ярко-бирюзового — стеклянно звякнула.
— Будешь есть-пить? — деловито осведомился Подставка.
Варан покачал головой.
— Ладно, — Подставка прошелся по комнате, полы его белого халата мели заваленный бумагой пол. — В обиде, что подняли среди ночи… Ничего, потерпишь. Три дела у меня к тебе, сразу три, а до утра далеченько…
Его Незыблемость уселся напротив, прикрыл глаза и медленно, с негромким сопением втянул воздух. Эта привычка Подставки всегда действовала Варану на нервы — и куда больше, чем обещания немедленно запытать.
— Просмотрел я твою работу по Озерной Цепи, — пробормотал Подставка, не открывая глаз. — Хорошая работа. Пока не знаю, какой из этого будет толк, но зарубочку поставим: Варанчик справился. Так, с первым делом покончили играя… Теперь второе. Рыба!
Прямо из стены возникла согбенная фигура приседающего в поклоне секретаря. Не дожидаясь распоряжения, секретарь развернул на полу перед Вараном желтоватый свиток бумаги и, все так же приседая, отступил.
— Что это? — спросил Подставка. Глаза его были закрыты, ноздри подрагивали, живя на лице отдельной жизнью.
Варан присмотрелся. Карта была нарисована умело, вычурно, с двенадцатилистным цветком, изображающим стороны света, с любовно выписанными деталями.
Варан рассматривал очертания незнакомой земли. Подставка сопел, принюхиваясь.
— Это фальшивка, — сказал наконец Варан.
Подставка поднял веки. Посмотрел поверх Барановой головы.
— Уверен?
— Это сделано человеком, никогда не ходившим дальше этой гряды, — Варан провел над бумагой пальцем. — Вот эта часть — Белодомье. Здесь, — он показал на правый срез карты, — должна быть окраина Стеклянного леса… Все, что западнее этих холмов, — выдумка. В крайнем случае, составлено по чьим-то неточным рассказам.
— Так я и думал, — пробормотал Подставка. — Рыба, уйди.
Секретарь свернул карту, еще раз поклонился и исчез.
Подставка молчал. Глаза его снова были закрыты, однако ноздри смотрели прямо на собеседника. Варану казалось, что он чувствует взгляд из трепещущих черных отверстий.
Подставка был маг. И Подорожник, когда-то казавшийся Варану всемогущим, оказался бы рядом с ним, как котенок рядом с пещерной несытью.
— Третье дело совсем простое, — Подставка запрокинул голову, чтобы лучше чуять Варана. — Государственную измену на тебя вешаем. Замысел против Императора. Подлог. Что еще? Да хватит…
Варан молчал. Подставка потянул воздух, рот его расплылся в улыбке:
— Ага… Тут нас проняло, и мы запахли бойцом, готовым дорого продать свою жизнь… Тихо, Вараша. Драться не будем, по крайней мере сейчас…
Варан молчал, не двигаясь с места.
Подставка протянул руку. Ничем не приметный лист бумаги самостоятельно высвободился из груды таких же листов и прыгнул в раскрытую ладонь Его Незыблемости.
— Рыжий, — не повышая голоса, позвал Подставка.
Новый человек возник, кажется, прямо из стены. Он был не один — наполовину вел, наполовину нес кого-то, обернутого, как кукла, простынями. В комнате запахло кровью и блевотиной, и не надо было обладать носом Подставки, чтобы это почувствовать.
Тот, кого звали Рыжим, — на самом деле он был полностью лыс — поставил своего спутника-ношу перед креслом Его Незыблемости.
— Вараша, — сказал Подставка, — иди сюда.
Варан подошел и остановился рядом с креслом.
По подбородку человека-ноши текла розовая слюна. Он был, кажется, тяжело ранен. А может, подвергся воздействию магии. А может, его пытали. А скорее всего, и то, и другое, и третье.
— Это Гордин Золотые Крылья, — сообщил Подставка все так же негромко. — Блестящий наш полководец, любимец Императора, поклявшийся взять очередного «сына Шуу» живым и привести в цепях…
Гордин Золотые Крылья захрипел. Варан взглянул на него и тут же отвел глаза.
— Тебе его совершенно правильно жаль, — сказал Подставка. — Он в большой беде… Теперь возьми штуку, которую я держу, и скажи мне: что это?
Варан взял лист бумаги, постаравшись при этом не коснуться бледной тонкой руки. Развернул. Всмотрелся при свете белых и синих огней, освещавших заваленную бумагами комнату. Его Незыблемость предпочитал белые и синие светильники, и это было еще одной причиной, по которой Варан не любил гостить у Подставки.
— Это карта Залесья, — сказал Варан. — Я сам ее делал.
— Отлично, — Подставка чуть заметно кивнул. — Гордин… Так что там было? Когда славная летающая стража, возглавляемая вами, пошла в атаку — с неба на землю — на этот сброд, обезумевший в гордыне своей… Что там вдруг оказалось?
Рот человека-ноши дернулся.
— Я… — выговорил он.
— Вы, разумеется, надежда императорской гвардии… Вы — что?
— Я… мы… разло… мы. Глубо… кие.
— Правда? — делано удивился Подставка. — Вот так, среди ровной долины?
— Ще… ли, — подбородок Гордина ходил из стороны в сторону. — Прова… заса… да.
Рот его еще раз дернулся и замер.
Варан рассматривал карту. Залесье, иначе именуемое Чашей, было окружено с трех сторон горами, с четвертой — лесом и представляло собой, конечно же, идеальное убежище для разбойников и бунтовщиков. Атака с неба — единственный способ одолеть укрепившегося в Чаше врага. Атака, судя по всему, захлебнулась… Залесье было каменной равниной, диким краем, поросшим частолистом. Никаких «провалов» или «расщелин» там не было отродясь.
— Здесь на карте — монолитный камень, — сказал Подставка, будто раздумывая. — И ровный, как стол.
— Да, — согласился Варан.
— Наша доблестная стража намеревалась выкурить бунтовщиков из пещер на равнину и перестрелять, как сытух. Гордин Золотые Крылья самонадеянно повел звено над самой землей, ожидая, вероятно, что от одного вида боевых крылам у мерзавцев повалится оружие из рук. Но оружие не повалилось; более того, в самом центре равнины невесть откуда взялись глубочайшие разломы, слегка прикрытые кустиками. Гордин, чья спесь несколько, гм, превзошла его мастерство полководца… не счел эти «кустики» достойными внимания — кто может спрятаться в двухлетних зарослях частолиста, какая такая засада?
Подставка сделал паузу. Человек-ноша содрогнулся в руках удерживающего его Рыжего.
— Их перебили, Вараша, — сказал Подставка. — Расщелины были полны лучниками, как саможорка икрой. Птицы валились одна за другой, истыканные, будто подушечки для иголок. Гвардейского звена больше нет — почти никого не осталось…
Гордин захрипел. Розовая слюна с новой силой покатилась по его подбородку.
— Забирай, — велел Подставка.
Рыжий подхватил обмякшее тело бывшего полководца, и через несколько секунд в комнате опять были только Подставка и Варан. И запах крови.
— Дать тебе последнее слово? — тихо спросил Подставка. — Или сразу — на плаху?
Варан медленно вернулся на свое место. Уселся в кресло, покрытое шкурой донного дракона. Разгладил карту на колене.
Подставка ждал, запрокинув голову, раздув огромные ноздри.
— Ваша Незыблемость, — все так же медленно сказал Варан. — Первым, кто нанес Залесье на карту, был бродяга по прозвищу Масляный Крюк. Каракули его не сохранились, но по личному приказу наместника Лесного удела была снята копия… Наместник — не нынешний, а еще тот, прежний — вел бесконечную борьбу с разбойниками, гнездящимися в Чаше. Время от времени среди протоколов допросов появлялись весьма подробные землеграфические описания… Все они — или большая часть — сохранились в императорском архиве. Ни одно из них не противоречит тому, что я видел своими глазами.
Ноздри Подставки задвигались быстрее.
— Моя собственная карта, — продолжал Варан, преодолевая внезапную обморочную слабость, — всего лишь закрепляет на бумаге единственную правду: в Залесье, именуемом также Чашей, полным-полно обжитых бунтовщиками пещер — но по краям, в холмах, у основания гор. В центре, на равнине, никогда не было ни оврагов, ни щелей, ни скальных разломов. Это все, что я могу вам сказать.
Белые и синие светильники, горевшие вдоль стен, заключали комнату в бледное ожерелье света. Подставка молчал, не сводя с Варана ноздрей.
Варан вдруг вспомнил Лику. Испугался участи, которая ее ждет. Если я только выберусь из этой переделки, подумал Варан, я что-нибудь для нее придумаю. Какой-нибудь путь к отступлению — домик купить на ее имя… Выправить бумагу, что она-де сама себе хозяйка и может жить как внутри двух кордонов, так и за их пределами…
Подставка приоткрыл глаза. Глянул на Варана с интересом:
— Память у тебя хорошая. Есть у тебя некоторые достоинства, землемер, определенно есть… Ну скажи ты мне: откуда там взяться разломам, если прежде их не было? А? Гордина-то, беднягу, допросили, и он ни капельки не врет. Ты представляешь, какой должна быть щель, чтобы вместить сотню лучников? Что-то не слышно, чтобы в Залесье в последние годы случались землетрясения или другие какие-то бедствия. Тихо-мирно, море у берегов как зеркальце… Может, ты не разглядел разломов, а? Гордин ведь — тоже не разглядел… Травкой поросло, кустиками, ты и не заметил?
— Среди бунтарского сброда, конечно же, нет магов? — тихо спросил Варан.
Глаза Подставки широко раскрылись — и впервые за все время разговора сделались ярче ноздрей.
— А вот этого ты мне не говори, — попросил он тихо и внятно. — Это дело не твоего ума, землемер. Для мира и спокойствия нам легче объявить пособником тебя, чем доложить Императору и сановникам, что на стороне бунтовщиков у нас — неизвестный доселе маг… Потому что продажный чиновник — это нормально. А неизвестный маг, способный ломать землю, как хлебушек, — это плохо, очень плохо. Вот так.
Варан откинулся на спинку кресла. Подставка, Императорский Столп, умел быть убедительным. Наверное, он и Гордину Золотые Крылья, командиру крылатой стражи, вот так же доходчиво излагал свои соображения… совсем недавно. Вечером.
— Если, — медленно начал Варан, — я говорю «если»… потому что это всего лишь предположение, правда? Но если среди бунтовщиков в самом деле имеется маг… Империи было бы предпочтительнее его выявить.
— Ты что, дурак, Вараша? Империя в моем лице только этим и занимается!
Варан быстро перевел взгляд с глаз Подставки на его ноздри и обратно.
— Слухи о некоем маге, который помогает бунтовщикам, стары как мир! Это легендарный образ, такой же, как подземная старуха, поедающая непослушных детей, или воздушный корабль, который возит верных жен на праздник к королеве цветов, а под неверными женами его палуба проламывается… Это старая сказка. Все бунтовщики всегда твердят, что у них есть свой маг. Все они в это верят… Бунтовщикам хочется магов, магам хочется бунтовать. Именно поэтому Император держит всех колдунов на виду. Провинции и городишки, островки, где негде поставить левую ногу, — везде возводят роскошные башни или роют роскошные норы и с превеликой помпой вселяют туда императорского мага… Какого, прости меня, Шуу? Да, все они представляют империю, все они грозны, таинственны и внушают трепет… А еще — их видно, Варан. Они далеко — и в то же время как на ладони. Маг следит за местным царьком, царек следит за магом. Очень удобно. Понимаешь?