– Это немыслимо, – бормочет он.
– Но ведь мы сможем продать тот дом, правда? – допытываюсь я; страх трепещет у меня под ложечкой. Луи хнычет и извивается. – Это не повлияет на твои дела, нет?
Мэтт резко выключает телевизор.
– Повлияет! Раз мы вступаем в рецессию, люди станут осторожными. Полли, я набрал кучу кредитов и буду разорен, если не продам дом за нужную мне цену.
Луи заходится в крике.
– Проклятье, – рычит Мэтт, проходя мимо нас. – Я не хочу тебя видеть, не хочу слышать крик этого ребенка, пока не выпью кофе! – Он пулей вылетает из кухни и хлопает дверью. Я вздрагиваю. Я не знаю, вернется ли он назад. Включаю телевизор и гляжу на бегущую строку внизу экрана: «СРОЧНЫЕ НОВОСТИ. Банкротство «Леман Бразерс»».
Прошло три недели. Я вытираю Луи после купания. Как хорошо, что я не затянула, успела ко времени и не нарушаю его режим. Ему пора в кроватку. Быстро припудрив складочки, я надеваю на Луи пижамку и пою ему колыбельную, торопясь поскорее закончить. Когда сын засыпает, я бегу на кухню и наливаю себе бокал вина. Сегодня звонил хозяин дома. Мэтт обещал ему заплатить за этот месяц, но не заплатил. Хозяин дает срок до конца этой недели. Мама тоже постоянно названивает и с возрастающей тревогой спрашивает, есть ли новости про дом. Я тупо смотрю перед собой. Скоро зайдет Джейни. Чем я ее угощу? Я открываю холодильник и шарю взглядом по пустым полкам. Я могу ей дать… Вот баночка… Пюре из петрушки для Луи. Готовое, из ресторана.
Джейни приезжает через час, с бутылкой вина.
– Ну и гадкий сегодня у меня день… Гаже просто трудно придумать, – сообщает она, появившись на пороге.
– Что случилось? – спрашиваю, приглашая ее в квартиру.
Она проводит рукой по горлу.
– Меня сократили. Без ножа зарезали!
– Ох, Джейни. Ох… Давай, открывай. – Я трясу бутылкой. – Скорее.
Она идет за мной на кухню. Раковина полна кастрюль и сковородок. Она замечает, как я запихиваю пустую бутылку, которую я уговорила раньше, в черный мешок для мусора. Заметив ее удивление, я говорю:
– Извини, суматошный день.
– Ну-ка, дай я помогу.
– Нет! Честное слово, это случайность, – лгу я и оттесняю Джейни от раковины. – Лучше расскажи мне, что там у тебя с работой.
– Точнее, с моей бывшей работой. Нас всех предупредили. Каждый из нас цеплялся за свое место. Полли, это было словно перед эшафотом. В чем-то я теперь чувствую облегчение. Но что мне делать? Господи! – стонет она, с наслаждением глотая вино.
– Ты найдешь себе другую работу. Еще лучше.
Она пожимает плечами.
– А как ты? Как прошел день? Надеюсь, лучше, чем у меня.
Мне хочется закричать: «Да такой же день, что и вчера! И позавчера! И позапозавчера!.. Гуляли в парке с Луи… Кормили все тех же уточек… Приятельницы, кого я хотела позвать на ланч, все как одна были заняты… И дома я открыла бутылку вина и заснула перед телевизором».
– Нормально, – отвечаю я, не в силах признаться в своем одиночестве. – Гуляли в парке.
– Есть какие-нибудь новости сама знаешь о чем?
– Ничего.
– Ох, черт.
– Это катастрофа, – говорю я Джейни. – От моих сбережений мало что осталось. Я не знаю, как мы будем платить по счетам и за квартиру.
– Ты можешь вернуться в школу? Кажется, ты всегда собиралась.
– Ты видела, сколько мне платят за ребенка?
– Да, но…
– Я устроюсь на новую работу, – говорю я, – когда он пойдет в детский сад.
– Что там с Мэтью? Где он?
– Кто знает? Он не отвечает на мои звонки; ему не нужен Луи.
Какое облегчение, что я могу говорить с Джейни про Мэтта. Я не могу быть откровенной ни с кем, кроме нее, а вот с моей лучшей подругой мне не нужно носить маску.
– Этого мало. Что случится, если вы не сможете продать этот чертов дом?
Я наливаю вино по бокалам.
– Мне не хочется даже думать об этом. – Я беру меню ресторана. – Что ты хочешь? Что нам заказать? Тайскую кухню или индийскую?
– Ладно тебе, останься, – упрашиваю я Джейни после ужина, открыв еще одну бутылку вина. – Всего половина одиннадцатого. – Я шлепаюсь на диван и наполняю бокалы.
– Я потрясена, хочу пораньше лечь спать. – Она встает. Я толкаю ее на место.
– Посиди еще немножко! Ну немножко, не уходи.
– Больше не хочу. Тебе тоже надо остановиться, – говорит она, возвышая голос. – Я потеряла работу, Полли, а у тебя… ну, у тебя тоже все плохо. Вот это… – она хватает бутылку и трясет ею передо мной, – не всегда хороший ответ.
– Нет, – возражаю я заплетающимся языком. – Это решает все.
– Я устала. Мне не нужно утреннее похмелье. Я должна понять, как мне жить дальше, как платить по счетам. Тебе тоже нужно это сделать.
– Все будет нормально, – пьяно твержу я.
– Ты так ничего и не поняла, да? И не хочешь слушать. Ничего не будет нормально, – сердится Джейни. – Вы с Мэттом не можете жить так дальше. Он ни на что не годный, Полли, а ты не справляешься… погляди, как ты живешь. Это край.
Ее слова крутились вокруг меня.
– Ты сама знаешь, как я люблю рестораны, люблю вечеринки, – рассуждает она. – Но иногда нам надо вспоминать об ответственности за себя… – Она встает, берет пальто. – Ты слишком много пьешь. – Смотрит на меня, ждет ответа.
– Это все, что у меня есть.
Слышится плач Луи.
– Нет, это не так, – резко говорит она.
Я медленно сползаю с дивана и плетусь к двери.
– Тогда ступай, я пойду к нему. Наслаждайся покоем и ложись рано спать.
Джейни хватает меня за руку.
– Полли, ты где? – злится она. – Где моя прежняя Полли? Я знаю, как все тяжело, но ты серьезно меня беспокоишь.
Она идет за мной в спальню. Я неловко вынимаю Луи из кроватки и начинаю качать.
– Это ты из-за Мэтта? Если все так плохо, тебе нужно с ним поговорить. Вот почему ты так много пьешь?
Я пожимаю плечами.
– Я хотела выпить еще, но ничего. Если тебе нужно идти, то иди.
– Ладно. – Джейни целует на прощание Луи. Я слышу, как захлопнулась входная дверь, и начинаю рыдать, прижимая к себе Луи.
Укачав Луи и вскоре уснув, я слышу шум. Сонная, нащупываю выключатель и вижу, как Мэтт, не раздеваясь, падает на постель рядом со мной.
– Ты где был?
– Далеко, – бормочет он.
– Ясное дело. Где?
– Не имеет значения.
– Это не ответ.
– Больше ты ничего от меня не услышишь.
– Я пыталась дозвониться до тебя весь день.
Мэтт переворачивается на другой бок, спиной ко мне.
– Не надо, Полли, не сейчас.
– Нет, сейчас. Я беспокоюсь.
Он встает, выходит из спальни. Я слышу шум воды из крана.
Я подхожу к двери ванной, смотрю, как он плещет себе водой на лицо.
– Ступай в постель, – говорит он.
– Какие-нибудь новости о доме есть?
– Ты сама знаешь, что нет. – Он хватается за край раковины и стоит, опустив голову.
– Не знаю. Я ничего не знаю! Ты же не разговариваешь со мной. Если у нас неприятности…
– Не доводи меня, Полли.
– Я должна знать! У нас есть сын! Почему ты не можешь продать этот дом? Что происходит?
Он поворачивается ко мне.
– О’кей, если ты хочешь знать, я пропустил пару платежей… Я не мог выкупить залог, и банк решил взыскать долг. Теперь ты довольна?
– Ну, это действительно поможет, – говорит он, увидев, что я допиваю на кухне остатки вина.
Меня едва не тошнит от тревоги. Мне хочется одного – натянуть одеяло на голову, сбежать от этой жизни.
– Мы станем бездомными, тебя обанкротят… – говорю я. – Все это сплошной кошмар. Мне надо было послушать моих подруг, Хьюго, маму…
– Заткнись ты, Полли! – Он выхватывает у меня бутылку. – Кто ты на хрен такая, чтобы меня критиковать? Называешь себя матерью? Ты пропойца, а не мать.
Но я не слышу. Я далеко.
– Мы будем бездомными…
– Заткнись!
– …нас выбросят на улицу.
Я чувствую удар.
Меня обжигает пощечина.
– Ох, Полли, прости, прости, – бормочет он, обнимая меня. – Я люблю тебя, люблю.
Он вновь и вновь повторяет эти слова, которые мне так нравилось слушать когда-то. Но теперь я еще никогда не ощущала себя такой одинокой и опустошенной.
25
Утром в понедельник Джим, Бен, Нелли и я отвели детей в школу и теперь сидим за нашим обычным угловым столиком в «Ромашке». Джим выглядит усталым. По его словам, у него был адский выходной. Все началось вечером в пятницу, когда ему пришлось пойти с женой на корпоратив.
– А чем она занимается? Я что-то забыл, – говорит Бен.
– Она юрист.
– Что же было ужасного в пятницу? – спрашиваю я.
– Такие корпоративы – это тесты на выживание. – Джим помешивает чай. – Тамошние мужики считают меня скучным стариком, домашним папашей.
– Я уверена, что это не так, – возражаю я, хотя допускаю, что так и есть.
– Считают, считают. Я буквально слышу их мысли: «Господи, о чем мы говорим с этим фриком?»
– Погляди на меня, – вмешивается Бен. – Если бы многие из тех парней, с кем я работал, увидели, как я гуляю с Нелли и пью чай, пахнущий, – он поднимает кружку, нюхает, – компостом!.. они бы подняли меня на смех. Но мне плевать.
Джим кивает.
– Я знаю, что нужно быть выше этого и не переживать, но трудно не раздражаться, когда к тебе подходят и говорят: «Я бы не смог переменить подгузник», а один даже похлопал меня по спине со словами: «Где твой фартучек, Джимми?»
– «Если б он был у меня, я бы тебя придушил им», вот как надо было ответить, – возмущаюсь я, насмешив Бена.
– Я просто посмеялся, но мне очень хотелось сказать ему: «Знаешь, приятель, я могу делать твою работу, стоя на голове, а вот сможешь ли ты – мою?»
Потом Джим рассказывает нам, что Тео, его младшего, тошнило все выходные. Первый раз у рыбного прилавка в Сэйнсбери; второй раз у кассы. Он кое-как довез Тео и Мэйси до дома, но Тео тошнило и в машине. Просидев день дома, они взбесились, и Мэйси чуть не убила брата игрушечной скалкой.
– Бедняга, я сочувствую тебе, – говорю я. – Где же была Камилла?
– В офисе. Обычно она не работает по выходным, но тут у нее был аврал.
– Ты хотел бы снова с ней поменяться? – спрашивает Бен.
– Нет. Мне только не хватает хотя бы небольшого признания моих заслуг. Я знаю, что мамы испытывают то же самое, так почему люди героизируют мужчин, которые делают такую же работу, но… впрочем, хватит нытья, – говорит он, когда звонит мой мобильный.
Я лезу в сумочку. Опять какой-то непонятный номер.
– Алло? – Пауза. – Алло?
– Что? – спрашивают Бен и Джим, когда я нажимаю «отбой».
– Иногда случаются вот такие звонки. Вероятно, ничего особенного, – отвечаю я, стараясь скрыть свою озабоченность, и кладу телефон на стол. – Что ты говорил, Джим?
– Что за звонки? – спрашивает Бен.
– Там отключаются. Впрочем, это было лишь несколько раз…
– Ох, слушай, я получаю кучу звонков от ненормальных, – говорит Джим. – Там и свистят, и дышат, и просто молчат. Скучают люди, вот и бесятся.
– Полли, а ты сама не пыталась позвонить по этому номеру? – говорит Бен.
– Пыталась. И ничего. Там никто не отвечает. Скорее всего Джим прав – кто-то хулиганит либо ошибается номером.
– Наверняка, – кивает Бен.
– Бен, ты, наверное, идешь сегодня на концерт Хьюго? – спрашивает Джим, меняя тему.
Когда у меня снова звонит мобильный, Джим и Бен резко замолкают и смотрят на него. Я вижу на дисплее имя мамы и испытываю огромное облегчение.
Хьюго выступает в церкви Святого Петра, оранжевом здании на Ноттинг-Хилл. «Я хочу познакомиться с твоим так называемым другом, с которым ты проводишь так много времени», – сказал мне на днях Хьюго.
Бен ждет у входа и не сразу узнает меня, когда я появляюсь в платье и на каблуках. На мне простое красное платье с длинными рукавами и мелкими пуговицами.
– Ты хорошо выглядишь, – говорит он, снимая темные очки. – Мне нравятся твои… – Он снова пристально смотрит на меня, словно не понимая, что я с собой сделала. – Твои волосы, – решает он. – Да, нравятся.
– Спасибо. Ты тоже хорошо смотришься. – Я показываю жестом на его бледно-розовую рубашку и темный пиджак.
Он усмехается и подает мне руку.
– Знаешь, Бен, вообще-то ты очень красивый, когда улыбаешься.
В церкви гул голосов. Мы проходим вперед и садимся на скамью рядом с пожилой парой.
– Сколько времени длится концерт? – Бен смотрит программку с «Реквиемом» Моцарта.
– Не меньше трех часов, это если без перерывов и молебна в конце.
Он поворачивается ко мне, на лице протест, но тут же видит мою улыбку.
– Тебя так легко поддразнить, Бенджамин! – говорю я.
У боковой стены церкви стоит группа слепых певцов, у всех черные галстуки-бабочки. Они готовятся занять свои места. Хьюго говорит мне, что перед концертом их руководитель всегда кипит и бурлит и неизвестно каким чудом размещает всех на сцене.
Под разговоры зрителей оркестранты садятся перед пюпитрами и принимаются настраивать инструменты. Хористы поднимаются цепочкой на сцену, держа в руках нотные папки.
– Вон Хьюго. – Я показываю на самого высокого певца, который возвышается над всеми как пальма, его галстук скособочился. – А вон его бывшая подружка, Рози, – я киваю на блондинку в первом ряду. Они мирно разошлись, когда Луи было около двух лет. «Я не хотел на ней жениться, – объяснил Хьюго. – Я должен быть честным».
У Хьюго бас, и потому он садится в заднем ряду рядом с маленьким лысым очкариком. Хор напоминает мне автобус с пестрой толпой разнокалиберных пассажиров или наш клуб АА.
– Я не смогла бы там стоять, – замечаю я.
– Почему?
– Начать с того, что я не могу петь. В школе меня всегда заставляли молча шевелить губами во время выступлений. Я пою так, словно кошке наступили на хвост. А от моих голосовых связок осыпается стекло.
– Неужели все так ужасно? Не может быть!
– Уж поверь мне.
– Ты бы согласилась за миллион фунтов подняться на сцену и спеть соло?
Я пожимаю плечами.
– Нет, серьезно, я не умею петь, и зрители заплатят миллион, чтобы только не слышать меня. Все музыкальные таланты нашей семьи достались Хьюго.
– Несправедливо.
– И рост тоже.
– Дважды несправедливо. Зато ты получила красоту и мозги.
Я улыбаюсь, чувствуя, что он все еще смотрит на меня. Он переводит взгляд на сцену, когда там под вежливые аплодисменты появляется толстяк-дирижер. Публика затихает. Начинается концерт.
К середине «Реквиема» я забываю обо всем. Гляжу на Хьюго, меня распирает гордость. Когда я пила, я ничего не воспринимала живо, даже рождение собственного сына помню смазанно. Вот и в такой день, как сегодня, я бы придумала какой-нибудь повод, чтобы не приходить сюда, а заглянуть в паб. Теперь я с большим облегчением замечаю в себе перемены. Вот запела одна из солисток, и меня переполняет благоговение перед ее голосом и красотой – эта тоненькая блондинка в бледно-бирюзовом шелковом платье покачивается в такт музыке. Когда она открывает рот, из него льются поразительно чистые звуки. Как это происходит? Откуда берется такой дар? Я вспоминаю, как мы с Луи поем дома под его CD «Энни»[8]. Когда я запеваю «Завтра», Луи смеется и «в панике» закрывает ладонями уши.
Когда исполняется «Лакримоза», я незаметно гляжу на Бена. Он сидит, целиком поглощенный музыкой. На его глазах блестят слезы. Концерт закончен, хористы кланяются. Зрители восторженно аплодируют, мы с Беном тоже.
Пока Хьюго переодевается, мы с Беном остаемся на своих местах. Вскоре в зале сидим мы одни.
– Я и не предполагал, что мне понравится этот концерт, – прочувствованно говорит Бен. – Если честно, то я ждал его с некоторым ужасом. – В его лице что-то дрогнуло.
– Бен, все в порядке?
Он внезапно плачет, извиняясь, бормоча, чтобы я не обращала на него внимания.
– Бен? – Я трогаю его за плечо. – Что такое?
– Я думал о Грейс. Она часто говорила мне, что я обыватель; дело в том, что я никогда не любил классическую музыку. А она всегда слушала Моцарта, когда готовила, или еще другого парня, кажется, Баха. Сегодняшний концерт заставил меня вспомнить о ней… Мне не хватает ее, Полли, – говорит он с дрожью в голосе.
Я тру его спину.
– Сейчас я думал о том, что она больше никогда не увидит Эмили, не увидит, как растет ее дочка. У нас с ней почти не было детства. Оно было богатое, но пустое. Лучше жить в вагончиках и в бедности, но с заботливыми родителями, чем так, как мы. У нас были только мы вдвоем, а теперь ее нет. Нет самой доброй и ласковой женщины, которая никогда не говорила с ненавистью о мире и не помнила удары, нанесенные ей людьми. Ей хотелось быть хорошей матерью, но даже это у нее отняли. У Эмили должна быть мать, а не я. – Он сжимает руку в кулак. – Мне ужасно не хватает ее, и я растерян, потому что она была моей семьей, одна она. Ты еще так многого не знаешь обо мне, Полли, так много плохого.
– Иди сюда, – говорю я, обнимая его за плечи. Он падает в мои объятия, вцепившись мне в руку, его тело сотрясают рыдания. Я прижимаю его к себе, глажу его по спине, как ребенка. Я плачу вместе с ним. – Ты хороший человек, Бен, и никогда не думай, что это не так. Грейс бы тобой гордилась, у меня нет в этом сомнений!
Постепенно его дыхание становится ровным, он поднимает ко мне лицо.
– Только не говори Хьюго, что я так разнюнился. Я чувствую себя идиотом. Пожалуй, тебе надо было взять с собой Джима. – Мы улыбаемся. – Беспроигрышный вариант.
– Возможно. Но кому нужен беспроигрышный вариант?
Мы с Беном и Хьюго находим столик в людном итальянском ресторане на Уэстборн-Гроув, поблизости от церкви Святого Петра.
После наших с Беном бурных панегириков хору я добавляю, что бас был особенно хорош и что мне хочется попросить у этого солиста номерок телефона. Я зачитываю Хьюго меню. «Времена года», – говорит он, когда я дохожу в меню до пиццы. – И этого достаточно.
Стройная официантка в черном фартучке принимает наш заказ.
– Вино? – подсказывает она, держа наготове ручку.
– Нет, – отвечаем мы в один голос.
Она убирает со столика бокалы.