Все аплодируют, даже Эмили.
Потом мы все – Бен, Эмили, Луи и я – идем к нам домой. Не с пустыми руками – мы тащим шоколадный кекс в виде пиратского корабля и мешочки с подарками. Без всяких уговоров дети играют в спальне Луи в кондитерскую, а мы с Беном, воспользовавшись этим, шлепаемся на диван и закрываем глаза. Потом я все-таки не могу удержаться и нарушаю молчание:
– Габриэла так и мечтает снять с тебя штаны.
– Симпатичные сиськи.
Я закатываю глаза.
– Все так предсказуемо. – Долгая пауза. – Она все время флиртует. Такое впечатление, что ее муж всегда в отъезде и ей скучно.
– Джим влюблен в тебя.
– Нет, это не так. – Но я все-таки признаюсь Бену, что Джим был в самом деле чуточку влюблен, где-то год назад. Тогда у него дома была трудная полоса, жена все время работала, даже в выходные, и он злился до безумия. Как-то раз, за кофе, он начал говорить, что я единственная, с кем он может говорить. Я помню, как он взял меня за руку; как потускнело от тоски и одиночества сияние в его глазах. Но Джим не в моем вкусе, к тому же я знала, что он любит жену, да и сама встречалась тогда с юристом Дэвидом. Я посоветовала Джиму поговорить с женой. Сколько супружеских пар губят свои отношения из-за того, что мало общаются и перестают понимать друг друга. – Не знаю, почему я стала что-то советовать Джиму, – добавила я. – Наверное, потому что у меня самой была не самая удачная семейная жизнь.
– Я не готов к близким отношениям.
– Бен, по-моему, Габриэла мечтает о горячем любовнике, чтобы пар шел.
– Полли, я хлебнул этого сполна. Больше не могу. Я хочу чего-то настоящего. Знаешь, у меня редко бывал трезвый секс.
Я поворачиваюсь к нему.
– В твоей семье были наркозависимые?
– Мой отчим. – Он молчит, словно понимает, что скажет сейчас неприятную для меня вещь. – Я не верю, что такие пагубные привычки заложены генетически.
– А я верю!
– Полли, мы не марионетки, – говорит Бен, жестикулируя перед моим лицом. – Посмотри на этот стакан. – Он машет рукой на кофейный столик, где стоит стакан с водой. – Представь, что это вино. Никто не заставляет меня взять его. Никто не заставлял меня пить всю ночь, с одиннадцати вечера до утра…
– Да, но…
– Ты хочешь сказать, что у тебя не было выбора? Что кто-то приставлял пистолет к твоему виску и заставлял пить?
В его тоне не было никакого осуждения, но у меня все-таки забурлила кровь. Все не так, как он говорит. Мне нравился вкус вина, вот и все. Это как вирус. Мне бы хотелось выпивать цивилизованный бокал вина за обедом или трясти в пабе ключами от машины у барной стойки и говорить: «Вот, не могу».
– Мой дед был запойным пьяницей. Тетя Вив алкоголичка. Я унаследовала плохой ген, – настаивала я. – Я молюсь, чтобы он не достался Луи.
Все равно Бен остался при своем мнении.
– Я считаю, что мы копируем наше детство. Если нас кормят в детстве шипучими напитками и бургерами, то и мы будем кормить наших детей этим дерьмом. Если…
– Да ладно тебе…
– Дай мне договорить, – твердо сказал он. – Мой отец умер, когда мне было четыре года, потом появился отчим, он бил мою мать и пил как лошадь, зато в качестве компенсации за его прекрасное поведение мы плавали на яхте к экзотическим островам. Мама любила весь этот гламур, хвасталась, что все ездят в Корнуолл, а мы плаваем на собственной яхте и пьем шампанское. Она не хотела слушать, как я плакал, когда отчим топтал мою любимую пластинку или бил меня ремнем. Я очень любил маму, и знаю, что она любила меня, но всегда защищала отчима и находила для него бесконечные оправдания. «У него стресс, он много работает, не беспокойся, Бенджамин». Отчим был злостным алкашом. Мама начала лгать, ей не хотелось признавать, что наша семья разбилась вдребезги. По-моему, она никогда не знала, явится ли он домой после работы. Если он не являлся, она делала вид, что у него много работы, хотя на самом деле он просто нажирался как свинья. У него был выбор, Полли. Он сделал его – стал дерьмом. Мама тоже сделала выбор – осталась с ним. Казалось бы, жизнь рядом с алкашом-отчимом должна была увеличить у меня склонность к алкоголизму, но я до сих пор не сделал выбор. Вот почему у меня остаются проблемы с личной жизнью! Я не хочу стать таким, как он, но для меня это большая проблема. Она у меня вот тут, – он постучал указательным пальцем по лбу. – Мы обязаны отвечать за свои поступки.
– Лично я отвечаю за свои поступки, – заявляю я, повысив голос. – Я никогда не обвиняла никого, кроме себя самой. Вот почему я хожу на наши собрания и обязательно посещаю каждую неделю моего консультанта. Я не могу снова погрузиться в это свинство. Мне приходится крепко работать над этим. Это я, Бен, безобразничала, я сама. Но все же думаю, что у меня какие-то проблемы с генетикой, которые не позволяют мне вовремя остановиться. Хьюго повезло, что ему не достался этот противный ген.
Бен поворачивается ко мне:
– Может, не будем об этом?
Я откидываюсь на диванные подушки.
– Пожалуй. Пока мы не покалечили друг друга.
В этот момент звонит мой мобильный. Я с облегчением хватаю его с кофейного столика, гляжу на дисплей и не узнаю номер.
– Алло? – Я жду. Тишина. – Алло? – повторяю я, потом слышу, что связь отключилась. Ну и ладно. Я поворачиваюсь к Бену.
– Кто это? – спрашивает он.
– Ума не приложу. Видно, ошиблись номером. Так что заставило тебя завязать? – продолжаю я, размышляя, сумела бы я взять себя в руки без Луи, или Хьюго с тетей Вив, или без моих друзей из АА.
– Только ты не смейся. Тебе это покажется странным. Мне приснился сон про моего родного отца. Он был летчиком. Я смутно его помню – огромного, доброго; он сажал меня на колени и читал мне книжки, – с грустью отвечает он. – Он всегда говорил нам с Грейс, что мы должны мечтать – так мы сможем стать в жизни тем, кем нам хочется. Вообще-то, – продолжает он, преодолевая боль, – он велел мне завязывать с пьянством, вечеринками, наркотиками и девками. Он хотел, чтобы я ушел из Сити, пока не убил окончательно свою душу. Я проснулся весь мокрый от пота и решил, что схожу с ума, но днем понял, что это реально и что это послание, вещий сон. Хотя я в общем-то атеист…
– Так что было потом?
– Я понимал, что мой отец прав. Я и до этого часто думал, что мне нужна помощь, но каждый раз, когда говорил об этом с мамой, она уверяла меня, что выпить бокал хорошего вина – не грех и тут нет ничего плохого. Мама не любила говорить о серьезных вещах. Ей хотелось, чтобы все были довольны и счастливы, и поэтому, как говорится, заметала сор под ковер. Но я понимал, что больше не могу так жить. Грейс тоже понимала. Я не мог больше скрывать, что происходило у меня внутри.
– Что же происходило?
– Да ничего. В этом-то и проблема. Я ничего не чувствовал.
– И что же ты сделал?
– Пошел к врачу. Грейс пошла со мной. Я ушел с работы, поехал в Южную Африку и устроился там в центр реабилитации. Это было лучшее время в моей жизни. Я видел там потрясающий крикет. – Он улыбается, явно недоговаривая, как тяжело ему там пришлось. Поворачивается ко мне: – Полли, я давно хочу спросить у тебя одну вещь.
– Ну, давай.
– Что случилось с отцом Луи?
– Там все сложно.
– Как это получилось?
– Я встретила не того, кто мне нужен.
– В каком смысле?
– Во всех.
– Вы не видитесь с ним?
– Я ушла от него.
– Вы были женаты?
– Нет. Мы прожили вместе всего два года.
– Где он теперь?
– Не знаю, надеюсь, что далеко.
– Отправь его на Северный полюс.
– Надо бы еще дальше.
– А Луи уже спрашивает, где его папа?
– Иногда. Теперь, когда он ходит в школу, он начал задавать больше вопросов.
– Он скучает без отца?
Я слегка задумываюсь.
– Да. Он скучает, но только не по Мэтью, потому что почти не знает его, а по папе. Он уже начал сравнивать себя с другими одноклассниками, ведь у многих там нормальные семьи с обоими родителями. – Да, в чем-то хорошо, что он проводит много времени с Эмили; так он скорее поймет, что не все семьи такие, как на картинке, где нарисован дом с четырьмя окнами и опрятной дверью, маргаритками в саду, солнечным светом, с мамой и папой, которые держат за руку своего ребенка.
– Эмили никогда не спрашивала меня о своем отце, возможно, оттого, что он никогда не был рядом.
Мы молча сидим.
– Мне понравился сегодняшний день, – говорит Бен. – Кто бы мог подумать, что детский праздник в надувном замке может быть таким забавным?
– Я видела, как ты танцевал с Эмили. Знаешь, она действительно вылезает из своей раковины.
В его глазах мелькнула гордость. Я вспомнила, каким впервые встретила Бена у школьных ворот – он шел понурый, опустив голову, руки в карманах.
В тот вечер, целуя Луи на ночь, я думала о Мэтью. Я не рассказала Бену о нем даже и половины правды.
13
– Как вы чувствуете себя сегодня? – спрашивает Стефани Грин, мой психолог-консультант. Ей слегка за сорок. Слушая меня, она щурит голубые глаза. Недавно она покрасила волосы в каштановый цвет, теперь на ее голове аккуратная, очень короткая стрижка.
– Минувшей ночью я не могла уснуть, – говорю я ей. – Я думала над словами Бена. Нет, мы не спорили, скорее это была мирная дискуссия. Он не согласен со мной, что алкоголизм – наследственный недуг. В его семье алкоголиком был лишь отчим и больше никто. Что вы скажете?
– Я считаю, что это возможно. Существует поведение, полученное в результате обучения. Ваш Бен ребенком наблюдал пьющего взрослого. В детстве вы знаете только то, что видите. Многие люди рождаются с потенциалом к какой-то пагубной зависимости. Иногда он реализуется, иногда нет. Часто главную роль тут играет катализатор. Не думаю, что все происходит случайно, этому всегда способствуют глубинные процессы. По моему многолетнему опыту я вижу определенный тип личности. Главное же, какая бы ни была причина, мы учимся на основании нашего прошлого и берем на себя ответственность. – Она замолкает, как будто сказала что-то личное. Иногда я гадаю, не говорит ли она о своем собственном опыте.
Я хожу к Стефани уже четыре последних года, и наши отношения чисто профессиональные, но все равно мы явно становимся ближе. И все же я ничего не знаю о ней. Здесь уютно, на полках полно книг, на столе всегда цветы, но нет никаких фотографий. Нет ничего личного, что могло бы сказать о той жизни, которая у нее за пределами этой комнаты.
– Расскажите мне о Бене подробнее, – говорит она, снова переводя разговор на меня. – Он ваш новый друг? – Стефани любит составлять картину моей жизни.
И пока наше время не истекает, я рассказываю ей все, что знаю о нем, не замечая, как много я говорю.
По дороге домой я понимаю, что впервые за все годы Стефани одобрила мою дружбу с мужчиной. Она всегда бесстрастно слушала, когда я рассказывала о моем последнем бойфренде, юристе Дэвиде, о том самом, с кем я познакомилась возле скульптуры Пикассо. Только однажды улыбнулась, когда я восхищалась его умением контролировать все аспекты жизни. Он жил под лозунгом «Умеренность во всем». Я сказала Стефани, что если я открою плитку шоколада, он будет сожран буквально за пять секунд. Я дразнила Дэвида, называя его «Мистер Два-Квадратика», поскольку он позволял себе после ужина только два кубика горького шоколада, а остальное снова заворачивал в серебристую фольгу и убирал в холодильник. Теперь мне ясно, что между Мистером Два-Квадратика и мной никогда не могло получиться ничего серьезного.
Весь вечер сегодня Луи был какой-то притихший.
– Что хорошего ты сегодня сделал? – спрашиваю я, укладывая его спать.
– Ничего, – бормочет он, стиснув свои маленькие челюсти.
– Луи, что-нибудь случилось? – Я глажу его по голове.
Его лицо становится мрачнее тучи.
– У всех в школе есть папа, а где мой?
– Ох, Луи, мы уже говорили с тобой об этом.
– Люку в школе его папа помогает снимать ботинки и куртку.
– У Эмили тоже нет папы, – возражаю я. – У нее есть дядя Бен. Иногда в жизни не все бывает так просто, как хотелось бы нам. Но у тебя есть дядя Хьюго и…
– Но он не мой папа! Где мой папа? – Луи сердито брыкается под одеялом.
– У него проблемы.
– Какие проблемы? – Снова брыкается. – Почему я не могу его увидеть? – По его щекам текут слезы. Он швыряет на пол своего любимца Фидо и рыдает. – Я хочу папу!
Я не могу заснуть и потому сижу в кресле-качалке.
Я сидела с Луи, пока его не сморил сон.
Ни дня не проходит, чтобы я не чувствовала себя виноватой из-за того, что у Луи нет отца. Стефани утверждает, что надо просто жить дальше, что я могу сделать только одну вещь – извлечь урок из той неудачи в личной жизни. Она права, но мне все-таки часто хочется перенестись в прошлое и сделать там многое по-другому.
Вот если бы я могла сделать по-другому одну какую-то вещь, я бы вернулась в тот вечер, когда впервые встретила Мэтью. Тогда я работала с малышами, но потом приходила домой, переодевалась и шла в бар.
Там мы встретились с ним.
Я знала, что с ним мне будет нелегко.
Мне надо было послушать Хьюго.
Надо было просто уйти.
14 2006
Я мчусь по коридору, вбегаю на кухню и наваливаюсь на столешницу, переводя дыхание. Родительницы не должны видеть меня такой! Меня только что повысили в должности! Я не могу терять такую работу. Я люблю эту работу. Хорошо еще, что сегодня пятница. Я закрываю лицо ладонями. О чем я думала прошлой ночью? Мне не следовало ходить вечером в бар. Я говорила Хьюго, что он зря решил отметить свой день рождения в четверг. Никто не сможет расслабиться, если на следующий день надо идти на работу. Он возразил, что некоторые из его друзей уезжают на выходные, что четверг единственный вечер, когда всех можно собрать. Я роюсь в сумочке, ищу освежитель дыхания, прыскаю себе в рот и чуть не задыхаюсь. Пахнет он непонятно чем, не мятой, но все равно это лучше, чем дышать перегаром на родителей малышей.
Я смешиваю краски и сейчас буду рисовать с детьми рождественские открытки, а сама смутно припоминаю, что Хьюго ворчал на меня вчера. Нет-нет, сегодня вечером я останусь дома. Уберусь в квартире. Что-нибудь приготовлю, может быть, даже испеку. Мы с братом снимаем убогую квартирку с двумя спальнями в Шефердс-Буш, за Аксбридж-роуд. В целом все нормально, но иногда я чувствую, что он не одобряет мой стиль жизни. В конце недели я хожу на вечеринки и часто приползаю домой под утро и дрыхну потом полдня. Но ладно тебе, Хьюго, мне двадцать шесть. Для чего тогда выходные? Мы молоды! В двадцать лет пьют все. Я бросила учебу в восемнадцать. Хьюго учится в Дареме, его специализация – английский. Он общительный, у него много друзей, но, в отличие от меня, никогда не любил вечеринки, потому что чувствует себя неуверенно среди толпы и в полутемных ночных клубах. «Если я пойду в туалет, а все отправятся на танцпол, я их уже не найду. Еще хуже, Полли, если я в том месте прежде ни разу не был, а все уже набрались и забыли про меня».
Смешав краски и расставив столики в классной комнате, я хватаю косметичку и привожу себя в более-менее приличный вид.
Хотите верьте, хотите нет, но я люблю свою работу. В моем классе восемнадцать двух- и трехлеток. Мне всегда нравилось играть с детьми. Мама утверждает, что у меня настоящий талант к этому. «Вероятно, потому что ты сама так и не повзрослела», – добавляет она. Типично для нее. Не может сказать комплимент, чтобы потом не понизить его. Впрочем, своих детей мне пока что не хочется. Я не хочу никакой ответственности за пределами нынешней. А тут я помогаю им учить алфавит, считать, рисовать, высмаркивать нос.
Я расчесываю длинные темные волосы, закалываю их и вспоминаю свои школьные дни. Я окончила школу с тремя неудами: двумя D и одной Е. Мама настояла на их пересдаче. Весь следующий год папа оплачивал репетитора, и я сдала те предметы на удивление хорошо (три В), потому что родители обещали в случае успеха отправить меня на год в Париж – учить французский. Париж, столица гламура! Я вспомнила слова тети Вив про то, что я когда-нибудь открою в Париже свою патиссерию. Короче, в том году я почти не кулинарничала, зато бродила по Елисейским Полям и переживала бурный роман с парижанином.
Мне стукнуло двадцать, когда я вернулась с разбитым сердцем. С французским языком было все хорошо, я сдала устный и письменный экзамены, но моя личная жизнь потерпела крах. Я познакомилась с неким парнем по имени Адриен, который работал в музее Родена и немного занимался скульптурой. Я вспоминаю, как мы бегали по улицам под проливным дождем, держась за руки, смеялись, целовались. Одно время мы были так увлечены друг другом, что пошли в церковь, сейчас даже не помню, в какую, а там вцепились в священника со словами: «Мы любим друг друга. Обвенчайте нас!» Он спросил, в курсе ли мои родители, что я задумала, а я ответила, словно на сцене «Ромео и Джульетты»: «Мои родители не поймут! Они считают, что я слишком молодая!»
Адриен бросил меня через несколько месяцев. «Я встретил другую», – сообщил он без церемоний. Сейчас, оглядываясь назад, я не жалею об этом. Это была невинная любовь, и она должна была неизбежно закончиться ничем. Вернувшись, я решила жить в Лондоне. Я нашла работу – рекламировать постановку «Отверженных» и продавать билеты. Я постоянно меняла квартиры, спала на полу, экономя деньги, и наконец накопила достаточно, чтобы снимать квартиру вместе с Хьюго. Мы всегда хотели жить вместе, с самого детства.
Я стираю с лица комочек косметики, гляжу на часы и мчусь в класс.
Я стою перед учениками.
– Как лает собачка?
– Гав-гав! – дружно отвечают ребятишки, некоторые хохочут.
– Давайте скажем слово КОТ!
– К… – говорят они, – О… Т!
– Как мяукает котик?
– Мяу-мяу!
Я гляжу в окно; великолепный зимний день, голубое небо.
– Правильно. Знаете что? Пойдемте гулять, – говорю я, решив, что свежий воздух пойдет всем на пользу. Помогаю им надеть курточки и шарфы. Некоторые из детей пришли в шерстяных шапочках. Под детский смех и щебет я вывожу их на площадку, солнце светит на наши лица. – Свежий воздух всем полезен, – говорю я им.