Лунд уже снова с головой ушла в видеозаписи.
— Что? — оторвалась она.
— Я просто не понимаю. У нас такой прорыв в деле. А он не говорит ни слова и уходит кому-то звонить.
Она отмахнулась от дыма его сигареты:
— Я же просила не курить здесь.
— Раньше, пока не случилось все это дерьмо, я работал в маленьком городе на юге. Там никто не жаловался на дым.
— Тогда, может, вам лучше вернуться?
Майер как будто посмурнел.
— Не могу, — только и сказал он.
В кабинет решительно вошел Букард:
— Проверьте охрану — прошлое, алиби, график работы. Приведите того старика, который…
— Он этого не делал, — вставил Майер.
— Доложите мне обо всем, что найдете на охрану.
— Это не охранник, — сказала Лунд. — Там совсем не те люди, они не стали бы ухаживать за молодой девчонкой вроде Нанны, дарить подарки, которые ей и не снились…
— Займитесь охраной. О результатах доложите, — повторил Букард.
Она продолжала думать вслух, не могла бы остановиться, даже если бы захотела.
— Должно быть, он имеет более высокий социальный статус, чем Нанна. И при этом уверен в том, что ему все сойдет с рук, так как считает остальных людей существами низшего порядка. Мы…
— Это уже проверено, — перебил ее Букард.
— Что? — спросил Майер.
Лунд чуть не расхохоталась:
— Проверено? Кем? Это дело ведем мы. Если мы не проверили…
Букард взорвался:
— Если я говорю — что-то сделано, значит это сделано! А теперь займитесь наконец охраной. — И он решительно пошел прочь.
Лунд бросилась за ним, и следом Майер.
— Нет. Ты не говоришь всего, Букард. Кому ты звонил?
Он торопливо шагал к своему кабинету, не оборачиваясь.
— Вас не касается, кому я звонил, — сказал он на ходу.
— Стойте! Стойте! — Майер тоже разозлился. — Это бессмыслица какая-то.
Букард только повел плечом, не сбавляя шага.
— Я требую, чтобы ты объяснил, что происходит, — заявила Лунд.
Наконец он остановился. Широкая грудь тяжело вздымалась, на лице страдание.
— Пойдем со мной, — махнул он рукой.
Они оба двинулись к нему.
— Лунд, не вы! — рявкнул он Майеру.
Она посмотрела на замершего рядом Майера, постаралась улыбнуться. А потом пошла за Букардом, уже не обращая внимания на невразумительные жалобы за спиной.
Шеф вошел в первый попавшийся пустой кабинет и прикрыл дверь. Вот тогда она отбросила субординацию. Она знала его с первого года своей работы в полиции, училась у него, иногда ругалась с ним, бывала у него в гостях. И пока была замужем, они даже иногда играли в гольф двое на двое.
— Мне ты можешь сказать, — проговорила Лунд. — Дальше меня твои слова не пойдут, ты знаешь.
— Этому своему кретину, — он кивком указал на коридор за дверью, где они оставили Майера, — тоже можешь сказать, я не против.
— Майер нормальный парень, — сказала Лунд. — Он лучше, чем сам думает.
Шеф воздел руки и принял высокомерный вид, как всегда, когда отчитывал кого-то.
— Если я говорю, что мэрия ни при чем, — наставительно продекламировал он, — значит мэрия ни при чем.
Она недоверчиво склонила голову набок.
— Послушай, Сара, — перешел на человеческий тон Букард, — я не меньше твоего хочу, чтобы это дело было наконец раскрыто.
— Тогда почему ты связываешь мне руки?
Его задели эти слова.
— Я твой босс, и я решаю, что тебе делать. Все.
И он ушел.
Обиженный Майер хотел знать, что сказал Букард.
— Ничего, — коротко закрыла тему Лунд. — Как далеко мы смотрели, когда проверяли телефон Нанны?
— Не знаю. Наверное, дней семь-восемь. Там не было ни одного звонка из ратуши, только одноклассники да родители.
— Можете снова заняться этим? Только нужно проверить более ранние звонки.
Они услышали, что в их кабинете надрывается телефон. Она пошла ответить, Майер побежал за ней, воя на ходу:
— Так что сказал Букард? А, Лунд? Лунд!
Звонил какой-то радиожурналист. Просил прокомментировать ход расследования и кампанию Хартманна.
— Мы слышали, что внимание полиции вновь сконцентрировано на городской администрации, — сказал он. — Хотелось бы знать причины. Неужели Хартманн под подозрением?
— Кто вам такое сказал? — воскликнула Лунд.
— У нас есть источники.
— Тогда пусть ваши источники сами комментируют все, что вас интересует, — сказала она и сунула трубку Майеру.
— Что сказал Букард, Лунд?
Ее телефон пискнул — сообщение. Она прочитала, тут же схватила куртку и сумку, с растерянным видом посмотрела на Майера.
— Мне нужно уйти.
— Куда?
— Держите меня в курсе, — сказала она и ушла, а Майер остался отбиваться от радиожурналиста.
Она бросила машину на тротуаре перед вокзалом — с включенными фарами, незапертую, куртку забыла на водительском сиденье, помчалась вниз по лестнице в джинсах и черно-белом свитере.
Снова полил дождь, облака спрятали луну. В подземном переходе к вокзалу несколько человек пережидали непогоду да парочка пьянчуг разогревалась перед дракой.
Поезд на Стокгольм отходил через несколько минут. Ему предстояло ночное путешествие, начинавшееся с Эресуннского моста. Она тоже могла бы пересечь пролив. В любой момент. Если бы…
Только подумать: пять часов, и она в Стокгольме. В новой жизни с Бенгтом и Марком. Спокойная работа, другой мир.
Он стоял рядом с вагоном со стаканчиком кофе в руке. Левый локоть в гипсе, лицо еще все в синяках.
Лунд остановилась. Она вдруг поняла, что не знает, что говорить. Что сделать. Он пока не заметил ее, смотрел в сторону поезда. Она еще могла развернуться и уйти. Может, так было бы лучше?
Но вместо этого она приблизилась к нему, сказала в спину:
— Бенгт.
В обернувшемся к ней знакомом угловатом лице она прежде всего увидела боль — физическую и душевную.
Первое, с чего начинаешь, — это извинения. Всегда.
— У нас опять проблемы. Прости. Там было…
Ее глаза наливались слезами. Слова не складывались.
— Бывает.
Она махнула рукой себе за плечо:
— Давай поговорим обо всем в машине?
Она прочитала в его лице то, чего никогда ранее не видела: отстраненность. И что-то похожее на жалость.
— Слушай, я понимаю, почему ты не хочешь пожить у моей матери. — Лунд отказывалась верить своим глазам. — Но я не думала, что это затянется.
Надежда. План.
— Давай найдем гостиницу, — сказала она. — Снимем семейный номер. Дня на два, на три, не больше.
Он медленно качал головой, и она судорожно искала слова, которые остановили бы его.
— Мы слишком поспешили, Сара, — сказал он тоном невыносимо далеким и бесцветным. — Может, все к лучшему. Переезд в Швецию…
В глазах вновь защипало, но она боролась.
— Нет! Мы не поспешили. О чем ты? — Одинокая слеза ослушалась ее и побежала вниз по правой щеке. — Я хочу поехать к тебе. — Она зажала рот рукавом совсем как один из тех несчастных одноклассников Нанны Бирк-Ларсен. — Я хочу быть с тобой, Бенгт. Пожалуйста, не уезжай.
— Я больше не могу на это смотреть, — сказал он, потом, все еще с кофейным стаканчиком в руке, обнял ее на мгновение.
Краткое объятие. Дружеский жест. Ничего больше. Это даже не было похоже на прощание.
— Береги себя, — сказал он вскользь и вскочил в вагон.
Огни вокзала расплылись в глазах Лунд, пока она стояла и смотрела, как трогается с места поезд. Она плакала навзрыд, чего не случалось с ней уже много лет.
Слова — всегда загадка, особенно слова несказанные. Что они значат, что значит мир во всех своих странных и непостижимых обличьях — вот что всегда завораживало ее.
Она говорила Бенгту, что любит его, но говорила нечасто, из нежелания показаться назойливой. Да и к чему повторяться, что от этого толку? Она такая, какая есть, и счастлива этим. А цена…
Шершавый шерстяной рукав снова прижался к лицу, покалывая кожу.
На мгновение свет погас в ее глазах. Она очутилась в лесу Пинсесковен, среди мертвых деревьев с серебряными стволами. Она вновь гналась за мужчиной, который преследовал Нанну Бирк-Ларсен. Она вновь заблудилась, как, должно быть, блуждала Нанна в те последние, самые страшные минуты своей жизни.
Ночной лес…
Нанна мечется между березовыми стволами. Вот она сама пробирается сквозь тайны жестокой гибели девушки, Майер изо всех сил старается не отстать от нее. Они тоже исчезают в темном лесу. Осталась только развилка на пути — вправо или влево. Вверх или вниз. Прямая дорога скрыта из виду.
Она одна.
Она была одна с самого начала.
Наверное, Бенгт это разглядел. Понял, что, когда его нет рядом с ней, его нет и в ее мыслях. Что для нее ничего не имеет значения, кроме того, что видят впереди ее большие внимательные глаза. И даже это теперь превратилось в ложь, в насмешку, в преследование хохочущих во мраке фантомов.
У нее нет пути. Нет верного направления, определенного курса. Только поиск. Погоня без конца.
Поезд выехал с платформы на прямой и конкретный путь, который ведет на Эресуннский мост.
Это поворот, на который она не свернула. Это тропа, которая вскоре потеряется и зарастет.
Все они рыщут во тьме, охотятся за добычей внутри себя и вовне. Майер стремится удержаться на работе. Семья Бирк-Ларсенов не знает, как похоронить свою боль. Даже Троэльс Хартманн, лицо с плаката, замечательный, умный человек, — и он в глубине себя сражается с демонами, в этом она была уверена.
Так что, возможно, думала Лунд, не так уж она одинока.
Когда она вернулась в машину, позвонил Майер:
— Алло? Вы язык проглотили?
— Слушаю.
— Я связался с криминалистами, попросил еще раз проверить телефон девушки. В списке ее контактов пятьдесят три человека. — Он помолчал для усиления эффекта. — Нам дали только пятьдесят два.
Она еще не могла ни с кем говорить, ни о чем думать.
— Давайте завтра…
— Я нашел в материалах список звонков, которые она сделала в последние два месяца. Сравнил с той информацией, что сохранилась в ее телефоне. Нам давали неполные сведения, Лунд. Они сообщили нам не обо всех вызовах.
— Откуда вы звоните?
— С улицы. Или вы считаете меня идиотом?
— Нет, не считаю, сколько раз повторять?
— И вот что хуже всего. Первым человеком, который видел эти списки и телефон, был Букард.
Лунд продолжала вести машину.
— Это какая-то ошибка.
— Нет, все так и есть, Лунд. И мне это не нравится. Если Букард кого-то покрывает, то это наверняка Хартманн. Все на это указывает.
— Я не могу сейчас… — прошептала она.
— Если мы не можем говорить с Букардом, то с кем? Кто тянет за ниточки? Господи…
Она отняла телефон от уха.
— Лунд? Лунд!
Из темноты выросла громада полицейского управления. В этом бледно-сером дворце с извилистыми коридорами, бесчисленными кабинетами и потаенными углами она до сих пор могла запросто заблудиться.
Сара Лунд продолжала вести машину. Она ехала туда, где, по крайней мере на время, все-таки был ее дом.
В городском совете Копенгагена было четыре партии меньшинства, среди них имелись и правые, и левые, и те, кто застрял где-то на полпути, и все они постоянно переругивались и потихоньку наведывались к Бремеру в надежде выслужить пару-тройку доходных местечек в комитетах.
Без четверти десять Хартманн приветствовал глав всех четырех партий в своем кабинете. Он успел переодеться в чистую рубашку, побриться и привести в порядок волосы под пристальным вниманием Риэ Скоугор.
Он не улыбался. Эти люди были лишь частью игры, и расточать им улыбки Хартманн не собирался.
— Мы представляем пять партий и пять очень разных направлений в политике, — сказал он выверенным спокойным тоном. — Если мы посмотрим на предыдущие выборы, то голоса, полученные нами суммарно, обеспечили бы нам подавляющее большинство. — Он сделал паузу. — Подавляющее большинство. Судя по опросам в этом году, мы имеем сходную картину. Возможно, даже более благоприятную.
Йенс Хольк, лидер группы умеренных, самой крупной из четверки, был крепким орешком и достойным противником. Слушая Хартманна, он вздохнул, вынул носовой платок и начал демонстративно протирать очки.
— Это совсем не так скучно, Йенс, — сказал Хартманн. — Речь идет о разнице между победой и поражением. Бремер это понимает. Вот почему он так хотел дискредитировать меня во время последних теледебатов.
— Ты сам напрашивался, Троэльс.
— Нет, — настаивал Хартманн, — дело не во мне. То, что случилось со мной, могло случиться с любым из вас, если бы Бремер почувствовал в вас угрозу. Вот как теперь ведутся дела в городской администрации. И именно поэтому нам нужен мощный альянс, который свалит Бремера.
Маи Йуль, миниатюрная напористая женщина, создала свою партию зеленых из ничего. Она вызывала уважение, но веса среди коллег-политиков не имела, так как ее достижения за время пребывания на посту были ничтожно малы.
— Все это очень интересно, но что у нас общего? — спросила она. — На чем будет строиться наш альянс?
— У нас много общего, Маи. Образование, жилищная проблема, интеграция. И охрана окружающей среды. Вы не единственная, кого это волнует. У нас общего гораздо больше, чем различий.
— А ваша программа для иммигрантов? — В этом вопросе Йуль придерживалась правых взглядов. — Вы ведь ни за что не согласитесь свернуть ее.
— Верно, — кивнул он.
— Тут нас разделяет пропасть.
С ней согласился кто-то еще из присутствующих.
Он посмотрел на каждого из них, тщательно выбирая темы из сводки, подготовленной Мортеном Вебером.
— Лиф, помнится, в прошлый раз Бремер обещал вам снизить уровень оксида углерода. Этого не случилось. А что он сделал для пожилых людей? Ничего. Это ведь тоже один из ключевых пунктов вашей платформы. Биструп, создал ли он рабочие места, как обещал вам? Йенс, вы говорили о том, что в город нужно привлекать семьи с детьми, — разве что-нибудь здесь изменилось?
Все молчали.
— Если бы мы сейчас сидели в телестудии, я бы разнес вас в пух и прах. Вы просите, чтобы за вас голосовали, но никогда не выполняете своих обещаний избирателям. Потому что Бремер не выполняет обещанного вам. Но так не должно быть. Мы можем работать вместе. Мы можем найти компромиссные решения. У нас у всех есть такие пункты в программах, которыми можно пожертвовать. У меня тоже. — Он поднял свой предвыборный манифест, помахал им. — Это лист бумаги, а не Библия. Важно то, что по другим пунктам мы добьемся результата. С Бремером вы придете на финиш с пустыми руками, и вы это знаете.
Хартманн поднялся, раздал всем составленный Вебером документ.
— Я набросал проект сотрудничества наших пяти партий. Разумеется, это всего лишь черновик. Все можно обсудить. Вы наверняка захотите что-то изменить, я буду только приветствовать ваши предложения.
Он вернулся на свое место, пока остальные читали текст.
— Я понимаю, это серьезный шаг. Но только подумайте: объединившись, мы сможем предложить городу наш талант, нашу энергию и наши идеи, как сделать жизнь лучше. Если мы ничего не предпримем, он останется на своем месте и все будет как прежде: администрация, погрязшая в безделье, отсутствие воображения, никакой свежей крови…
— Я думаю, Бремер многое сделал на своем посту, — перебил его Йенс Хольк.
— Согласен! — воскликнул Хартманн. — Именно такой человек нужен был двенадцать лет назад. Сейчас…
— Это Копенгаген, а не рай. Пока в твоих предложениях я не увидел никаких доказательств того, что ты станешь таким же хорошим мэром. Скорее, наоборот.
— Я рад, что мы говорим откровенно. Но давай посмотрим, что думают по этому поводу избиратели.
— И к тому же, — добавил Хольк, — ты в плохих отношениях с парламентом. Одна из основных задач мэра — обсуждать бюджет города. Если парламент ненавидит тебя, он лишит город денег. Я действительно не вижу…
— С парламентом нужно говорить с позиции силы. Если бы мы заключили пятисторонний альянс… — Его рука взлетела над столом в широком жесте. — Тогда у нас стало бы гораздо больше власти, чем имеет Бремер. Как ты не понимаешь этого?
Йенс Хольк поднялся с места:
— Нет, не понимаю. Прости, Троэльс, но я в тебя не верю.
— Ты даже не взглянул на мои предложения?
— Взглянул. До свидания.
Маи Йуль тоже собралась уходить.
— Без Йенса нам это в любом случае не потянуть, — сказала она.
Остальные последовали за ней.
Когда кабинет опустел, Хартманн, сидя в голубоватом неоновом свечении «Палас-отеля», думал, не поторопился ли он. Примеров столь широкой коалиции история не знала. Возможно, он сошел с ума. Хотя, с другой стороны, сумасшествие в политике иногда играет свою роль. Когда старый порядок разваливается, некоторый хаос неизбежен. Вот тогда смельчаки и наносят свой удар.
И он здесь не единственный смельчак.
Мортен Вебер предупреждал, что Хольк сразу откажется от альянса и что другие последуют его примеру, а Вебер редко ошибался в своих оценках. Еще он сказал, что предложение Хартманна не останется неуслышанным, что его обдумают после встречи и что довольно скоро следует ждать звонков.
Хартманн налил себе бренди.
Ждать пришлось всего семь минут. Телефон зазвонил. Он взглянул на определившийся номер и рассмеялся.
Йенс Хольк ждал его во дворике ратуши, курил возле фонтана среди зарослей дикого винограда и плюща.
— Ты опять закурил, — заметил Хартманн, кивая на сигарету. — Напрасно.
— Да уж, дурная привычка.
Хольк был всего на пару лет младше Хартманна, примерно того же сложения и роста, начинал активистом студенческого движения; на первый взгляд он был еще довольно моложавым, но неудовлетворенность достигнутым уже сказывалась на его внешности. Темные волосы, модные очки в черной оправе, лицо строгого учителя — в последнее время он редко улыбался. И редко брился. В общем, выглядел неважно.