Но прежде чем отправиться в прокуратуру и приступить к защите Нонны Маевской, Машуня предприняла несколько важных шагов: она купила на последние деньги пробник духов и забежала домой переодеться во что-то более приличное, нежели простенький свитерок с юбочкой. Федорчука надо было сразить наповал.
Приведение себя в полную боевую готовность настолько затянулось, что когда Машуня уже облачилась в деловой костюм с галстуком, поела и надушилась новыми духами, было уже как-то поздновато.
— Бли-и-ин! — простонала она, посмотрев на часы. — Время-то! Время! Он уж скоро уйдет с работы!
Пекинес Геракл сел на свою мохнатую попу, почесал задней лапой ухо и тревожно вздохнул: поведение хозяйки было недоступно его собачьему пониманию. Кроме того он не любил хорошие запахи, он любил как пахнет подъезд с кошками, дохлые мышки и продукты его жизнедеятельности.
* * *Дело об убийстве Станислава Шорохова с самого начала показалось Федорчуку странным. Из детективов и учебников он знал, что наиболее сложными являются заурядные преступления, типа кражи кошелька в трамвае, а любые махинации со всякими излишествами и извращениями, как правило, распутываются легко: стоит только потянуть за нужную ниточку.
Грохнуть жениха на свадьбе да еще во время фейерверка — это, безусловно, преступление не из ряда тривиальных, но весь фокус-то и состоял в том, что Иван пока не понимал, за что ему тянуть.
Свидетелей у Федорчука имелось выше крыши — восемьдесят два человека. Но толку от них было ноль. Все показывали одно и то же: «Да я напился в хламину, пел песни (танцевал танцы, спал на стуле, ссорился с супругой, обсуждал кризис в Российской экономике и т. п.). Потом начался салют. Потом смотрю: жениха пристрелили».
Хуже всего было то, что свидетели еще и фантазировать начинали. Одна юная дама, например, предположила, что в Стаса вообще никто не стрелял. Типа его просто случайно зашибло фейерверком.
Так и не найдя очевидного решения, Федорчук принялся за скрупулезную работу: он вновь вызвал на допрос Бурцеву и лучшего друга погибшего Николая Соболева.
Впечатлительный юноша Коля с готовностью описал следствию всю картину Шороховского жития-бытия, в которой сочетались перманентная бедность и стремление к выпендрежу как взаимноисключающие обстоятельства. Но любую информацию из него приходилось тащить чуть ли не клещами: «Да я не знаю, чего рассказывать… Жили как все». Ничего подозрительного он не помнил, ничего из ряда вон выходящего не знал…
Зато Оксана Бурцева — нервная дамочка с целым багажом застарелых комплексов — сразу указала на потенциального убийцу. Она считала, что ее мужа из ревности застрелила Нонна Маевская. Мол, она специально подселилась к нему в квартиру, всячески старалась переманить его к себе, а когда стало ясно, что у нее ничего не выйдет, перешла к недвусмысленным угрозам.
Однако в этой версии было множество «но». Во-первых, Соболев категорически отрицал все показания Бурцевой: он божился, что Нонна никогда не претендовала ни на руку, ни на сердце Стаса, и все ее слова о грозящей Шорохову беде являлись вещим предвидением, а не угрозой. Во-вторых, было совершенно непонятно, где Маевская могла достать оружие, и куда она его дела после убийства.
Тем не менее Федорчук почел за лучшее арестовать эту дамочку хотя бы уже потому, что Бурцева и Соболев утверждали, что та знала о смерти Стаса как минимум за день до свадьбы.
Первый же допрос Нонны убедил Ивана в том, что он поступил правильно. Маевская была нисколь не похожа на сумасшедшую, но вопреки всякому здравому смыслу и впрямь считала себя ясновидящей. Она заявила, что все обвинения Бурцевой построены лишь на больном воображении и стремлении найти объяснение тому, что не укладывается в ее голове.
Нонна клялась, что из всего свадебного процесса помнит лишь отдельные куски, так как напилась еще в самом начале. Более того, Маевская на полном серьезе предсказала, что она проведет в СИЗО ровно одну неделю, по прошествии которой Федорчук собственноручно подпишет постановление о прекращении ее уголовного дела.
Честно говоря, услышав такое, Иван растерялся. В ясновидение, гадание, астрологию и прочую мистическую ерунду он не верил. Однако против Маевской у него действительно не было ничего, кроме ее пророчеств. Но ведь за это не посадишь! В любом случае у Федорчука в запасе имелись еще несколько источников информации: со дня на день должны были прийти результаты баллистической экспертизы найденной гильзы, а потом им были опрошены далеко не все свидетели. Вполне вероятно, что кто-нибудь из них хоть что-то да видел.
Кроме мороки со странным убийством, у Ивана была еще одна грандиозная проблема. Суть в том, что он взял и нечаянно влюбился в Машу Иголину. Это большое чувство накатило на него как-то внезапно, и он совершенно не знал, что ему с ним делать. После первой встречи на месте преступления, Федорчук долго обдумывал все происходящее, а потом все же решился пойти к понравившейся девушке под предлогом допроса свидетельницы.
Однако вместо Машуни его встретила ее мама. Иван хотел было поспешно ретироваться, но та затащила его на кухню, напоила чаем и, выспросив о детстве, родителях и служебных обязанностях, каким-то непостижимым образом догадалась о истинной цели визита.
Далее все пошло еще более удивительно. Как бывалый и опытный человек во взаимоотношениях полов мама предложила Федорчуку свое союзничество и посильную помощь в деле обаяния своей дочери. Она пообещала взять на себя домашнюю пропаганду, а ему посоветовала позвать Машуню к себе в прокуратуру и устроить ей там сюрприз с цветами и тортиком.
Но как показала практика, ни к чему хорошему эта затея не привела… И теперь Федорчук страдал, метался и мысленно хоронил надежды на светлое будущее.
* * *Иван уже собирался было отправиться домой, как вдруг телефон на его столе зачирикал.
— Федорчук слушает! — рявкнул он в трубку, отчего у собеседника должно было заложить ухо.
— Иван? Здравствуйте. Это Мария Иголина вас беспокоит.
— Мария?! — прошептал следователь, даже позабыв скрыть свою радость.
— Да. Мне необходимо посмотреть дело Маевской. Я являюсь ее адвокатом. Могу я сейчас подъехать?
— Да… То есть, нет. То есть…
— Чего?
Иван был в смятении. Это было просто невероятно: все мучавшие его вопросы вдруг сплелись в один клубок! С другой стороны, ему представилась реальная возможность познакомится поближе с Машуней. И кто знает, чем это может кончиться? Вдруг у него все-таки есть хоть малюсенький, но шанс?
— Знаете, Мария, а дело находится у меня дома, — соврал Федорчук как-то неожиданно. — Так что если хотите…
— Как дома?! — грозно перебила его Машуня. — Вы не имеете права! Оно должно находиться в канцелярии!
— Ну я его забыл, — вспомнил школьное оправдание Иван.
Машуня хотела было спросить «А голову вы не забыли?», но вовремя опомнилась и безапелляционно объявила:
— Тогда я еду к вам домой. Где вы живете?
* * *В превеликом волнении Федорчук влетел в комнату, где дислоцировались помощники следователей. У него было срочное дело к Гегемоншвили. Слава Богу, Миндия пока еще не ушел: вооружившись кружкой и обыкновенным кипятильником, он варил макароны быстрого приготовления.
Гегемоншвили внушал Ивану доверие не больше, чем всегда. Но сегодня все негативные эмоции надо было прятать: Федорчук был крайне заинтересован в знаниях и опыте своего помощника. Он хотел знать, за что женщины могут любить маленького, носатого, покрытого неистребимой щетиной потомка князей.
— Миндия! — позвал Иван тоном, не допускающим возражений.
Гегемоншвили живо обернулся.
— А? Шэф, это вы?! Макаронов нэ жэлаэтэ?
Но Федорчук отверг все попытки накормить себя.
— Не желаю. Миндия, скажи, пожалуйста…
Он чувствовал себя жутко неудобно и не знал, как начать.
— Вот тебе задачка на сообразительность, Миндия, — придумал наконец выход Иван и, помогая себе уверенными жестами, начал объяснять: — Вот смотри, есть у нас преступник, скажем, насильник. Понравилась ему одна жертва… Скажем, девушка. И вот жертва должна прийти домой к преступнику, а он не знает, что ему делать…
Выдав условия задачи, Федорчук остановился посреди комнаты и выжидающе посмотрел на Гегемоншвили.
— То эсть? — не понял Миндия. — Он нэ знаэт, как насиловать?
— Нет! — отмахнулся Федорчук. — Как насиловать-то он знает! Он не знает, как ему уговорить жертву, чтобы она… ну… словом… Чтобы он ей понравился.
— Ну, шэф, тагда он нэ насилник! — уверенно протянул Миндия. — За это мы его в жизны нэ пасадым.
— Нет, посадим! — жестко перебил Иван. — Условия задачи такие: было насилие, но перед этим были нормальные отношения между насильником и жертвой, которые очень понравились друг другу…
— А потом наступило насилие? — еще раз уточнил Миндия.
— Да!
— И мы теперь выясняем, как же насильник дошел до насилия?
— Вот именно!
— Надо подумать.
Федорчук облегченно вздохнул: в первый раз в жизни его помощник хоть что-то понял.
Тем временем Гегемоншвили зачерпнул чайной ложкой моток макарон и засунул его себе в рот.
— Сложная задачка, — произнес он, прожевав. — Нада правэсты слэдствэнный эксперымэнт.
— Это как? — не совсем понял Федорчук.
— Ну вот смотрытэ, шэф! Вы, напрымэр, насыльник, я, стала быть, жэртва. Я прихажу к вам в дом… — Тут Миндия протопал по комнате, не выпуская из рук кружки и ложки. — А вы начинаэтэ скланять мэня к палавому акту…
— Как именно я должен тебя склонять?! — выкрикнул Иван, теряя терпение. — В этом-то вся задача и состоит!
Миндия озабоченно поставил кружку на стол и заглянул шефу в глаза.
— А вы что, никагда никаво нэ скланялы?
— Ну, склонял, конечно… — буркнул Федорчук. — Только здесь совсем другой случай! Здесь надо так склонить, чтобы все было… Ну, красиво, что ли!
Гегемоншвили обхватил рукой колючий подбородок и забегал вокруг стола.
— Так-так-так… Значит, палавой акт, насылые… Но сначала все далжно быт красыва и аккуратна… Во! — воскликнул он. — Прыдумал!
Федорчук пытливо придвинулся к нему.
— Ну?!
— Значыт, вы — насыльник, я жэртва. Я сыжу, бэсэдую с вамы о пагодэ в Цэнтральном Нэчэрнозэмье и нычего нэ падазрэваю. — Миндия сел на стул и закатил глаза. — Тут вы ка мнэ падходытэ… Падхадытэ, падхадытэ! — скомандовал он. — Кладэтэ мнэ рукы на плэчи… Нагибаэтэсь к самаму маему ушку и нэжно шэпчитэ: «Любымая, я падарю тэбэ всэ звезды мыра!»
Неизъяснимо мучаясь, Федорчук проделал все, что требовалось.
— Я подарю тебе все звезды… — пробасил он.
И в этот момент в комнату вошла уборщица Михайловна. Ведро и швабра вывалились у нее из рук…
* * *Федорчук жил в старой части города в деревянном двухэтажном доме. В квартире у него имелось несколько предметов мебели, плита и холодильник. Все это было больших размеров и не подходило друг к другу по стилю. И не известно, как бы отважный следователь справлялся со своим хозяйством, если бы не его «Комитет помощи Федорчуку»…
Дело в том, что в каждой из трех соседских квартир проживало по замечательной старушке: баба Нюра и Софья Степановна — на первом этаже, а тетя Капа — на одной площадке с Иваном. Все три убеленные сединами женщины страстно любили Федорчука и всячески за ним присматривали. А он был им страшно благодарен и постоянно чинил в доме проводку, ввертывал лампочки и делал всю другую тяжелую мужскую работу.
Каждая старушка не могла нахвалиться на Ивана и постоянно ставила его в пример окружающим: тетя Капа — пролетариату, которому она продавала у проходной водку в разлив, баба Нюра — соратникам по Коммунистической партии, а Софья Степановна — окрестным детям (ибо в прошлом она была учительницей начальных классов).
… В квартире Федорчука пахло свежевымытыми полами и геранью. Баба Нюра только что закончила уборку и теперь с удовольствием смотрела на дело рук своих. Вообще-то Иван просил ее только накормить своего толстого рыжего кота Фису, но баба Нюра опять невольно исполнила роль Тимура и его команды: все пухлые юридические книжки были расставлены по полкам, герань и витиеватый кактус на подоконнике политы, а разбросанные по всем углам предметы гардероба водворились на место.
Тут бабин Нюрин взгляд застыл на барочном письменном столе, на котором возлежал Фиса и с интересом рассматривал свой живот и другие интимные места.
— Что, Фисонька, накушался? — спросила старушка кота. — Опять Ванюше волос своих насыпал? Э-э!
Котяра повел ухом, но от важного занятия не отвлекся.
В это время послышался скрежет ключа в замке, дверь решительно распахнулась, и взмыленный Федорчук вбежал в свои покои. Фиса тут же лениво спрыгнул и от греха подальше прошествовал к окну. Это было вовремя, потому что хозяин тут же грохнул по столу папкой с надписью «Дело».
— Здравствуйте, баба Нюра! — пророкотал он почтительно.
Внутренним чутьем соседка поняла, что Иван остро нуждается в уединении, и начала медленно и успокоительно передвигаться к выходу.
— Чайничек там у тебя, Ванюша, вскипячен, — как бы извиняясь, произнесла она.
— Спасибо! — благодарно отозвался Федорчук и распахнул створки шкафа, дабы разыскать в его недрах что-нибудь приличное из одежды.
— Хлеб там, в пакетике: Софья Степановна свеженький купила. А сдача на полочке.
— Большое спасибо! Даже не знаю, как благодарить…
— Да чего там! — скромно махнула рукой баба Нюра. — До свидания!
Как только дверь за ней закрылась, Федорчук в панике осмотрел свою квартиру, поморщился, повесил на гвоздик куртку и принялся беспокойно ходить из угла в угол. Паразит-Миндия ничем ему не помог, Машуня должна была прийти с минуты на минуту, а Иван ну совершенно не знал, что ему делать и как быть. В принципе, можно было бы позвонить ее маме и спросить дельного совета… Но вероятность того, что она вновь насоветует фиг знает что, была слишком велика.
— Теть Кап! — закричал Иван в сторону правой стены…
— Ой! — раздался в ответ низкий старушачий голос.
— Вы не видели мою белую рубашку?
— Да вон во дворе сохнет. Я стирала тут, и заодно твою прихватила.
— Как же? — почти простонал Федорчук. Ситуация теперь казалась ему просто неразрешимой. К нему должна была прийти девушка его мечты, а у него даже нет белой рубашки!
— А ты одень с голубыми полосками! — прогудела тетя Капа. — Тебе очень идет!
Но что голубые полоски по сравнению со свежей белизной?
* * *Машуня с превеликим трудом нашла нужный ей дом. Фонарей в этом районе города не наблюдалось, дороги были вымощены историческими булыжниками, что крайне критически сказывалось на обуви, и Машуня уже прокляла свое намерение именно сегодня прочитать дело Маевской.
Вдыхая особые запахи, которыми пахнут только старинные деревянные дома, она поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж и, обнаружив клеенчатую дверь с цифрой «4», нажала на кнопку звонка.
Федорчук открыл практически сразу, как будто стоял на стреме и ждал ее появления.
— Добрый вечер! — произнес он как-то сдавлено. — Милости прошу!
Машуня сухо поздоровалась, вошла в полутемную прихожую и только тут посмотрела на следователя. Он казался совсем огромным — выше ее на полторы головы, — что, впрочем, не мешало выглядеть ему несколько напуганным: по всей видимости, его внезапные чувства к ней нисколько не остыли. Все это было крайне мило и несказанно льстило самолюбию, а посему Машуня решила и в дальнейшем придерживаться выбранной тактики: быть неприступной, деловой и не переходить никаких границ. Пусть мама знает!
— Где можно ознакомиться с документами? — чопорно осведомилась она.
— В зале, — отозвался Федорчук и как-то весь поник, чем окончательно развеселил Машуню: она почувствовала над ним власть, и она ей понравилась.
Коричневая папка уголовного дела лежала на барочном столе. Иван молча отодвинул для Машуни стул. Она села и, достав из сумки тетрадочку с изображением Леонардо ди Каприо на обложке, принялась за труды.
Знакомиться с обширными материалами следствия пришлось долго: за несколько дней расследования Федорчук уже успел собрать целую коллекцию протоколов допросов свидетелей, протоколов осмотра места происшествия и заключений экспертов… Правда, непосредственно к Маевской все это не относилось, и единственной причиной ее ареста были зловещие пророчества, сделанные ею перед самой свадьбой. В своих показаниях Колька привел их содержание: мол, Нонна рассказала ему свой сон, в котором Шорохова убивают сразу после бракосочетания. Правда жена Стаса интерпретировала ситуацию несколько по-другому: она заявила, что Маевская зашла к ней на девичник и там, отозвав ее в другую комнату, стала отговаривать выходить замуж. Когда же Бурцева отказалась, Нонна начала угрожать ее жениху.
Да, картина была в общем-то ясная: как и предсказывала Маевская, у Ивана не было никаких шансов на полноценное обвинение. Что, разве где-нибудь в законе сказано, что гражданам Российской Федерации запрещено видеть вещие сны и всем о них рассказывать? Единственной зацепкой Федорчука была жена Стаса: она утверждала, что это были именно угрозы, а не пророчества. Но Машуня была уверена в обратном. В любом случае с Бурцевой стоило поговорить и выяснить все до конца. И если выясниться, что ее всего лишь предупреждали о гибели мужа, то Нонна окажется на свободе еще раньше, чем через неделю.
* * *Федорчук молча сидел на краешке дивана и изобретал, как ему быть. При виде склоненной над работой Машуни у него в голове помещалась только одна мысль: «Пропал! Я пропал!»