Федорчук молча сидел на краешке дивана и изобретал, как ему быть. При виде склоненной над работой Машуни у него в голове помещалась только одна мысль: «Пропал! Я пропал!»
Он очень старался не шевелиться и дышать тихо, чтобы, не дай Бог, не отвлечь ее. Но от этого почему-то начал задыхаться, застеснялся этого и на цыпочках проследовал в кухню. Нужно было угостить гостью чаем с чем-нибудь.
«Чем-нибудь» оказались булка с маслом и варенье из кабачков — продукт творчества Софьи Степановны. Федорчук сложил все это на поднос с надписью «Отличнику Школы милиции» и тут вспомнил, что совершенно забыл купить по дороге домой конфеты.
«Ну все уже, иди!» — приказал он самому себе, вдохнул побольше воздуха и двинулся в комнату с подносом.
Машуня все так же сидела за столом и, заглядывая в дело, строчила и строчила. Фиса прогуливался вокруг и неодобрительно посматривал на нее.
— Может, чайку? — осторожно спросил Федорчук.
— Спасибо, не откажусь, — отозвалась она, так и не посмотрев на Ивана.
Но тот все равно обрадовался и застыл рядом, держа поднос в руках.
— А вам из форточки не дует?
— Нет, не дует.
Федорчук уж и не знал, как проявить свою заботу, но тут Машуня закончила работу и, отложив папку, спросила:
— А вы не могли бы дать мне разрешение на свидание с подозреваемой?
— Конечно! — обрадовался Федорчук, но тут же как-то сник: — Только печать нужно будет в канцелярии поставить. Может, съездить?
— Да Бог с вами, Иван, — изумилась она. — До прокуратуры на автобусе-то ехать минут сорок… К тому же там все разошлись давно. Времени-то — восемь часов!
— Да! — признал Федорчук и сильно расстроился.
Машуня повернулась к нему и как-то по-новому взглянула.
— Я сама завтра печать поставлю, вы мне только подпишите… А вы-то чай будете? — спросила она потеплевшим голосом.
— Нет! — решительно отозвался Федорчук. — То есть буду!
— А где же ваша чашка?
— В раковине. Я сейчас, мигом!
Через минуту он притащил в комнату свою литровую кружку. Машуня тем временем согнулась и начала подзывать красавца Фису.
— Кыс-кыс, — шептала она. Но Фиса не обращал на нее внимания, ибо был занят: он умывал свою необъятную рожу.
— Фиса, тебя же зовут! — разгневался на кота Федорчук. — Иди немедленно!
Кот обиженно вытаращил глаза, но не пошевелился.
— Я кому сказал!
— Да отстаньте вы от кота! — поспешно заступилась за животное гостья. — Не хочет — как хочет.
Иван покорно кивнул и принялся за бутерброд с кабачковым вареньем.
* * *Машуне было до смерти прикольно смотреть на Федорчука. Как она и ожидала, при виде ее красоты он совершенно потерял дар речи и условно рухнул к ее ногам всей своей немаленькой фигурой. Но при всем при этом он был мил, предупредителен и где-то даже обаятелен…
— Скажите, Иван, а у вас на практике было много «глухарей»? — спросила она, чтобы еще больше смутить Федорчука.
Тот невольно упал с небес поэзии на грешную землю.
— Ну, бывали…
— А как вы оцениваете настоящее дело? — продолжала игриво глумиться Машуня. — Вы ведь, кажется, еще очень далеки от поимки настоящего убийцы?
— Ничего, поймаем, — сердито буркнул Иван. — Куда он денется?
— А пока вы будете его ловить, Маевская должна сидеть? — как бы между прочим поинтересовалась она.
Федорчук искоса посмотрел на нее.
— Сначала пусть объяснит, откуда она знала об убийстве! Неужели вы верите в эту чепуху насчет ее ясновидения?!
— Будущее покажет, — пожала плечами Машуня. — Мне она, например, напророчила, что я отобью ее у вас как пить дать…
— Ну, это мы еще поглядим, как вы ее отобьете!
— Может, поспорим?
И тут Федорчук впервые посмотрел на нее не как на богиню, а как на пятиклассницу.
— Вы хотите выиграть и что-то потребовать с меня? — как-то чересчур деликатно осведомился он.
Ах, он еще сопротивление оказывает ее очарованию?! Машуня аж вся подобралась.
— Ничего мне от вас не надо!
— Совсем ничего?
— Абсолютно.
— И вы даже не хотите, чтобы я вас проводил до дома?
— Не хочу!
— Пойдете одна по нашим темным улицам? Или останетесь у меня ночевать?
Машуня смотрела на него в полном недоумении. Кто здесь главный, в конце концов?!
— Ночевать я у вас, положим, под пристрелом не останусь, — заявила она неуверенно.
Между тем опасности, которые могли бы подстерегать ее в темных скрюченных улочках старого города, вдруг представились ей со страшной четкостью. Отказываться от сопровождения Федорчука было непростительной глупостью. И тут Машуня окончательно растерялась…
Но Иван поспешил проявить великодушие:
— Все же я вас провожу, Мария Владимировна, — сказал он, поднимаясь. — И если уж вам совсем не хочется, чтобы я шел рядом, я буду идти несколько позади.
Машуня улыбнулась ему благодарной улыбкой.
— Да ладно… Необязательно позади… И вообще, зовите меня Машей. И давай уже переходить на «ты».
… Когда они вышли из подъезда, Федорчук посмотрел на окна своего дома. Из бабы Нюриной кухни выглядывали все три соседки, которые вдруг как по команде скрылись за занавеской. «Ох уж мне этот родительский комитет!» — радостно подумал он и подал Машуне руку.
* * *Когда встревоженная и взбудораженная Машуня вернулась домой, Геракл подозрительно понюхал ее и отказался радоваться встрече. Видимо, он почуял, что от нее пахнет опасным конкурентом, который занял совершенно неподобающее место в хозяйском сознании.
— Моя-то! Иди ко мне! — позвала его Машуня, пытаясь продемонстрировать питомцу, что он ревнует совершенно напрасно.
Но Геракл гордо отворотил нос и пошел обижаться под диван. Он уже откуда-то знал, что все мысли Машуни порхают вокруг образа Федорчука, с которым оказалось необыкновенно интересно, надежно и уютно.
А любимый пес был забыт! Вероломная хозяйка даже не вспомнила о нем за весь вечер!
— Ну и как хочешь тогда! — сказала Машуня шепотом. — А Иван, между прочим, умный и заботливый. И еще красивый…
Пекинеса это сообщение нисколько не обрадовало, и он сделал вид, что беззаботно выгрызает блоху из лапы.
— Дочь, грибной суп будешь? — вдруг крайне доброжелательно произнесла мама с кухни.
— Ага. А чего ты не спишь?
— Тебя жду.
— А чего же тогда не волнуешься, что я поздно?!
— Ну… Ты же взрослая уже.
— Да?
… Наевшись, взрослая Машуня лежала на своем диванчике, глядела в потолок и думала. Уж если Геракл обо всем догадался, то мама-то и подавно должна. А она почему-то ничего не выспрашивла, не возмущалась, что дочка совершенно не бережет чужие нервы… Все это было как-то странно. Но очень скоро все Машунины помыслы плавно перетекли на Федорчука. Все-таки имелось в нем что-то, какая-то изюминка! Особенно круто было, когда он насильно пошел ее провожать. Прямо-таки взял и осчастливил без спроса! От «зайчика» Стаса такого вряд ли можно было бы ожидать, каким бы крутым он не был при жизни.
Пекинес Геракл томно вздыхал во сне, за окном шуршали по асфальту одиночные автомобили, а Машуня то садилась, поджимая коленки к подбородку, то вновь опадала на подушку…
— Нет, я его все-таки подловлю! — шептала она, азартно возясь. — А то что еще такое на самом деле?
ГЛАВА 4
Машуня попала в СИЗО в первый раз в жизни. И несмотря на то, что она решила ничему не удивляться и вести себя бывало, ей все равно стало несколько не по себе от строгого пропускного режима, лязга железных дверей и колючей проволоки на всех нужных и ненужных местах. Зам начальника СИЗО долго изучал ее документы, вглядываясь в фотографию и лицо… Видимо, в его голове все никак не умещалось, что адвокатами по уголовным делам могут быть юные брюнетки в коротких юбках и кокетливых сапожках на каблуках.
Но документы были в порядке, орлы на гербовых печатях синели как надо, так что в конце концов Машуню провели в маленькую комнатку с облупившимися зелеными стенами и решеткой на окне.
— Вы будете адвокат Маевской? — вежливо спросила надзирательница Пеликанова (Нонна нагадала ей всяческого счастья и улучшение характера).
Машуня степенно кивнула.
— Да.
— Ой, сейчас я ее вам приведу!
И Пеликанова тяжелым галопом понеслась по коридору.
… Машуня ждала свою первую подзащитную и мысленно готовилась к встрече. Но как изображать великую адвокатессу перед человеком, который видит всех насквозь, она не знала, и от этого страшно волновалась.
Наконец стеклянно-решетчатая дверь отворилась, и в комнату вошла Нонна — розовощекая, свежая, в своем разлюбезном длиннополом пальто нараспашку.
— Здорово! — воскликнула она, завидев Машуню. — Как Егор Егорович поживает? Совсем заработался?
От удивления Машуня аж приоткрыла рот.
— Ты знаешь нашего заведующего?!
Нонна пожала полным плечом.
— Нет. Просто я знаю, что у тебя начальника зовут Егор Егорычем.
— Откуда?! — Машуня аж забыла, что ей надо быть важной и солидной.
Нонна придвинула к ней стул и села.
— Это тайна за семью печатями. Иногда мне просто известны некоторые вещи, а иногда нет. Вот, например, я знала, что Стаса убьют, а кто и за что — понятия не имею.
Голос ее был безмятежен и тих, как будто она говорила не об убийстве близкого человека, а о походе в кукольный театр.
— А меня… — запинаясь, проговорила Машуня. — Меня к тебе Ковров прислал. Велел, чтобы я тебя защищала.
По губам Нонны скользнула многозначная улыбка.
— Это-то мне известно! Только зачем ему сие понадобилось?
Машуня развела руками.
— Понятия не имею. Мне показалось, что он просто порядочный человек, который заботится о своих сотрудниках.
— Ну да, конечно! — насмешливо протянула Нонна. — А я — Надежда Крупская! Ему что-то от меня надо…
Размышляя, она постучала пальцами по своей коленке.
— Ну ладно, Бог с ним! — воскликнула она, будто ей надоело думать на эту тему. — Все равно меня рано или поздно озарит, и я все узнаю.
— Нонн, — все-таки решила перейти к делу Машуня, — я вообще-то пришла для того, чтобы защищать тебя. Нам надо серьезно поговорить…
Услышав такое, Маевская расхохоталась. От смеха у нее аж очки сползли на кончик носа.
— Машенька, солнышко, — сотрясаясь всем телом, проговорила она, — я же тебе говорила: меня выпустят через неделю. Тебе не надо ничего делать… Расслабься, ради Бога!
— Но как?! — Слова Нонны показались Машуне неприятными: она-то считала, что Маевскую освободят благодаря ей, а не просто так!
Уловив в ее голосе обиду, Нонна понимающе улыбнулась.
— Все будет хорошо. Я не знаю как, но это обязательно случится. Веришь? Тебе не надо беспокоиться. Просто у меня такая судьба: отсидеть здесь семь дней.
От предсказаний у Машуни уже голова шла кругом. Это, конечно, безмерно радовало, что ее подзащитная выйдет из СИЗО, но нельзя же все пускать на самотек!
— И ты намерена пробыть тут ровно неделю? Ни больше, ни меньше? — спросила она.
— Ага.
— И тебе здесь нормально?
— Конечно! — Видно было, что Маевскую смешит растерянность Машуни. Везде люди живут… Единственное, что меня коробит, так это правила внутреннего распорядка. — И Нонна, придав лицу казенное выражение, произнесла: — «Запрещается наносить себе или иным лицам татуировки; содержать животных, взбираться на подоконник и высовываться в форточку». Вот этого я никак не могу понять! Подоконник всю жизнь был моим любимым местом! А теперь волею судеб меня лишили такой радости! И еще я захотела нанести себе татуировку как у примы-балерины нашей камеры Клубнички. Ради этого, пожалуй, я согласна отправиться домой.
— Ты серьезно веришь, что тебя выпустят?
— Мое ясновидение меня еще ни разу не подводило.
— Но откуда у тебя эти способности? — бессильно проговорила Машуня, готовая уже сдаться на милость победителя. — Это что, по наследству передается?
— У меня был дедушка — специалист по черной магии, — охотно пояснила Маевская. — Кого хочешь, мог так околдовать, что и концов не найдешь.
— Порчу насылал? — в суеверном ужасе ахнула Машуня.
— И порчу, и сглаз, и все, что угодно… А я вот как-то больше на предвидении специализируюсь…
И тут Машуня подумала об одном небольшом дельце личного характера. Конечно, с ее стороны это было совершенно некрасиво, но словно кто-то за язык тянул…
— Слушай, Нонн, — зашептала Машуня, оглядываясь на охранника, маячившего за стеклом двери, — а можно тебя спросить об одном человеке? Мне очень надо знать, как он ко мне относится… И вообще, что нас ждет…
Нонна благодушно сощурила глаза:
— Это насчет Федорчука-то? Да все у вас с ним хорошо будет. Он классный мужик, так что и не сомневайся.
… Машуня вышла на улицу, чувствуя себя совершенно захмелевшей. Весь мир только что прямо у нее на глазах превратился из обыкновенного в сказочный. Такого просто не могло быть! Нонна и вправду была какой-то колдуньей. Но что бы она там ни говорила, Машуня все равно решила приложить все усилия, чтобы вытащить ее из тюрьмы. Теперь это был уже вопрос не только профессионализма, но и принципа! Она, конечно, понимала, что ее первое свидание с подзащитной вышло, мягко скажем, сумбурным, о деле они и вовсе не говорили, но все равно ее сердце пело и плясало! Федорчук-то, Федорчук! Оказывается, и вправду влюбился в Машуню Иголину. Как это было мило! Трам-пам-пам!
* * *Колька очень долго обдумывал странное поведение своей новой знакомой. И в конце концов пришел к печальному выводу: Маша явно им не восхитилась. Убежала, даже не спросив ни о чем. От этого становилось грустно и совсем неутешительно.
Колька был уверен, что он хороший и положительный, зеркало его тоже вроде не пугало, а вот поди ж ты! Девчонки его не любили совершенно. Дружили весьма охотно, а вот с Большой и Чистой Любовью дела обстояли самым неинтересным образом.
А тут еще смерть Стаса и арест Нонны… Весь его мир вдруг сломался и стал каким-то болезненно-ненормальным. От расстройства и мысленного поиска выхода из сложившейся ситуации Колька совершенно замучился. Работа не клеилась, лажа следовала за лажей, и после недолгих колебаний начальник продакшн-студии[1] отправил его домой отсыпаться, отъедаться и приходить в себя.
Печально влача себя вверх по лестнице, Колька наконец добрался до своей квартиры. Лампочка, выкрашенная во избежание кражи лаком для ногтей, розово освещала четыре двери и оплеванный детьми пол. Колька вскинул на колено свой рюкзак, запустил руку в кармашек в поисках ключа и вдруг замер в недоумении… Его собственная квартира была открыта, и между створкой и косяком весьма явственно проглядывался блик лампы дневного света.
«Нонна вернулась!» — радостно подумал Колька, даже забыв расстроиться, что она, как всегда, забыла закрыть входную дверь.
Он рванул ручку на себя, вскочил в прихожую… И тут страшный удар обрушился ему на голову.
* * *Машуня положила трубку и с наикислейшим выражением лица посмотрела на Василису.
— Эта госпожа Бурцева выйдет на работу только послезавтра. А пока она находится на больничном и занята переживанием своего горя, — сообщила она.
— А что тебе от нее надобно? — не поднимая головы от составления иска о разводе с мужем-алкоголиком, пробормотала Василиса.
— Как что? Бурцева должна сознаться, что она зря наврала на Ноннку!
— Фигню придумала. Она ни за что не откажется. Ведь она в этом случае позора не оберется!
В этот момент на Машунином столе зазвонил телефон. Это был Миша Ковров.
— Мария Владимировна! — Голос его дрожал и пресекался. — Я должен сообщить вам нечто важное… Вчера на еще одного работника нашей радиостанции, Николая Соболева, который жил в одной квартире со Стасом, совершили покушение. Его ударили по голове, и теперь он лежит в тринадцатой больнице!
Машуня сдавленно ахнула.
— Не может быть!
— На них кто-то охотится! — бессвязно выкрикивал Ковров. — А милиция и пальцем не шевелит! Скажите им! Пусть что-нибудь сделают!
Но Машуня уже не слушала его. У нее появилось еще одно подтверждение невиновности ее подзащитной. Нонна никак не могла быть замешана во всем этом: она же сидела в СИЗО! Да и потом, если убийца заинтересован в смерти и Шорохова, и Соболева, то тут простой женской ревностью и не пахнет. Во всем этом должна быть какая-то глубинная причина…
Когда Ковров положил трубку, Машуня повернула побледневшее лицо к Василисе.
— Поверить не могу! А Кольку-то за что убивать? Он же безобидней ластика!
Та пожала плечами.
— Действительно странно… Набирай быстрей своего Федорчука! Он наверняка что-нибудь полезное может сказать по этому поводу.
Машуня торопливо защелкала кнопками набора. Вообще-то она уже давно придумывала повод, по которому можно было бы позвонить Ивану. Сам он почему-то не появлялся в ее жизни, хотя Маше казалось, что она вправе на это рассчитывать. Тем более что Нонна прямо сказала, что у них все будет хорошо. Она долго думала над ее словами: с одной стороны, казалось, что верить во всяких провидцев глупо, но с другой стороны, верить так хотелось… Да и потом кое-что из того, что предсказала Маевская, уже сбылось.
— Алло! — пророкотал басом Федорчук.
— Привет. — От звука его голоса у Машуни почему-то перехватило дыхание. — Это Иголина. Ты слышал: на Николая Соболева совершили покушение! И Маевская тут ни при чем!
Ей очень хотелось, чтобы Федорчук немедленно хлопнул себя по лбу, признал следственную ошибку, Машунину правоту, а после этого сказал какой-нибудь комплимент и позвал на свидание. Но вместо этого Иван произнес: