— Не умничай, да? — Колян оглянулся. — Там, на берегу, кусок трубы валяется, только как его притащить?
— Я принесу, — вызвался Грин.
— Куда с добром! Стреляешь ты классно, видел в тире, но железо тягать не по тебе. И Боб не допрет. А если я пойду, вдвоем не удержите.
— Привет, бойцы, о чем грустим? — донеслось из темноты.
— Пароль! — грозно потребовал Колян.
— А то что, стрельнешь? — Невидимый в темноте человек усмехнулся. — А дверь кто будет держать, пока ты стреляешь?
— Учитель, ты?
— Да, Колян, я. А пароль сегодня «Абакан».
— Это вчерашний, — возразил Колян. — На время посмотри, полпервого скоро.
— Тогда не в курсе, я только с задания. Так что у вас тут за игры?
— Какие игры! — возмутился Боб. — Чем подпереть принеси! Там… труба.
Учитель скрылся в темных зарослях, минуту где-то пропадал и вернулся с обрезком здоровенной трубы. Грину такую бы действительно не утащить. Бойцы надежно подперли дверь и сдали назад, готовясь на всякий случай к бою.
— Ну, так что, очкарик? — утирая со лба пот, спросил Колян. — Рассказывай.
— Караул вызвал? — спросил Грин.
— Само собой. Но пока примчатся, время есть. Хочется разобраться, кого караулу в наручниках сдавать, тебя или тех, в штольне.
— Никого не получится сдать. — Фил помассировал ноющее запястье. — Меня не за что, а тех, наверное, уже и след простыл.
— А кого тех-то? — спросил Боб. — Змеевиков, что ли?
— Своих, похоже.
— Своих?! — Колян присвистнул. — Надо же! А ты ничего не путаешь? А ну, карманы покажи. Может, ты спер чего, и тебя охрана догоняла?
Боец направил на Грина оружие.
— Обыщи. — Грин поднял руки.
— Боб, обыщи, — приказал Колян.
— Ножик, пропуск и курево, — быстро обшарив карманы Грина, сказал Боб. — Брелок еще… не работает. Больше ничего, даже телефона нет.
Колян немного расслабился, но оружия не опустил.
— Ты Грин, да? — вдруг спросил Учитель.
— Он самый. — Филипп опустил руки. — Давайте покурим, а, мужики?
— На посту нельзя. — Колян помотал головой.
— Ладно, и я не буду. — Грин вздохнул. — Чтоб не дразнить. А ты откуда меня знаешь? — Он обернулся к Учителю.
— Откуда и все. — Боец пожал плечами. — В прошлом году я тебе полторы штуки в тире проиграл. На последнем этапе ты меня срезал. До сих пор не понимаю, как такой… как ты этому научился?
— Как-то так. — Грин неопределенно помахал рукой. — Если честно, долго не получалось, чуть не лопнул от злости. Но не зря время потратил, как выясняется.
— Все равно не въезжаю, — заявил тугодум Боб. — Почему свои-то в тебя палили?
— А я, кажется, догадываюсь, — сказал Учитель. — У меня сегодня похожая фигня приключилась. Стреляли не свои, но корректировал кто-то из людей. Еле ноги унес.
— Во, дела! — удивился Колян. — Один, что ли, ушел? А остальные?
— Пока не знаю.
— Мы знаем, Учитель. — На полянке перед дверью в штольню появился офицер и с ним десяток бойцов караула. — С возвращением.
— Спасибо. — Учитель встал и недоверчиво взглянул на офицера.
Недоверие во взгляде бойца, как выяснилось, было вполне оправданным.
— Обоих под конвой, — приказал начальник караула солдатам, а затем смерил взглядом Учителя и Грина. — Ведите себя прилично, ОК?
— Ес итыз, — спокойно ответил Грин.
— Чего там, — буркнул Учитель, сдавая оружие конвоирам. — Не впервой.
— А штольню… — заикнулся Колян. — Там же… эти… стрелки.
— Не наш уровень допуска, — ответил офицер. — Там уже особисты работают.
— Особисты? — У Грина внутри что-то кольнуло. Будто бы зародилась какая-то скверная догадка.
— Да, контрразведчики, если вам так понятнее.
— И что, успешно работают?
— А это они сами вам расскажут через полчасика. Когда сдадим вас обоих им с рук на руки.
* * *Вряд ли кому-то придет в голову поставить под сомнение необходимость и важность такого подразделения, как военная контрразведка. Однако, думая одно, говорят все другое. Называют особистов дармоедами, перестраховщиками и злыднями. Почему? Традиция, наверное. Раньше Грину не приходилось сталкиваться с этой категорией военных напрямую, и он не особенно задумывался, откуда пошла эта странная традиция.
Обществу нужны изгои, считал Грин, без них очень трудно понять, что такое хорошо и что такое плохо. На каждом уровне, в каждом слое общества изгои свои, но они обязательно существуют. Среди бойцов — это те, кто постоянно тянет подразделение назад: хиляки, мазилы, неряхи, короче — вечные залетчики. Среди офицеров — это туповатые подхалимы или, наоборот, чересчур хитрые прохиндеи. Среди мобилизованных — амбициозные чиновники, особенно из бывших федералов, до сих пор хранящие свой прежний гонор как зеницу ока. Среди мирного населения (по классификации Сопротивления — инертного) — это «белые повязки»: ренегаты, служащие в марионеточных органах власти. Среди самих ренегатов — «именная» когорта прихлебателей. То есть предатели, получившие за особые заслуги от серпиенсов персональные позывные на языке хозяев. Не «эй, человек», а какой-нибудь Питон, или Питон-2, или Жаба-66.
Так вот, возвращаясь к армии Сопротивления, общими изгоями для всех, от солдат до штаба, всегда были и будут особисты. Их нередко хвалят, зачастую даже искренне, если им удается поймать настоящего шпиона или пресечь какую-нибудь провокацию врага. Их побаиваются даже честные воины, так, на всякий случай. Им почти никто не перечит, им оказывают содействие (если потребуют), им всячески демонстрируют уважение, но…
В действительности их никто не уважает и не любит, несмотря на все их успехи и достоинства. Потому что контрразведка сражается не на реальном фронте, а на невидимом. И относительно обычного фронта она стоит не лицом к врагу, а спиной. А лицом она повернута к своим и вынуждена подозревать этих своих в измене. Всех подряд. Ну, и кому это приятно? Только убежденным мазохистам, коих мало.
Вот почему и укоренилась традиция хаять особистов вслух, не любить их в душе, но разумом понимать, что без них никуда. Раньше Грин обо всем этом только догадывался, но теперь он знал это наверняка. По собственному опыту.
Два часа, проведенные в камере, неспешная беседа с Учителем, кстати сказать, бойцом из группы Воронцова, то есть с будущим коллегой Вики (если его выпустят), весомые реплики еще троих сокамерников, и Филипп составил для себя примерную картину взаимоотношений армии, и Особого отдела в целом, и разведки и контрразведки в частности. Картина получалась абстрактная (слишком уж много в ней было личного, а у каждого ведь правда своя), но яркая. Впрочем, она мало отличалась от гражданских картин на ту же тему. В этом Грина убедил Учитель, который в прошлом был участковым милиционером. Вместо особистов на тех картинах рисовались менты, а вместо подозреваемых в шпионаже — подозреваемые в уголовных преступлениях. Вторые не любили первых и агитировали за свою позицию простых граждан. И граждане «велись», хотя не все. В основном — поклонники шансона. Сам Учитель, правда, на той картине рисовался в стане обидчиков, а не обиженных и угнетенных, но это лишь добавляло его мнению весомости. Побывал и тем, и другим, выходит, знает человек, о чем говорит.
В общем, когда дверь камеры открылась и Грина попросили на выход с вещами, Филипп был уже достаточно подготовлен к встрече с мучителями, которые сейчас посадят его на табуретку, направят в глаза яркую лампу и начнут допрашивать, периодически избивая толстым томом «Комментариев к Уголовному кодексу».
К счастью, до этого дело так и не дошло. Оно вообще ни до чего не дошло. Прямо за порогом камеры Грина мягко взял под руку вежливый молодой мужчина среднего роста, «типичной» внешности, в форме без знаков отличия. Он кивком отпустил надзирателей и повел Филиппа к выходу из режимной зоны. Молча и, как говорится, без шума, без пыли.
Только когда тюремный отсек остался позади, а впереди открылся вольный простор тоннеля, ведущего к станции метро, мужчина отпустил Грина и расщедрился на комментарий:
— Капитан Рабинович, контрразведка. Уполномочен принести вам извинения за это задержание и проводить к месту проживания. Во избежание, так сказать, новых инцидентов.
— Премного благодарен. — Грин удивленно взглянул на капитана. — И что, это все?
— Вы хотите, чтобы я подежурил у вашей двери до утра?
— Я имел в виду… происшествие. Вы не будете расспрашивать, что произошло?
— Мы не расспрашиваем, а допрашиваем, Филипп Андреевич. — Рабинович снисходительно посмотрел на Грина. — Но если это вас волнует, отвечу. Это не в моей компетенции. Утром за вами придет посыльный и проводит лично к начальнику Особого отдела.
— Какая честь. — Грин усмехнулся. — А для вас я, значит, не по Сеньке шапка?
— Какая честь. — Грин усмехнулся. — А для вас я, значит, не по Сеньке шапка?
— Скорее, не по макушке кипа, — парировал капитан. — Или не по прицелу мишень. Пока.
Выражение лица у офицера стало таким, что Грин невольно умолк и не проронил больше ни слова до самого порога родного кубрика. Да и на пороге он только и сумел, что выдавить из себя: «Спасибо, до свидания».
Очень уж нехорошо посмотрел на него этот особист. Нет, не с подозрением, а с каким-то сарказмом, что ли? Хотя, наверное, с сарказмом можно только говорить, а не смотреть, но другого слова Фил подобрать не смог. Капитан смотрел на Грина, как смотрит удав на кролика, как смотрит охотник на жертву, как высшее существо — на червяка, которого непременно раздавит, но не сейчас, а чуть позже, когда для этого наступит благоприятный момент.
«А чего ты ждал? — проснулся голос извне. — Что тебя облобызают и наградят? Нет, Фил, теперь ты на крючке. В черном списке».
«Но почему? Я ведь не сделал ничего плохого».
«Ты высунулся. Да не на вершок, а по пояс. Высунулся и увидел поверх голов, что толпа идет к обрыву. А кто ее туда ведет?»
«Штаб».
«Верно. И чего ты ждешь? Что генералы признают свою несостоятельность? Признают, что обделались, как выразился Алексеев?»
«Но почему нет? Ведь если они не направят нас по другому пути, они обделаются еще сильнее, вообще по уши».
«Для них это не факт. А вот сплоченность рядов Сопротивления под угрозой, это для них вполне очевидно. Теперь сложи два и два, как ты любишь».
«Черных подослал Алексеев? Не верю! Скорее это сделал тот шпион, планам которого могут помешать мои выводы».
«Может быть, и шпион, — согласился голос. — Мои предвидения избирательны и краткосрочны, час-два вперед. Я не могу подсказать, кому не понравилась твоя деловая активность и чем это обернется. Придется тебе самому шевелить мозгами».
Грин без сил рухнул на койку, но вместо того чтобы мгновенно уснуть, вновь крепко задумался. Генералы или шпион? Кому выгодно, чтобы Грин умолк? Желательно — навсегда. В принципе, получалось, что всем. Для генералов Филипп ценный научный кадр, но заноза в копчике, если говорить о плане операции «Возмездие». Для шпиона он мишень номер один по обоим пунктам. Куда ни кинь, всюду клин. И как теперь выкручиваться — непонятно. Хотя…
Грин сел на кровати и задумчиво уставился на противоположную стену. Выкрутиться было реально. Для этого следовало всего-то вычислить шпиона и на живом примере убедить генералов, что Грин был прав и его «теория заговора» не фантазия, а настоящая угроза и плану большой операции, и всему Сопротивлению.
Но это легко сказать — вычислить шпиона! Да еще, судя по всему, засевшего не где-нибудь, а в самом штабе. Особый отдел не справился, только сам погорел, а какой-то мобилизованный справится? Я вас умоляю! Бред!
С другой стороны, целый аналитический отдел не сумел увидеть того, что увидел все тот же мобилизованный. Чем не прецедент? «Почему вы думаете, что у них семь пядей во лбу, а у нас только три с половиной?» Чьи слова? Ну, так и нечего себе противоречить. Свежий взгляд, свобода от штампов и авторитетов плюс цепкий аналитический ум — разве недостаточный набор для подвига еще и на ниве самодеятельной контрразведки? Грин воодушевился.
«С чего начать? Да вот хотя бы с предпосылок. Ночной инцидент организовал некто, кто был в курсе теории Грина. Факт. Теперь составим список».
Фил бодро переместился за столик, включил компьютер и открыл свежий «вордовский» файл.
Первым в списке он поставил Алексеева. Генерал был подозрителен по всем пунктам: знал о теории, мог подослать карателей, имел прямое отношение к составлению штабного плана.
Вторым — своего начальника. Сергей Михайлович знал о теории, мог о ней рассказать шпиону (конечно, не ведая, что тот шпион), который впоследствии взял инициативу в свои руки.
Третьим мог стать некто, подслушавший разговор. Наташа? Сомнительно. Вероятнее, что кто-то зашел в приемную, посидел, якобы ожидая аудиенции, а потом сделал вид, что ему некогда, и ушел. Надо будет расспросить Наташу, не забредал ли кто к ней в гости, пока начальство гоняло с Грином чаи.
Четвертым…
Филипп откинулся на спинку кресла.
«Нет, так не годится!»
Список можно было расширять до бесконечности, только это ничего не давало. Организовать покушение на теоретика, а значит, оказаться шпионом, мог кто угодно из любой цепочки, по которой ушла информация о «теории заговора». Михалыч рассказал одному, тот другому, другой третьему… или Алексеев приказал кому-то подумать над выводами «одного умника», а тот привлек к делу группу товарищей. Слишком много неопределенности.
По сути, реально можно было подозревать всего одного человека: генерала. Да и то с натяжкой. Стал бы он действовать настолько прямолинейно, даром что военный? Вряд ли. А вот прикрыться генералом — это грамотно, это по-злодейски. Но кто им прикрылся?
Грин покосился на холодильник, но и только. Любимое виски сейчас не было помощником. Думать Филипп умел только на трезвую голову. На хмельную он исключительно развлекался, да и то частично, если не за рулем и не в тире. Пощупать руля Грину, по понятным причинам, не светило, а вот в тир сходить никто не запрещал, даже в столь поздний час. Стряхнуть напряжение, а заодно и выкинуть из головы сумбур. Обычно после такой разрядки думалось гораздо продуктивнее.
Филипп невесело усмехнулся. Вообще-то за ночь успел и пострелять, и побегать, и посидеть. К умственной деятельности ничто из перечисленного отношения не имело, так что сетовать следовало не на загруженность мозга, а скорее на переоценку собственных аналитических способностей. Шерлок Холмс нашелся!
Грин потер слипающиеся глаза.
«Нет, самоуничижение делу точно не поможет. Проблема не в способностях. Просто надо отдохнуть. Утро вечера, как известно, мудренее. К тому же утром можно будет пополнить базу данных, если не фактами, то хотя бы наблюдениями и выводами. Например, проанализировав вопросы, которые станет задавать начальник Особого отдела. А что! Это, между прочим, может оказаться довольно полезным опытом.
Вот утром и посмотрим, кто самодеятельный контрразведчик, а кто реальный. Кто дармоед, перестраховщик и злыдень, а кто молодец, умница и герой всея Земли. Или как-то так».
4. Москва, август 2014 г
Ночной подъем Воронцов воспринял спокойно, без особого удивления. Надо особистам поговорить в три часа ночи, значит, надо. Поговорим. К тому же ночевка в холодной, сырой камере дисциплинарного сектора была удовольствием ниже среднего, лучше уж не спать, зато в теплом сухом кабинете для допросов. А вот то, что допрашивать майора прибыл лично начальник контрразведки полковник Рублев, он же товарищ Дед, для Ворона стало неожиданностью и поначалу серьезно его встревожило. С чего вдруг такая честь? Неужто совсем плохо дело?
Впрочем, скоро Воронцов расслабился, хотя так и не понял, почему вести ночной допрос явился именно Рублев. Подчиненных мало, что ли?
Дед не давил на психику, не мотал на кулак кишки подследственного и не пытался надеть на него какой-нибудь хомут, вроде «добровольного сотрудничества в будущем». Ничего такого. Наоборот, Дед был спокоен, дружелюбен и как бы искренне пытался разобраться, что же на самом деле стряслось под мостом через Сходню. То есть, вопреки опасениям майора, для главного особиста он был заранее невиновен. Это Ворона воодушевляло, но не лишало осторожности. Пусть майор был не самым умным офицером в разведке, но все-таки имел немалый опыт и точно знал, что худшее зло — это фальшивое добро. Как бы ни старался особист выглядеть искренним и приветливым, «ночной охотник» ему не верил.
— Для тебя ведь стараюсь, человече. — Дед вздохнул и с укором посмотрел на Воронцова. — Заметь, лично твое дело взял. Думаешь, у меня других забот мало? Или я удовольствие получаю, оттого что в три часа ночи беседы с тобой тут развожу? Нет, золотой мой, ничего подобного. А ты мычишь, как теленок. «Знаю, не знаю, может быть…» Нехорошо, Ворон, некрасиво.
— Я все рассказал, — майор пожал плечами.
— Верю! — Дед прижал руку к груди. — Но ведь я о чем тебя спрашиваю? О субъективных деталях! Понимаешь? Может, ты подумал о чем-то, почувствовал чего, заметил что-то краем глаза. Или товарищи твои, светлая им память, что-нибудь странное говорили.
— Не понимаю, товарищ полковник. — Ворон помотал головой.
— Ох, трудный ты, Ворон! — Дед вроде как огорчился. — Вот смотри: ты говоришь, Иван предлагал не ходить под мост. А почему?
— Предчувствие у него было. Мандраж.
— Так и сказал: «Командир, чего-то я очкую без причины»? — Дед усмехнулся.
— Нет. — Ворон юмора не уловил. — Сказал, что шепот чей-то услышал.