…Грин так и не понял, в чем секрет фокуса. Просто вдруг — раз! — и увидел то, что произойдет с ним через три месяца. Во всех подробностях. В точности как это случилось в августе двенадцатого. Даже интервал был примерно таким же: новое августовское предвидение должно было реализоваться в начале декабря. Вот только новое предсказание было гораздо мрачнее предыдущего. Хотя, казалось бы, куда мрачнее? Там была оккупация, Вике грозила опасность, гибли люди…
Оказалось, есть куда.
Когда видение закончилось и сон начал истончаться, Грин отчетливо понял две вещи: теперь он точно знал, что его ждет, а значит — что ему делать, а чего не делать. То есть Фил все-таки поверил голосу.
И второе: теперь он точно знал, как вырваться из ловушки. Способ был простым, а заодно тесно связанным с предвидениями.
Вот и не верь после этого в вещие сны.
* * *Как и бывает во сне, промелькнувшее перед внутренним взором предвидение отняло всего минуту чистого времени. Грин не мог засечь это по часам, но почему-то был уверен, что секунд сто в запасе у него осталось. Он вскочил на ноги и помчался… к шахте! Нет, он не собирался возвращаться в подземелье, но ему жизненно необходимо было попасть на нижние витки винтовой лестницы. Грин понимал, что рискует, но уверенность в неизбежности всего сказанного в предвидении придавала ему смелости и сил. Филипп спустился до того места, где взорвались гранаты, и убедился, что голос извне был прав. Вероятность действительно превратилась в единственную и неповторимую реальность, в которой все повороты событий вели к одному. К реализации предвидения.
Лестница в самом низу была разрушена, вход в тоннель завален обломками, так что встреча с серпиенсами Грину не грозила. Фил присел и пошарил рукой вокруг себя. То, что он искал, нашлось почти сразу. Это был липкий окровавленный кусок плоти чужака. Грин схватил находку и помчался наверх.
Когда он вернулся, генерал Алексеев уже начал приходить в себя, но пока он лишь ворочался и пытался сфокусировать взгляд. Получалось это у генерала с большим трудом.
Грин присел рядом с Алексеевым, вынул из кармана армейскую аптечку, достал из нее шприц, снял колпачок и без сожаления вылил на землю половину драгоценного обезболивающего. Сейчас Грину требовалось не содержимое шприца, а он сам. Филипп воткнул иглу в окровавленный ошметок и потянул поршень. В куске чужеродной плоти осталось мало оранжевой крови, но ее хватило, чтобы окрасить остатки обезболивающего в апельсиновый цвет.
— Стены-то, — прохрипел Алексеев, — прозрачные… мы тут как на ладони.
Грин бросил короткий взгляд по сторонам. Генерал не бредил. А между тем Грин и не обратил внимания на произошедшие вокруг метаморфозы. Слишком уж резво рванул в шахту. Голос снова оказался прав. Прежде чем начать зачистку, серпиенсы провели процедуру преобразования. Остов каменного дома превратился в подобие руин хрустального замка.
— Что ты… делаешь? — Алексеев приподнялся на локте.
— Доверьтесь мне, Дмитрий Павлович.
Грин вцепился в нарукавный карман генеральской хэбэшки и резко дернул. Ткань разорвалась по шву. Филипп тут же воткнул в плечо генералу иглу и ввел половину приготовленной смеси.
— Это что за… — генерал поморщился, — яд?
— Типа того. — Грин, рванул воротник собственной формы и, наплевав на санитарные правила, воткнул все ту же иглу себе в грудную мышцу.
Смесь оказалась жгучей, как кислота. Вокруг места укола расползлось красное пятно, затем образовалась припухлость, и все это начало страшно зудеть. Грину невыносимо хотелось почесать воспаленное место, но он себя сдержал.
— Чешется. — Генерал не выдержал и потер зудящую ранку. — Зачем?
— Увидите. — Грин поднял руку, призывая к молчанию. — Лежите тихо. Энергоботы!
— Тогда каюк. — Генерал мрачно усмехнулся. — Идентификационных меток у нас нет, сразу поймут, что мы партизаны.
— Метки им и не нужны, наши биометрические данные есть в списках Сопротивления.
— И на что тогда надеяться?
— На смекалку. — Грин приложил палец к губам. — Сейчас увидим.
Энергоботы были юркими и очень быстрыми. Они летали по этажам прозрачного здания, как гигантские навозные мухи, только быстрее и гораздо резче меняя направление полета. В приютивший беглецов подвал влетели сразу штук пять светящихся шаров. Они сплясали хаотичный на первый взгляд танец, пару раз «прижгли» дуговыми разрядами какую-то местную живность и двинулись в направлении людей.
Когда энергоботы зависли над головами у притихших подпольщиков, Грину захотелось крепко зажмуриться, но страх парадоксальным образом заставлял Фила смотреть на вражеских роботов во все глаза. Таращиться и ждать развязки. Пан или пропал. Жизнь или смерть «вследствие поражения электрическим током высокого напряжения», как пишут в заключениях патологоанатомы.
Генерал Алексеев тоже не стал зажмуриваться, но смотрел в глаза вероятной смерти спокойно, без ужаса. «Пока есть я, смерти нет, когда придет она, не будет меня». Примерно такую фразу можно было прочитать во взгляде генерала.
Энергоботы медлили. Это вселяло робкую надежду. Хотя почему робкую? Грин прикинул, сколько длится пауза. Секунд пять? Да за это время роботы могли сто раз перевернуть все базы данных, установить, что сидящие перед ними люди фигурируют в списках Сопротивления, и зажарить врагов, как те стейки, с кровью. Наверняка энергоботы и провернули первые две операции, а вот с третьей почему-то медлили. Уж не потому ли, что финт Грина удался?
Расчет Филиппа был предельно прост: списки списками, но ведь некоторые из партизан были агентами стражи. Но как это доказать, если в тебя целятся не разумные серпиенсы, а тупые роботы? Только предъявив «аусвайс». А какой может быть документ у секретного агента? Никакого. Пароль? Тоже ненадежно. Тогда что? Конечно же, то, с чем найдет общий язык любой робот и любая электронная система фильтрации «своих-чужих». А конкретно — другой робот. Только очень маленький и запрограммированный лишь на одно — подавать сигнал «Я свой». Проще говоря — нанобот-маркер, в обязательном порядке циркулирующий в крови у всех серпиенсов и вводимый за особые заслуги людям-марионеткам.
Энергоботы повисели над душой еще пару секунд, затем сорвались с места, как стая стрижей, и умчались за пределы здания.
Грин шумно выдохнул и нервно улыбнулся.
— Чуть не обделался, честно говоря.
— Ты молодец, — скупо похвалил Алексеев, усаживаясь поудобнее. — Я ни за что не догадался бы такое провернуть. Не отравимся?
— Насколько я знаю, кровь змеевиков не ядовита. — Грин пожал плечами. — А для проблем вроде анафилактического шока — слишком маленькая доза. Разве что температура поднимется ненадолго.
— И ничего не подцепим? СПИД какой-нибудь инопланетный.
— Опять же, насколько я знаю, смертельных болезней у серпиенсов нет.
— Вот ведь, гады, даже болезни с ними связываться не хотят. — Генерал заметно повеселел. — Что дальше будем делать?
— Скоро вечер. — Грин взглянул на часы. — Дождемся темноты и двинем на запасную базу. В «Глубинный», например.
— Туда нельзя, — возразил Алексеев. — Да и взорвали твой «Глубинный» наверняка. Не змеевики — так наши.
— Тогда… — Грин задумался.
— Ладно, расслабься, я знаю, куда выдвинемся. К Метрогородку пойдем.
— А там что? — удивился Грин. — Есть база?
— Есть. Только не все о ней знают. И серпиенсам к ней не подобраться. Очень хитро построена, и «Пилигримы» вокруг каскадами установлены.
— Лады, — кивнул Грин. — Как только стемнеет, топаем в сторону Лосиного острова. По «зеленке» быстро дойдем, а главное — скрытно. Без стрельбы. Я люблю стрелять, вы знаете, наверное, но на сегодня норму перевыполнил. Тошнит от одной мысли.
— Это да, — согласился Алексеев. — По ночам серпиенсы предпочитают не воевать. Традиция, а вернее — древнее табу. С кошатниками связано. Они-то как раз по ночам любят гулять. Говорят, в древности кошатники на серпиенсов прямо-таки охотились. В точности как наши бойцы. Змеевики и комендантский час вводят на оккупированных территориях из-за этой же традиции. Они не столько наших ночных охотников боятся, сколько самой ночи. В генах страх сидит.
— Интересно, я и не знал, — сказал Грин. — Думал над этим, но спросить не у кого было. И про это, и про многое другое.
— Спрашивай, пока есть время, — разрешил Алексеев. — Расскажу, что знаю. Молчком скучно будет тут куковать.
— Честно говоря, все вопросы у меня простые, но неприятные.
— Почему не поверили тебе? — Алексеев взглянул на Грина исподлобья.
— Нет. — Филипп махнул рукой. — Это уже в прошлом. А нам о будущем думать надо. Ну, допустим, такой вопрос: теперь вы понимаете, что победить змеевиков в бою, даже ударом в тыл, нереально? Понимаете, что они сильнее по определению? Ведь, чтобы убить врага, нужно либо выстрелить почти в упор из «Пилигрима», либо чтобы серпиенс был занят отражением атаки. Получается, на одного врага нужно выпустить как минимум двоих людей. Один из которых непременно погибнет. То есть чтобы выиграть бой, надо иметь двукратное преимущество, а то и вовсе пятикратное. Его у Сопротивления не было и раньше, а уж теперь нет подавно. И не будет. И миф о высокой эффективности моего «супероружия» развеян. Оно едва справляется с силовой броней стражников и энергоботами и лишь локально дырявит купола. Делая ставку на него, Сопротивление занималось самообманом. Теперь уже невозможно закрыть глаза на то, что все прежние победы были пирровыми…
— Погоди, не тараторь, — приказал Алексеев. — В чем вопрос-то? Какой будет наша новая стратегия?
— И тактика, — добавил Грин.
— Мы усовершенствуем «Пилигримы», разработаем новую систему связи, поставим под наши знамена новых бойцов и победим. — Генерал рубанул ладонью воздух. — Вот и вся стратегия! Обязательно победим! По-настоящему! Каких бы жертв и лишений это ни стоило!
— А вот теперь вы остыньте, Дмитрий Павлович, — вежливо, но твердо попросил Грин. — В войне побеждает не тот, кто поднял свое знамя над вражеским штабом, а тот, кто понес наименьшие потери. Вы же предлагаете сражаться до гордого, но бессмысленного проигрыша, а не до победы.
— А ты что предлагаешь? — Алексеев удивленно вскинул брови. — Покориться, чтобы выжить? И чего будут стоить наши никчемные рабские жизни? Половинки ломаного гроша?
— Возможно, и меньше, но, в отличие от мертвецов, у нас останется шанс.
— У трусов тоже нет шансов, — отрезал генерал. — Трус — это живой труп!
— Что толку спорить? — Грин развел руками. — Разговоры в данной ситуации ничто, бессмысленное сотрясание воздуха. Давайте поступим иначе. Я возьму сотню трусов, а вы сотню тел погибших героев и посмотрим, кто сумеет поднять свое войско в атаку.
— Не передергивай. — Алексеев нахмурился. — Все равно сдаваться нельзя!
— Я и не предлагаю сдаваться. — Грин смягчил интонации. — Для победы нам следует пересмотреть отношение к делу, а не тактику или стратегию борьбы.
— Отношение? — Генерал скривился. — А-а, понимаю, слышал такие речи от марионеток. Ассимиляция, мирное сосуществование, создание и постепенное усиление роли человечества, вплоть до выхода на равноправные отношения с чужаками… бред! Совместное существование с чужими аморально и бесперспективно, а уж равенства мы не добьемся вообще никогда. Ни дипломатическими, ни экономическими способами. Змеевики скорее удавятся, чем признают нас равными. Даже кошатники не признают. Мы для них рабы, низшая раса, и это навсегда. Скажу больше — они уничтожат нас до последнего, когда окончательно устроятся на планете и роботизируют все технологические процессы. Так что мы боремся не за равноправие, а за выживание. Пусть мы гибнем, но в то же время мы даем шанс на выживание своим детям. Разрушая все, что приближает кланы к технологическому благополучию, мы оттягиваем момент, когда чужаки решат, что мы более не нужны, и уничтожат нас всех.
— Все верно, — охотно согласился Грин. — Ренегаты несут бред. Они сознательно закрывают глаза на главное противоречие в своей теории: чужеродность врага. Ассимиляция невозможна хотя бы по чисто биологическим причинам. Чужаки — существа из другого мира с другим генетическим кодом. Но кое в чем пораженцы правы.
— Ни в чем они не правы! — Генерал треснул кулачищем по земле. — Ни в чем!
— Вы уверены? — Грин сохранил полное спокойствие. — Тогда ответьте всего на три простых вопроса. Что вы знаете о враге?
— Все.
— Неужели?
— Все, что нужно для борьбы. Мы знаем его законы, организацию его общества и армии, его традиции, обычаи, привычки. А главное — мы знаем, как его убить!
— Замечательно. Тогда вопрос номер два: почему в тот момент, когда змеевики погибают от удара ножом в темя, их тела покрываются светящейся сетью, а когда им просто сносят башку, ничего такого не происходит? Почему плавятся ножи, будто ими замкнули сеть высокого напряжения? Как могут серпиенсы жить, когда внутри у них накоплен такой жуткий заряд электричества? В анатомии их тел нет ничего особенного, да и по части биохимии или структуры белков тоже вроде бы все ясно.
— Ты сам сказал — другая генетика.
— Генетика? Да, генетический код другой. Но отличается от нашего ровно настолько, чтобы наши расы не могли смешаться. Примерно та же история, что в случае с негроидной и монголоидной расами. Браки между чистокровными представителями этих рас бесплодны, но принципиальных отличий у них нет. В случае со змеевиками или кошатниками примерно та же петрушка. У них вертикальные зрачки, длинные языки, кровь другого оттенка, запах… но тут важен рацион питания, ведь кошатники едят только рыбу и морепродукты, а змеевики вообще ничего не едят, словно они каким-то непонятным образом питаются чистой энергией, в остальном же мы практически одинаковы. Однако они по всем статьям совершеннее нас. Что это за фокус?
— Какая разница?! — вскипел Алексеев. — Их можно убить, это главное!
— Страшны не заблуждения, а упорство их приверженцев, — огорченно произнес Грин. — Так сказано древними, но справедливо до сих пор. Только изучив врага до последней молекулы, мы поймем, как его победить.
— А если мы ничего не найдем? — устало спросил генерал. — Если их секрет не в материальном отличии от людей?
— А в каком, в магическом?
— Я не верю в магию, астрологию и прочую чушь, но… все-таки… — Генерал задумчиво уставился в пол. — Что, если их сверхспособности имеют происхождение, недоступное нашему понимаю?
— Собственно, о чем я и толкую! — воодушевился Филипп. — Победить врага мы сумеем, только усовершенствовав наше понимание, подняв его на уровень вражеского. Для этого нам и следует более тщательно изучить врага, а заодно научиться у него тому, что мы пока не знаем или не понимаем.
— Предложение еще противнее, чем у марионеток, с их ассимиляцией. — Алексеев поморщился. — Не просто покориться и смешаться, а еще и духом стать подобным врагу. Отвратительно.
— Зато эффективно. Скорее всего тот, кто пойдет на такой риск, уже не сможет снова стать нормальным человеком. «Многия знания — многия печали». Но это будет действительно полезная жертва. Погибнуть в бою, убив одного змеевика, или на шаг, но реально приблизить конец оккупации. Что важнее? Это вопрос номер три.
— И то и другое важно, — как всегда, неожиданно сменил позицию, казалось бы, уже сдавшийся Алексеев. — Мы продолжим сопротивление, как раньше. Это, пусть и минимально, будет ослаблять кланы. Вопрос закрыт. Ты же можешь делать что угодно. Поднимать свое самосознание на уровень змеевиков, пересматривать отношение к делу, ждать просветления, сидя под фикусом… что угодно. Продолжать борьбу в рядах Сопротивления тебя никто не заставляет. Только учти, Грин, обратной дороги нет, вернуться в строй, после того как наиграешься в Штирлица, ты не сможешь.
— А если я найду верный способ избавиться от чужаков, не жертвуя жизнями сотен тысяч человек?
— Если! Самое никчемное словечко в русском языке.
— И все-таки?
— У тебя есть конкретный план? — генерал тоскливо посмотрел в окошко.
До заката оставалось, как минимум, полчаса. Это гарантировало Алексееву еще полчаса мучений в компании полубезумного изобретателя.
— Есть. — Грин несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, а затем неторопливо и очень последовательно изложил свой странный план.
Излагал Филипп четко, грамотно строя фразы, словно повторял за суфлером, но на Алексеева его слова все равно производили убийственное впечатление. Генерал таращился на Грина, как на ожившего динозавра или на трехлетнего ребенка, который вдруг начал разговаривать на чистом французском и заявил, что является реинкарнацией Наполеона. Отправная точка плана Филиппа — мистическое предвидение, в правдивости которого рациональный вроде бы Грин почему-то не сомневался ни на йоту — вообще вызвала у Алексеева кратковременный сердечный приступ. Он закатил глаза и схватился за грудь. Шутя, конечно. Но когда Грин начал излагать генералу подробности своего плана и расписывать по шагам действия всех участников трагикомедии, в том числе действия неведомого провокатора, Алексеев снова сделался серьезным и даже пару раз кое-что уточнил.
— Это все вновь подстроит предатель, но вычислить его так и не удастся, верно? — подытожил Алексеев пламенную речь Грина.
— Его вообще нескоро удастся вычислить, — с сожалением произнес Грин. — По крайней мере, до Нового года я этого не предвижу. Но это и неважно. Моя контригра рассчитана не на провокатора, а на его хозяев.
Генерал недолго помолчал, перебирая прозрачные обломки «преобразованного» кирпича, и, наконец, кивнул.
— Ты точно сумасшедший.
— Можете считать, что да. Но иначе чужаков не обмануть. Ну, так что, поможете мне?
— Но чем я смогу тебе помочь? В твоем безумном плане нет никаких лазеек. Я буду бессилен!
— Ваша помощь потребуется не сейчас, а гораздо позже. Когда я, как вы сказали, наиграюсь в Штирлица. До того момента просто держите меня в поле зрения и постарайтесь не допустить непоправимого. Предвидение предвидением, но страховка не помешает. По рукам?
— Ты спас мне жизнь, Грин, я привык отдавать долги, поэтому сделаю то, о чем ты просишь. Только… если ты ошибаешься, я рискую остаться твоим должником навсегда.