Поезд ехал так, как я люблю, — решительно, но без лишнего разгона. Время в пути — два часа двадцать пять минут, и я собирался потратить его на работу. К несчастью, солнце как будто бы ехало в одном вагоне с нами — я сидел в эпицентре солнечного света, как на костре, и почти ничего не видел на мониторе. Нашел в портфеле темные очки, но они мне не слишком помогли, а выглядеть я стал по-идиотски, это было видно даже в оконном стекле. Еще у меня был с собой роман, который похвалил один мой коллега, — но чтение шло у меня туго, возможно, потому, что я не слишком люблю беллетристику. Закладка не доплыла даже до экватора.
Я раскрыл книгу.
По вагону всё еще бродили пассажиры, которым не удалось найти себе место — или же оно им по какой-то причине не понравилось. Поэтому, когда сзади раздались женские возгласы, я не удивился.
Я удивился другому — возгласы были на русском.
Конечно, я знал, что мои соотечественники любят город Ц. и город Л., но всё же за неделю так привык к немецкой речи, что вздрогнул, как, бывает, вздрагиваешь, когда засыпаешь в неподобающем месте.
— Кошмар! — говорила та, что за спиной. — Это правда ты?
— Почему кошмар? — смеялась та, что пришла из другого вагона. — Я так плохо выгляжу?
— Ты замечательно выглядишь! Красавица!
— Можно я сяду с тобой? В том вагоне едет совершенно невозможный тип, ему звонят каждые пять минут, и он со всеми разговаривает.
— Конечно, садись. Дай я еще на тебя посмотрю. Куда ты тогда пропала? Сколько лет мы не виделись?
Женщины говорили не очень громко, соблюдали вагонный этикет. Но я всё равно их отлично слышал, хотя и не был уверен, какая именно из них что говорит. Кажется, та, что сидела за мной, была рада встрече больше, чем та, что сбежала от телефонного болтуна, — но они вдруг начали пересаживаться, переставлять какие-то сумки, и я уже просто не понимал, кто есть кто… Тем более у них были похожи интонации, как у всех, кто имел общее детство. Заняться мне было нечем, и я просто слушал их разговор, как радиоспектакли, которые любил в детстве. Юную Джульетту на радио играла старуха с дрожащим голосом и задорными интонациями — но я пытался себя убедить, что Джульетта и должна быть такой. Я очень хорошо умел себя во всем убеждать.
— Мы не виделись, — сказала одна из женщин, — лет двадцать, не меньше. Но ты совсем не изменилась. Хотя нет! Ты стала красивой. А была такая смешная, пухленькая.
— Мы все тогда были смешные. Нет, ну надо же! Встретиться в поезде. За границей!
— Я живу здесь уже семь лет. У меня муж родом из Л.
— Да ты что? А дети есть?
— Сын, три года. Поздний, жданный. Сейчас покажу фотку.
— Какой лапочка! На тебя похож.
— Все говорят, что на мужа. Но глаза мои, да. А ты замужем?
— Никогда не бывала!
Это прозвучало у нее так, словно «Замуж» — название страны, куда можно отправиться в любую минуту. Здесь их беседа наткнулась на камень, забуксовала. Женщины молчали, вздыхали — а я с удивлением понял, что жду продолжения. Хотя ничего интересного они пока что не рассказали, но эти их вздохи были похожи на попытки автомобиля, севшего на кочку, сдвинуться с места. Ассоциация — с беспомощно газующей машиной — вполне может куда-нибудь встать. Я записал ее в блокнот, не глядя, вслепую. Спящая элегантная дама клонилась к моему плечу, что мне очень не нравилось.
— Ты здесь по работе или отдыхаешь? — мать трехлетнего сына сдвинулась с места первой. Материнство делает решительными даже самых скромных.
— Отдыхаю. Всегда хотела здесь побывать. Шоколадные реки, сырные берега…
Они снова помолчали, и потом та, вторая, сказала:
— Всегда хотела и вот, приехала. Дело в том, что я скоро умру.
Я обернулся.
К счастью, они этого не заметили — кресла высокие, видна была только одна пушистая макушка. Женщина, которая скоро умрет, была, по всей видимости, миниатюрной — или же сидела, съехав вниз и положив ноги на сиденье напротив. Но во второе мне верилось меньше.
И я сразу же, поспешно отвернулся, чтобы они не подумали, что их подслушивают.
— Рак? — переспросила первая.
— Нет, ну что ты. Как можно. Это же банально.
— Подожди, я не понимаю. А что тогда?
— А ты разве не помнишь, что я всегда была очень болезненным ребенком?
— Не помню. Я же пришла только в девятом. Но что ты боялась быть как все — это да. Это я помню. А я, наоборот, всегда боялась стать не такой, как все. Помнишь, вдруг стали носить короткие сапожки? У меня их не было, и я так убивалась! Именно из-за этих сапожек меня не брали в стаю. Ой, я что-то не о том. Я просто растерялась. Мы так давно не виделись, и ты чудесно выглядишь…
— Я расскажу, если хочешь. Никаких секретов.
— Хочу. Только я сейчас добегу до туалета, ладно? У меня это всегда — если волнуюсь, то сразу нужно в туалет. Я быстро!
— Да ты не переживай! Прямо сейчас не умру. Но я выхожу в Б., так что не задерживайся.
Первая женщина неловко хихикнула и встала с места, я услышал, как она идет по вагону. К сожалению, туалет располагался ближе к ним, чем ко мне, — и она не прошла мимо. Тогда я подумал, что мне тоже надо выйти — пройти мимо одной и дождаться в тамбуре другую.
Я очень хотел увидеть этих женщин.
Конечно, я уже придумал, как они выглядят. Как многие, я с легкостью узнавал русских женщин за границей, — пусть они не произносили при этом ни слова. Русские всегда печальны, даже если они молоды и прекрасны. Печаль — такая же полноценная черта русского лица, как высокие скулы.
Первая женщина — назовем ее А. — обладает внешностью неправильной, но пикантной. То есть у нее слегка курносый нос, брови птичкой и короткая верхняя губа, поэтому рот всегда полуоткрыт, — но у А. хорошие зубы, и эта особенность идет в плюс. На носу вполне вероятны веснушки. Когда она кому-то сочувствует, на лбу появляются две волнистые морщинки, похожие на математический знак приблизительного равенства. У нее хорошая фигура, но она любит поесть, а для спортзала слишком ленива — пока выезжает только на генетике. Одета просто, но вещи у нее дорогие, добротные — такие можно носить лет по десять.
Вторая, которая скоро умрет — назовем ее В., — из тех невысоких худышек, которых и в пятьдесят трудно назвать по имени-отчеству. В. — блондинка, глаза обязательно черные. Такие женщины нравятся и очень высоким мужчинам, и тем, кого природа обидела ростом, — это я, в том числе, о себе. Невысокие мужчины могут восхищаться модельными девицами, но по-настоящему они любят таких вот малышек. Слегка игрушечных женщин. Моя жена была подобного сложения — то есть она и остается такой, просто теперь всё, что к ней относится, употребляется вместе с глаголом «быть» в прошедшем времени. Когда мы жили вместе, я любил смотреть на ее вещи, которые она, к счастью, разбрасывала по всей квартире. Я убирал в шкаф ее крохотные туфли, поднимал с пола маленькие, как на ребенка, джинсы, и каждый раз восхищался ее изяществом. Всегда любил всё маленькое, детальное и сложное.
Эта женщина В. у меня за спиной должна носить что-то узкое и длинное, белое и бежевое — но, возможно, я слишком увлекся и примеряю сейчас на нее гардероб моей бывшей жены. Хмурясь, она собирает лоб в три морщины — две вертикальные и черточка сверху. Число «пи».
У числа «пи» приблизительное значение, поэтому женщины за моей спиной были равны между собой.
Вот только одна из них скоро умрет.
Я встал с места, и элегантная дама вздрогнула, проснувшись. К сожалению, именно в эту минуту в вагон зашел контролер, и я снова сел. Соседка спала с билетом в руке, и я тоже приготовил свой, хотя был опечален тем, что не смогу выйти, — контролер приближался к нам, и мое исчезновение могло быть принято за бегство безбилетника. Да, мне очень хотелось посмотреть на женщин — и проверить, как мои фантазии ложатся на реальность, — но я решил, что случай еще представится. Контролер был болтлив, разговаривал с пассажирами, подробно отвечал на вопросы — и это замедляло его продвижение по вагону. Но дошел и до нас наконец. Он говорил со мной по-немецки, и я отвечал ему тоже на немецком. Я хотел, чтобы В. была уверена в том, что в вагоне нет русских.
Элегантная дама убрала билет в сумочку и тут же снова заснула, а женщина А. вернулась на свое место как раз в тот момент, когда контролер проверял билет у В.
Потом, к несчастью, оживились девицы, давно съевшие свои сэндвичи, — и начали болтать по-французски. Когда девушки болтают по-французски, они мило надувают губки, но даже это их не извиняло, ведь французский лопот мешал мне слушать радиоспектакль на русском. У меня отличный слух, и всё равно история В. досталась мне в виде разрозненных кусков — благодаря этим француженкам. Поэтому мне пришлось додумывать ее на ходу.
А. слушала свою старую знакомую с таким вниманием, с каким почти никто никого не слушает. Большая часть устных бесед в наше время — да вот хотя бы у этих девчонок-француженок — развивается по принципу «вытерплю чужое, зато озвучу свое». Но эта А. была по-настоящему одаренной слушательницей — она молчала, где нужно, и уточняла, где требовалось.
А история была крайне запутанная, там многое следовало уточнить. Несомненно начало: А. и В. учились в одном классе, и на выпускной вечер В. пришла в черном платье.
Все праздновали рассвет новой жизни в белых и розовых нарядах, а она вырядилась как на поминки. Кто-то из учителей неудачно пошутил, В. оскорбилась и бежала с вечера, даже не получив аттестата. Потом его забирали родители (здесь хохотали француженки). Ночью В. в одиночестве бродила по улицам в этом своем черном платье, и ее предложили подвезти бандиты. Куда угодно, хотя сами они ехали в ресторан «Старая крепость». По дороге в ресторан В. пожаловалась тому, кто был за рулем, на учительницу, которая высмеяла ее наряд (и вдобавок поставила тройку по химии в аттестате), и бандит предложил поехать в школу на разборки, и, если нужно, убить учительницу. Тогда в их городе легко и часто убивали. (Здесь опять француженки.) В «Старой крепости» она танцевала с бандитом, который оказался не настоящим мафиози, а кем-то вроде подпаска — и он полез В. под платье. Она вспомнила, что очень больна, — и рассказала об этом своему кавалеру, жаль, что его это не остановило… У нее с детства было серьезное заболевание (здесь проснулась моя соседка и спросила, сколько времени). В. убегала, подвернула ногу, упала. Разбила колено в кровь. Ее бесплатно подвез домой какой-то добрый человек, — сказал, что у него тоже дочь-идиотка.
В ту ночь В. твердо решила уехать из города. Ей казалось, что здесь с ней будет происходить только плохое. Она выбрала самый романтичный город в стране, уехала туда и сняла комнату — деньги ей дали родители. Зима в романтичном городе была влажная и вонючая, как подвал. Деньги быстро кончились, и В. пела в подземном переходе, а потом сочинила детскую сказку, но ее не приняли ни в одном издательстве. Днем она искала работу, но не попадалось ничего достойного. Любовь тоже не попадалась, хотя В. высматривала ее повсюду, как денежку на асфальте.
Мама умоляла ее вернуться (француженки отъели своим смехом приличный кусок). В. перебралась в самый денежный город нашей страны, и здесь ей поначалу повезло. Она познакомилась с мальчиком, который присматривал за чужой дачей, когда хозяева возвращались в город. Они жили на этой даче с сентября по апрель, и там В. привыкла срывать яблоки с дерева утром. Все дни сентября начинались одинаково: В. вставала раньше мальчика, выходила в сад, и этот сад — сверкал! В. срывала яблоко с дерева, и ветка пружинила над ее головой. Яблоко было холодным и до того вкусным, что радости хватало на целый день — а там уже подступало следующее утро и было новое яблоко. Зиму они просто терпели. Потом хозяева решили продать дачу, и мальчик вернулся в свой город, а В. — осталась и устроилась работать в двухэтажное здание. Первый этаж занимали кресла и диваны, как в мебельном магазине, а на втором обитал мужчина, который с утра до вечера пил кофе. В соседней комнате сидели В. и еще несколько девушек такого же возраста — у них не было никаких обязанностей, кроме того, чтобы приходить иногда в кабинет к мужчине и курить с ним сигареты.
Больше он ни о чем не просил, но однажды сказал В. с надрывом:
— С тобой так хорошо курится!
А она услышала — «курица».
Мужчина, с которым нужно было курить, платил немного, но В. присылали деньги родители — и спрашивали, почему она не поступает в вуз. Она отвечала каждый раз по-новому, ночевала где придется, иногда оставалась внизу, на диванах. Младшая сестра В. уже поступила в университет и получала повышенную стипендию.
Всё дело в том, что В. очень боялась сделать что-то так же, как все. Потому что, если делаешь как все, ты признаешься таким образом, что принимаешь эту жизнь и понимаешь ее.
В. не понимала.
Однажды она целую неделю ночевала в мастерской у знакомых художников, пока они были в Крыму. В понедельник пришла на работу, но мужчины там не было, а с первого этажа пропали все диваны и кресла. Другие девушки тоже пропали — их как будто растворили в кислоте. (Француженки.) Одна знакомая предложила снимать комнату на двоих. Район оказался таким далеким, что местные жители годами не могли вспомнить, что живут в столице. У них там было всё нужное для жизни, включая кладбище, и выбираться в центр никто не стремился. По музеям, что ли, ходить? Так они не для того переехали! В. согласилась, потому что в воздухе уже пахло снегом. Комната, которую им сдавали, была совершенно пустой — только у балконной двери лежал скатанный матрас, и от него исходил подозрительный запах. Девушки вытащили матрас на помойку, а ночью пришли бывшие жильцы и рыдали под дверью — чтобы они их пустили и отдали матрас, потому что в нем зашиты большие деньги. На помойке матраса уже не оказалось, но бывшие жильцы признали, что сами во всем виноваты.
В. и ее знакомая перезимовали в пустой квартире, а весной В. гуляла по городу (сходила в музей, между прочим) и встретила в парке несчастную молодую мать с несчастным ребенком — они были похожи друг на друга и поэтому без конца ругались. В., встав между ними, сделала их счастливыми. Ее наняли жить и работать в эту семью. В родном городе умер папа, но В. не решилась попросить отпуск — без нее в этой семье всё сразу же разваливалось. Она была няня им всем — и ребенку, и маме, и даже хозяину, хотя тот поначалу подозревал В. в корыстных замыслах. Но потом и он полюбил ее, она жила у них и всегда была под рукой. Хозяин коллекционировал оружие, но не умел им пользоваться: однажды чистил ружье, случайно выстрелил — и попал в В. Не очень страшно, но всё равно неприятно. Хозяин так испугался, что отправил В. восстанавливаться на курорт в Э.
Это была ее первая заграница. В клинике доктора посмеялись над ее «ранением», но женщина, которая делала УЗИ внутренних органов, так плотно сжимала губы, как будто боялась, что к ней полезет целоваться нелюбимый человек. В переводе с вежливого медицинского языка и, попутно, с немецкого оказалось — просто чудо, почему она до сих пор жива. Ей срочно нужен донор.
Такие операции тогда делали в столице, где жила семья неудачливого коллекционера. Они опять все переругались без В. и были рады, что она вернулась. Хотя вернулась она в очень плохом состоянии. В. с детства сильно болела, подолгу лежала в больницах, но в какой-то момент ей это надоело — и она решила, что лечиться больше не будет. Сколько проживет — столько и проживет. И вот, по возвращении в столицу ей стало по-настоящему плохо, и хозяева заставили В. позвонить родителям. Сестра сказала, что готова стать донором. Их прооперировали семь лет назад. (Француженки вдруг резко умолкли, как птицы. Будто поняли, что рядом с ними речь идет о чем-то важном — пусть и на русском языке, таком сложном с его шипящими звуками.)
— Это была экспериментальная операция. Сейчас таких не делают. И всех, кого оперировали со мной вместе, уже нет в живых. Я должна каждый год показываться в клинике, и каждый раз мне удивляются, что я приехала. Только что не спрашивают: «Неужели ты до сих пор жива?»
Максимальный срок годности жизни В. — десять лет. Но она чувствует, что на самом деле этот срок меньше. Она живет каждый день, как…
— Как последний? — спросила А., шмыгнув носом.
— Как единственный, — ответила В. И высыпала перед А. еще целую горсть историй, правда, я слышал не всё — мы подъезжали к центральному вокзалу Б. и машинист сообщал об этом на четырех языках.
Детская сказка долежала до своего звездного часа — и В. проснулась если не знаменитой, то вполне обеспеченной. Она оплатила памятник на могиле отца и купила на том же кладбище место для себя. Маме она подарила домик с садом, сестре — машину, бывшему хозяину — коллекционное ружье (к сожалению, он застрелился из него через три года). Она путешествует и всё еще считает главной причиной своих бед глупую идею надеть на выпускной черное платье.
Я понял, что если прямо сейчас не встану с места, то никогда не увижу В. Я встал и пошел по вагону, но они сидели рядом и глядели друг на друга, волосы у В. были длинными, падали ей на лицо, тогда как А. закрывала себе нос и рот ладонью от сильного волнения. Поэтому я их почти не видел. У А. были длинные полные ноги в красных туфлях. Больше я ничего не заметил, а когда шел обратно, они снимали свои сумки с верхней полки. Я всегда бываю неловок, помогая дамам с багажом, поэтому прошел мимо и снова сел на свое место. Оно еще не остыло.
— А ты как провела все эти годы? — спросила В. приветливо, хотя поезд уже остановился и многие шли к выходу.
— Да я как-то обычно их провела, — смутилась А. — Мне даже рассказать нечего. Муж, работа, сын. Университет вот закончила. Живу в Ц.
— Приятно было поболтать, — сказала В. — Может, еще увидимся, хотя — вряд ли. В свете сказанного.
Они встали с места, расцеловались.
— Знаешь, чего я хочу? — сказала вдруг В. — Я бы хотела еще раз на рассвете сорвать с дерева холодное яблоко.