– Да ведь и вы ехали в Аркадию отдыхать, – резонно заметил отставной квартальный надзиратель.
– Это точно, – невесело усмехнулся Полупанов и покосился на Ленчика: – И что вы на пароходе-то не поделили с утопленником? Не могли, что ли, берега дождаться?
Ленчик промолчал. Он вообще как-то притих и только следил за развитием событий, как зритель, который боится отвлечься от представления и чего-либо пропустить. Впрочем, Ленчик был вовсе не зрителем…
А спектакль разыгрывался на славу. И главное – как по-писаному…
* * *– И что мы теперь будем делать? – посмотрел на Севу Африканыч. – Ленчика-то надо выручать.
– И каким образом выручать? – покосился на него Долгоруков. – Ты знаешь, как это сделать?
– Нет, – не сразу ответил Неофитов.
– Вот и я не знаю, – буркнул Всеволод Аркадьевич, скорчив недовольную гримасу.
– И что же делать?
– Продолжать начатое…
Разговор происходил поздней ночью, когда, так и не доплыв до сказочной Аркадии, все собрались в особняке Долгорукова.
Очень сильно сокрушался «старик». Все знали, что он сильно привязался к Леньке, присматривал на ним, и вот – недосмотрел. Он мрачно оглядывал собравшихся, словно задавал каждому из них вопрос: «Как такое могло случиться? Ты-то где был»?
Луке он тоже мысленно адресовал этот вопрос, и тот, поймав его взгляд, отвел свой в сторону.
Впрочем, мрачными были все.
– Его надолго могут закрыть? – Давыдовский посмотрел на Всеволода так, как будто от него зависел срок, который получит Ленчик.
– А черт его знает, – ответил тот. – Как суд решит.
– А может, не будет никакого суда? – с надеждой спросил Огонь-Догановский. – Ленчик ведь самооборонялся…
– Может, и не будет, – в задумчивости протянул Долгоруков, мельком взглянув на Луку.
– Да как не будет? Будет! – махнул рукой Африканыч. – Человек-то утоп насмерть.
– Ну, утоп и утоп, и хрен с ним! – в сердцах произнес Давыдовский. – Все это можно расценить как несчастный случай.
– Это уж как суд посмотрит, – неожиданно произнес Лука, и все обратили взоры на него. Обычно при их разговорах он молчал…
– Надо нанять лучшего защитника в городе, – произнес Огонь-Догановский. – И не пожалеть для него никаких денег. Пусть подводит произошедшее под несчастный случай. Человечишко-то, что утоп, похоже, поганенький был. Вот на это и надо сделать упор на суде.
– Это само собой, наймем лучшего поверенного, – столь же задумчиво ответил Долгоруков. – Кстати, насчет денег… – при этих словах Сева невольно взглянул на Луку. – Завтра все должно идти по плану. И никаких эксцессов и кислых лиц. Сделаем дело – начнем думать, как помочь Ленчику…
Глава 16 РАЗВЯЗКА, или ОТ ДЕСЯТИ ДО ДВЕНАДЦАТИ
Дело близилось к развязке. Правда, Лука не знал, кто будет снимать по аккредитиву два миллиона рублей. Спрашивать об этом Долгорукова было бесполезно. В ответ на такой вопрос он бы насмешливо посмотрел на него и ответил примерно следующее:
– Вас интересуют триста шестьдесят тысяч рублей? Вы их получите. Остальное не ваше дело.
Допытываться насчет бенефициара у Огонь-Догановского было бы еще более затруднительно. Алексей Васильевич просто проигнорировал бы этот вопрос, оставив Луку без ответа. И посмотрел бы на него как на пустое место.
А вернуться в Цюрих с двумя миллионами рублей было весьма заманчиво. Это выглядело бы настоящим триумфом. Кроме того, Луке причитались бы десять процентов комиссионных, как и любому человеку, добывшему деньги для «Центра» по собственному плану и личной инициативе.
Следующий после задержания Ленчика день начался кисло. Долгоруков и его люди почти не разговаривали друг с другом: у всех не выходил из головы вчерашний вечерний инцидент. Надо же было такому случиться, когда все уже было «на мази»! Но дело надлежало довести до конца, поэтому, когда пришло известие, что деньги уже на счету конторы Огонь-Догановского, все пришли в движение.
– А где Лука? – спросил Долгоруков, когда Огонь-Догановский, приклеив пейсы и бороду и обрядившись в еврейский сюртук и шляпу, засобирался «к себе» на Малую Проломную.
Все начали оглядываться.
– Куда он, к черту, подевался?!
Сева прошелся по комнатам, заглянул даже в дворовые постройки, куда Лука ни разу не ступал: соглядатая нигде не было видно.
«Началось», – подумал Всеволод Аркадьевич. Легкое беспокойство овладело им, хотя все было продумано и подготовлено как нельзя лучше. К тому же имелась уверенность, что все получится. А беспокойство… Ну, это как у хорошего артиста, выходящего на сцену: роль свою, исполненную уже не раз и не два, он знает превосходно, но все равно слегка мандражирует. И от этого никуда не деться…
– Ну что, приступаем к заключительному акту нашей комедии? – уже не думая о Луке, произнес Сева.
– Трагикомедии, – сдержанно заметил Давыдовский, намекая на Ленчика.
– Хорошо, трагикомедии, – поправился Долгоруков. – Еще раз предупреждаю: все должно идти так, как намечено. Никакой самодеятельности.
– Мог бы и не говорить об этом, – буркнул Африканыч.
– Мог бы, – согласился Сева. – Но сказал.
Несмотря на неприятность с Ленчиком, настроение у него, кажется, было неплохое. Впрочем, выходить на дело с понурой головой и опущенными руками – значит проиграть. И завалить все задуманное к чертям собачьим. Разве такое можно было допустить?
В одиннадцать тридцать дня не совсем близко и немного наискосок от дома Павла Семеновича Холодковского на Петропавловской улице, в каковом располагался Волжско-Камский банк, остановилась закрытая коляска. Из нее никто не вышел. Извозчик какое-то время сидел, поглядывая по сторонам, а затем уронил голову на грудь и, видно, задремал. Похоже, экипаж кого-то поджидал, а те выходить не торопились.
Прохожих на этой деловой улице в этот час было мало. А проще сказать, совсем никого. Только возле ворот ограды Петропавловского собора группа мужиков в посконных рубахах и штанах, наверное, только что вышедших из храма, что-то горячо обсуждала между собой.
– Трешница с полтиной за неделю, – слышались голоса мужиков. – Не доход, а херня, прости господи…
– Ну, это никуда не годится…
– Мало, конечно, на семью…
– Известное дело, мало. Чем детей-то кормить?
– Ну, это их не забо-отит…
– Их собственные прибыля заботят.
– Верно…
Пять минут первого в арку, ведущую к зданию Волжско-Камского коммерческого банка, въехала открытая коляска. Седок приказал извозчику ждать и степенно вышел из коляски. Это был пожилой немец, родом из какой-нибудь Тюрингии, Вестфалии или Вюртемберга. Что он немец, само за себя говорило его платье: на нем был длинный сюртук, скорее похожий на кафтан, пикейный воротник, башмаки с серебряными пряжками и круглая шляпа.
Немец вошел в банк, неся перед собою огромный кожаный чемодан, перетянутый ремнями. Чемодан был пуст, поскольку ремни ослабленно болтались, и нес его немец легко. Мужики, стоящие возле хлебных амбаров, увлеченные разговором, похоже, не обратили на иноземца никакого внимания.
– Я есть Вegunstigte[6] Фертинант фон Геккерн, – заявил он банковскому клерку, вскочившему со своего места на звон дверного колокольца. – Я пришел eine Zahlung erhalten[7].
– Что, прошу прощения? – переспросил клерк.
– Я… это… пришель палучит тенги по аккретитиф! – коверкая русский язык, медленно произнес немец.
– И какова сумма? – вежливо поинтересовался клерк.
– Цфай… э-э, тфа миллион руппель, – ответил Фердинанд фон Геккерн.
Клерк кашлянул:
– Прошу прощения, наш банк предупрежден вами о столь значительной выплате?
– О, я, я! Та! Ко-неш-но, претупрештен! Оп этом… э-э… снайт херр Пурунтукофф.
– Первый заместитель управляющего банком господин Бурундуков? – на всякий случай уточнил клерк.
– Та, та, – с улыбкой подтвердил немец, – херр Пурунтукофф. – Он снайт, снайт…
Зубы для богатого немца у него были плоховаты…
– Тогда все в порядке, – улыбкой на улыбку ответил клерк. – Присядьте, пожалуйста.
Сидеть пришлось довольно продолжительное время, так как сумма в два миллиона рублей не малая. Таковую редко кто снимает за раз, и это в банке событие. Даже в таком, как Волжско-Камский, одном из самых крупных банков в Российской империи. Кроме того, деньги любят счет, а посчитать два миллиона, пусть даже и в пачках, заклеенных бандеролями, – дело весьма не шуточное.
Наконец, деньги были сосчитаны, пересчитаны и на глазах немца уложены в чемодан. Два миллиона рублей минус проценты за получение наличных по аккредитиву.
Закрыв чемодан на защелки и перетянув его ремнями, фон Геккерн улыбнулся.
– Мошно фас попросит? – спросил он клерка.
– Конечно, – ответил клерк. И, улыбаясь, добавил: – Такому клиенту, как вы, все можно.
– Ви не могли пы позват… э-э… исфосщик?
– Извозчика?
– Та, та. Штопы он помок мне нести щемотан.
– Давайте я помогу, господин фон Геккерн, – ответил клерк. – Мне не трудно…
– Он тяшелый! – ответил немец.
– Ну, если бы ваш чемодан был набит камнями или железом, то да, он был бы тяжелым, – с легким смешком сказал банковский служащий. – В данном же случае в нем деньги, а это совсем иная тяжесть. Ей-богу, мне будет не трудно помочь вам…
– Трутно не трутно, не ф этом тело, – произнес фон Геккерн, не позволив, чтобы ему помог клерк. И добавил: – Просто каштый толжен заниматца сфоим телом. Ви – оформтяйт пумаги и принимайт клиэнт, а исфосщик – упрафляйт лошать и таскайт тяшести.
– Что ж, все правильно, – вынужден был согласиться с мнением немца банковский клерк. Да и как было не согласиться, ежели высказанное мнение было верным. Немцы – они народ правильный…
Клерк сходил во двор и вернулся с заспанным извозчиком. Крякнув для проформы, тот поднял чемодан и потащил к выходу. И тут в банк вошел Лука.
– Всем стоять на месте! – громко скомандовал он и взвел курок револьвера, который держал в руке. – Предупреждаю один раз: кто пошевелится, буду стрелять! Руки за голову!
– Што происхотит? – недоуменно спросил немец, обращаясь к банковскому служащему.
– Н-не знаю, – заплетающимся языком произнес клерк и положил обе ладони на затылок.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – спросил Лука немца. – Я сказал – руки за голову!
– Я не понимайт фаших трепофаний! – дерзко ответил фон Геккерн и посмотрел прямо в глаза Луке.
– Немец, что ли? – спросил Лука.
– Я ест Фертинант Вильгельм Карл фон Геккерн, поттаный его феличества кайзера феликой германской империй Фильгельма Фторого из феликого рота Гогенцоллерноф, – гордо вскинув подбородок, ответил немец. – А што фас ф этом не устраифайт?
– Не устраивает то, что вы не поднимаете руки, – ответил Лука. – Впрочем, как подданному германской империи я могу сделать для вас исключение. А ты что, глухой? – обратился он к извозчику.
– Никак нет, – по-военному ответил тот.
– Тогда заведи руки за голову, – покачал стволом револьвера Лука.
– Не могу, – ответил извозчик.
– Это почему?
– Так… у меня в руках… это… чемодан господина немца, – простецки ответил извозчик.
– А вот чемодан давай сюда, – криво усмехнулся Лука. И, видя, что извозчик медлит, крикнул тоном, не предвещающим ничего хорошего: – Живо передал мне чемодан!
Извозчик вжал голову в плечи и, сделав шаг вперед, послушно протянул чемодан.
Лука тоже сделал шаг вперед, чтобы принять тяжелый чемодан, и на мгновение опустил на него взор. Этого мгновения хватило, чтобы извозчик, выпустив чемодан из рук, схватился обеими руками за правую руку Луки с зажатым в ней револьвером, ловким приемом вывернул ее и завел за спину. Револьвер со стуком упал на пол. Извозчик носком сапога отпихнул его подальше.
Лука взвыл от боли и согнулся вперед.
– Ладно, не притворяйся, господин Лука, или как там тебя? – весело произнес «извозчик». – Не так уж тебе и больно!
– Браво, ротмистр! – отворилась настежь дверь кабинета, которая оставалась полуоткрытой все время, покуда шел акт с участием немца, извозчика и Луки. Ежели бы что-то пошло не так, то из этого проема выстрелили бы в Луку сразу из двух стволов: револьвера системы Эмиля Нагана, что принадлежал помощнику полицеймейстера, и старенького, но надежного пятизарядного «паттерсона» пристава Четвертой полицейской части.
Из кабинета вышли помощник полицеймейстера губернский секретарь Николай Людвигович Розенштейн, пристав Четвертой полицейской части Краснобородов, его помощник Полупанов, тот самый, что вечером прошлого дня доставил задержанного Ленчика в участок, и… сам Ленчик. Руки его не были связаны, и вообще, смотрелся он скорее участвующим во всем происходящем, нежели прибывшим сюда по принуждению и чужой воле.
– Браво! – еще раз произнес помощник полицеймейстера Розенштейн, оглядывая скрутившего Луку бравого «извозчика», «сонливость» которого исчезла вместе с маской простака. – О задержании особо опасного преступника с вашим непосредственным участием, господин ротмистр, мной сегодня же будет сообщено исполняющему должность полицеймейстера господину Острожскому. А он, смею уверить вас, непременно доложит о столь эффектном задержании опасного преступника, да еще с поличным, его превосходительству господину губернатору, причем в самом скорейшем времени.
– Благодарствуйте, – слегка наклонил голову «извозчик».
– И ты… – Помощник полицеймейстера обернулся к Леньке и хотел было произнести «благодарствуй», но вовремя одумался и сказал: —…можешь быть свободным до суда, но чтоб из города – ни ногой. Все равно ведь разыщем!
– Понял, ваше высокоблагородие, – подобострастно произнес Ленчик и робко спросил: – Так… я могу идти?
– Можешь, можешь, – отмахнулся от него Розенштейн.
Ленчик несмело и как-то бочком, как побитая собака, поплелся к выходу.
– С-сука, – бросил ему уже в спину Лука.
– С-сука, – повторил вслед за ним на чистом русском языке «Фердинанд Вильгельм Карл фон Геккерн, подданный его величества кайзера великой германской империи Вильгельма Второго». Аккредитив у него был, конечно, подлинный. А вот документы на имя Фердинанда фон Геккерна, одного из директоров чугунной и сталелитейной фирмы в Гляйвице, были фальшивыми. Настолько фальшивыми, что различить подделку можно было с первого раза даже неспециалисту.
Ленчик согнулся, будто его ударили в спину чем-то тяжелым, и вышел из банка. На крыльце он сел на ступеньки и, обхватив руками голову, застыл в позе кающегося грешника.
– Надо же, а немец-то наш ругается по-русски, – весело сказал помощник полицеймейстера Розенштейн и кивнул Полупанову. Тот ловко надел на Луку и «Фердинанда фон Геккерна» ручные кандалы – два металлических кольца, соединенные между собою цепью. Замкнув на них замки, он повел обоих на выход. Чемодан с деньгами, представлявший улику, ввиду слишком крупной суммы был оставлен в банке в специальной сейфовой ячейке. Вплоть до дня судебного разбирательства.
В той же коляске, в которой фальшивый фон Геккерн приехал в банк за двумя миллионами рублей, его и Луку повезли в участок. Там их поместили в арестантские камеры временного пребывания, после чего начался процесс дознания.
Лука молчал. А вот «Фердинанд фон Геккерн» рассказал все.
* * *Когда коляска с полициантами, Лукой и фальшивым «немцем» выехала в арку и скрылась из виду, а играющие роль мужиков агенты жандармского управления перестали судачить и отправились по своим делам, Ленчик отнял руки от головы и огляделся. Вместо лица, мокрого от слез или, на худой конец, искаженного гримасой раскаяния и печали, можно было увидеть лицо довольного собой и жизнью человека, какое можно встретить у того, кто выполнил трудную и ответственную работу, которую, кроме него, исполнить никто не способен. Ленчик легко спустился со ступеней крыльца и походкой человека, не обремененного тяжестью на душе, вышел из арки и направился к закрытой коляске, до сих пор поджидавшей запаздывающих с выходом седоков. Подойдя к коляске, Ленчик широко улыбнулся и произнес:
– Тук-тук-тук.
При этом он постучал костяшками пальцев по дверце. Дверца тотчас приоткрылась, и на Ленчика уставились глаза Долгорукова.
– Ну, что? – быстро спросил он.
– Все, – ответил Ленчик.
– Их увезли?
– Увезли.
– Залезай и рассказывай, – и Ленчик залез в коляску.
Дверца закрылась, и на него уставились три пары глаз: Севы, Африканыча и «графа». И Ленчик начал рассказывать…
* * *– Ты как-то спрашивал меня, какая роль будет отведена тебе в нашем деле, – начал издалека Долгоруков, когда они были одни в его кабинете.
Был поздний вечер, последний перед знаменательным днем, когда на счет «Акционерного общества Казанско-Рязанской железной дороги» должны были поступить два миллиона российских рублей. Что они будут у них в кармане, Всеволод уже не сомневался, как не сомневался и в том, что ушлый Бурундуков потребует увеличить мзду за любезность, а возможно, и попросится в долю. Огонь-Догановский, Давыдовский и Африканыч разбрелись по своим комнатам, а Лука уже спал на диване в гостиной или притворялся спящим – этого человека до конца понять было невозможно.
Сева закурил сигару, что означало некоторую нерешительность и сомнения в его мыслях. Про это все знали, оттого в такие моменты с разговорами к Долгорукову не совались. Знал об этом и Ленчик. После произнесенной фразы про его участие в деле промолчал, ожидая, что Всеволод Аркадьевич скажет дальше.
Сева пыхнул сигарой и проследил, как дым медленной струйкой поднимается к потолку, когда дым рассеялся, он негромко произнес:
– Я думаю, Лука постарается завладеть всеми нашими деньгами. Нет, не думаю, с некоторых пор даже уверен.