От широкой публики правда сознательно утаивалась или искажалась. Официальные отречения германского правительства от Дрейфуса игнорировались на том основании, что оно могло и не знать имена шпионов, с которыми поддерживали контакты его агенты. С другой стороны, националистическая пресса нагнетала обстановку, создавая впечатление, будто Германия взбешена осуждением Дрейфуса до такой степени, что готова объявить войну Франции. Любые призывы к пересмотру приговора изображались как слабодушные уступки нажиму Германии и свидетельства влиятельности «синдиката».
В этом изобретении антисемитской прессы – «синдикате» – для приверженцев «правого дела» заключалась идея не абстрактного, а вполне реального зла 18. Имелось в виду подпольное сообщество евреев, тайное и злонамеренное, поставившее себе целью добиться пересмотра приговора Дрейфусу и вместо него обвинить в предательстве христианина. Любые деяния, не нравившиеся националистам, приписывались «синдикату». Любой человек, и известный, и не столь известный, осмеливавшийся высказаться за пересмотр дела Дрейфуса, объявлялся платным агентом «синдиката». Свидетельства армейских фальсификаций представлялись как фабрикации «синдиката». Националисты заявляли, что это тайное сообщество с 1895 года потратило десять миллионов франков на подкуп судей, экспертов, журналистов и министров. Они утверждали, будто деньги представлялись финансистами-евреями, пользовавшимися счетами международного банка в Берлине. Они указывали на их главного советника германского пастора Гюнтера, личного капеллана кайзера. Согласно их наущениям, дрейфусары подрывали веру нации в армию, продавали ее секреты и готовы были открыть ворота врагу. Члены сообщества изображались карикатуристами в виде разжиревшего еврея с золотыми кольцами и часами, победоносно и злорадно поставившего ногу на шею распростертой Марианны. По мере возрастания озлобленности «синдикат» в представлениях националистов трансформировался в чудовищную международную лигу, включавшую не только евреев, но и масонов, социалистов, иностранцев, всех подозрительных и чужеродных личностей. Она спонсировалась всеми врагами Франции, использовавшими дело Дрейфуса для дискредитации армии и раздробления нации. Унизительное поражение при Фашоде, нанесенное Англией, было, конечно же, подстроено «синдикатом». Щупальца «синдиката» проникли повсюду. Его ненавидело и боялось «правое дело». В нем видели заклятого врага.
Антисемитизм во Франции был лишь частью общего социально-политического недуга, поразившего Европу в конце XIX века. Он зародился в результате действия многих сил, сталкивавших классы и нации. Индустриализация, империалистические амбиции, урбанизация, обнищание деревень, возрастание власти денег и машин, усиление позиций рабочего класса, угрожающие всполохи красного флага социализма, угасание аристократии – все эти видимые и невидимые силы зрели в глубинах общества, как в недрах вулкана перед извержением. «Происходил процесс умирания великой, древней, космополитической, феодальной и крестьянской Европы», – писал один историк 19. А он порождал конфликты, страхи и новые энергии, рвавшиеся наружу.
Одним из классических способов борьбы с излишней энергией и социальной напряженностью был антисемитизм. Именно это средство использовали для того, чтобы отвлечь внимание от правящего класса, в Германии при Бисмарке в семидесятых годах, а в России – в восьмидесятых. Погромы 1881 года напомнили евреям поучительное предупреждение Мадзини: «Без страны вы изгои человечества». Антисемитизм понадобился и имущему классу, особенно когда появилась угроза неминуемого краха прежних порядков. Старые ценности уступали место новым предпочтениям. Анархизм, пропаганда социалистов, возросшее осознание своей силы рабочим классом угрожали привычному образу жизни собственников, и ничто не вызывает столько злобы и вражды, как угроза собственности. На Западе новой разновидностью антипатии заразились такие просвещенные люди, как Джордж Уиндем, секретарь Бальфура, и друг Теодора Рузвельта английский дипломат Сесил Спринг-Райс. Самым искренним и неистовым образом выразил эти настроения Генри Адамс. Вот его слова: он живет только ради того, чтобы посмотреть, как покончат с «этими треклятыми евреями» и всеми «плутократами»; «мы все в руках евреев, которые делают с нами все, что хотят»; «я с интересом читаю “Еврейскую Францию”, “Либр пароль” и пр.»; «я провел день, перечитывая антисемитские сентенции Дрюмона»20.
У людей такого сорта антисемитизм проистекал из ненависти к новому всевластию денег (хотя Адамса только деньги и интересовали), кошелям «плутократов», сколачивавших свои состояния на акционерном капитале, акциях и финансовых операциях, а не на земле, как в прежние времена. Герцог Орлеанский, например, в еврейской проблеме усматривал одно из проявлений экономической войны. Все, кто дорожил своей привязанностью к земле и посредством этих уз к стране, должны защитить себя от «затаенных и праздных» еврейских клик, отъевшихся на руинах «Юньон женераль» при постыдном соучастии правительства. «Юньон женераль», католический банк, был основан с благословения папы Льва XIII специально для привлечения денежных средств верующих. По совету приходских священников в нем хранили свои капиталы аристократы и скромные сбережения католические семьи среднего достатка. Когда банк, не выдержав конкуренции с более богатыми и предприимчивыми соперниками, в том числе с Ротшильдами, рухнул в 1882 году, католики, и состоятельные и бедные, потеряли свои капиталы и накопления. Во всем обвинили евреев. И клерикальные и роялистские газеты с необычайным азартом и дотошностью начали обсуждать «еврейский вопрос». Евреям приписывались тайные сговоры и злые умыслы 21. Возродились все прежние стереотипные обвинения в инородности и упорном стремлении сохранить свою особую идентичность. Евреи – не французы, они – чуждые для Франции, возможно, строят козни против Франции и, конечно же, недруги церкви. Они – подстрекатели антиклерикального движения и несомненные враги всех благонамеренных католиков.
Французский антисемитизм, как и все его другие исторические разновидности, не мог возникнуть сам по себе, у него тоже был свой зачинщик и поджигатель. Им оказался прежде никому не известный француз по имени Эдуард Дрюмон, написавший на волне истерики, возникшей в связи с крахом «Юньон женераль», двухтомное сочинение La France Juive («Еврейская Франция»). Этот труд, опубликованный в 1886 году, сразу же превратил автора в общенациональную знаменитость. Конечно, его опус не шел ни в какое сравнение с предыдущим философским трактатом Гобино «Эссе о неравенстве человеческих рас», вызвавшим огромный интерес по ту сторону Рейна, где занимались разработкой теории о высшей расе. Дрюмон написал полемическое сочинение о Ротшильдах, ритуальном убийстве, зловредном еврейском финансовом могуществе. Книгу читали нарасхват, переиздавали, и автор, полнотелый, краснолицый здоровяк с густой черной бородой, благоденствовал. В 1889 году, объединившись с маркизом де Моресом, он основал Национальную антисемитскую лигу для борьбы против «тайного и кровожадного сговора» еврейских финансистов, «каждодневно подрывающих благосостояние, достоинство и безопасность Франции». На первом большом собрании герцогиня д’Юзес 22, герцог де Люин, князь Понятовский, граф де Бретёй и другие лица аристократических кровей впервые пообщались с реальными трудящимися – работниками мясных лавок и скотобоен, которые, видимо, также были польщены вниманием дворян.
Воодушевившись успехами книги и лиги, Дрюмон решил основать газету и в 1892 году начал издавать «Либр пароль». Тогда же разразился панамский скандал – двое обманутых инвесторов в панамский заем весь свой гнев обрушили на главных финансовых закоперщиков Корнелиуса Герца и барона де Рейнаха, евреев. Газета Дрюмона рьяно принялась обличать злоумышленников. Одновременно она развязала бурную кампанию за изгнание офицеров-евреев из армии, вынудившую двоих оскорбленных офицеров вызвать на дуэль Дрюмона и маркиза де Мореса. Многоопытный дуэлянт маркиз де Морес убил оппонента, его обвинили в преднамеренном убийстве, но на суде оправдали.
Когда судили Дрейфуса, «Либр пароль» убеждала публику: его раса жаждет погубить Францию. A mort! A mort les juifs! [56] – вопила толпа зевак, когда на площади происходила официальная церемония лишения его воинского звания.
Эти крики слышал парижский корреспондент венской газеты «Нойе фрайе прессе» Теодор Герцль, стоявший в толпе. «И где? – написал он потом. – Во Франции. В республиканской, современной, цивилизованной Франции, через сто лет после провозглашения Декларации прав человека». Он вернулся домой и написал книгу Der Judenstaat, обозначив главную тему – «возрождение еврейского государства», а через полтора года сумел мобилизовать самое неорганизованное и раздробленное сообщество на проведение первого Сионистского конгресса, в котором приняли участие двести делегатов из пятнадцати стран. Дело Дрейфуса породило новую движущую силу мировой истории, ждавшую своего часа восемнадцать столетий.
Эти крики слышал парижский корреспондент венской газеты «Нойе фрайе прессе» Теодор Герцль, стоявший в толпе. «И где? – написал он потом. – Во Франции. В республиканской, современной, цивилизованной Франции, через сто лет после провозглашения Декларации прав человека». Он вернулся домой и написал книгу Der Judenstaat, обозначив главную тему – «возрождение еврейского государства», а через полтора года сумел мобилизовать самое неорганизованное и раздробленное сообщество на проведение первого Сионистского конгресса, в котором приняли участие двести делегатов из пятнадцати стран. Дело Дрейфуса породило новую движущую силу мировой истории, ждавшую своего часа восемнадцать столетий.
Первым дрейфусаром можно считать Бернара Лазара, леворадикального интеллектуала и журналиста, издававшего небольшое обозрение под названием «Политические и литературные беседы» и зарабатывавшего себе на жизнь, сотрудничая в католическо-консервативной газете «Эко де Пари». Он тоже был евреем, к тому же анархистом в политике и символистом в литературе, и в его близоруких глазах за бифокальными очками, как говорил его друг поэт Шарль Пеги, «постоянно горел огонь, зажегшийся, казалось, пятьдесят веков назад». Он с самого начала сомневался в справедливости приговора, а от коменданта крепости узнал, что Дрейфус не только отказывался признавать свое предательство, но и с достойным уважения упорством настаивал на невиновности. При активном содействии Матье Дрейфуса, убежденного в невиновности брата, Лазар, преодолевая обструкцию и дезинформацию, провел собственное расследование и издал памфлет «Судебная ошибка; правда о деле Дрейфуса». Он разослал три тысячи экземпляров буклета министрам, депутатам, редакторам, журналистам и другим более или менее влиятельным особам, формирующим общественное мнение, но его свидетельства были дружно проигнорированы. Ничего не дали и визиты Лазара и Матье Дрейфуса к отдельным общественно-политическим деятелям. «Они замучили нас своими евреями», – сказал Клемансо 23. Граф Альбер де Мен, видный католик-реформатор, отказался встречаться с ними, и вождь социалистов Жан Жорес тоже не проявил заинтересованности. Социалистическая газета «Птит репюблик»24, проштудировав памфлет, сделала типично марксистский вывод: «Забастовщики, которых каждодневно подвергают несправедливости, хотя они и не совершают предательства, должны вызывать у нас больше сочувствия, чем судьба Дрейфуса». Социалисты не усмотрели в деле Дрейфуса никаких оснований для беспокойства. В условиях классовой войны невзгоды буржуа были для них безразличны. Они считали себя антимилитаристами, а Дрейфус не только принадлежал к сословию буржуазии, но был еще и офицером. Несправедливость в отношении представителя правящего класса скорее их радовала, а не возмущала.
Тем не менее зерна сомнений, посеянные Лазаром, начали давать свои плоды, и наконец зародилось движение дрейфусаров. Памфлет привлек внимание Люсьена Эрра, библиотекаря «Эколь нормаль сюперьёр» (Высшей нормальной школы), одного из самых престижных учебных заведений. Здесь самые способные студенты под руководством самых просвещенных профессоров готовились стать учителями Франции. Эрр верил в социализм, был для студентов и другом и наставником. Во время летних каникул в 1897 году он каждый день после обеда навещал своего приятеля Леона Блюма, с которым привык обсуждать последние события. Однажды он спросил: «А ты знаешь, что Дрейфус невиновен?» Блюм не сразу вспомнил это имя, но Эрр помог ему. Блюма взволновали слова уже далеко не молодого библиотекаря: он, как и большинство французов, принял за чистую монету официальные сообщения о признании Дрейфусом своей вины. Эрр рассказал ему обо всем, что узнал, а его трактовка событий всегда звучала убедительно. «Он обладал удивительным даром влиять на наше сознание и наши мысли, – писал Блюм. – Он умел распознать правду и передать ее нам».
Забили тревогу люди, помогавшие Гамбетте основать Третью республику и дорожившие ее принципами. Среди них были сенатор Ранк, радикал и член первого правительства республики, и Жозеф Рейнах, в двадцать с небольшим лет служивший главным секретарем у Гамбетты. Племянник и зять корыстного барона де Рейнаха, обесславленного панамским скандалом, в особенности радел за праведность и честность, хотя в данном случае им двигали не столько симпатии к евреям, сколько озабоченность проявлением несправедливости во Франции. Они избрали своим лидером человека, пользовавшегося всеобщим уважением – сенатора Шерера-Кестнера, заместителя председателя сената, основателя республики, одно время редактировавшего газету Гамбетты «Репюблик Франсез».
Уроженца Эльзаса, после 1871 года обосновавшегося во Франции, назначили пожизненным сенатором, видимо, в качестве постоянного символа потерянной провинции. Истинный джентльмен, потомок одного из древнейших родов, держался всегда с рыцарским достоинством и благородством, представляя аристократию республики. Все же, когда репортер из «Либр пароль» пришел брать у него интервью и уселся в кресле, Шерер-Кестнер, презиравший эту газету, в своем негодовании, как говорили, превзошел «самого герцога Сен-Симона»25. Не меньше возмутила сенатора информация о том, что армия умышленно скрывает свидетельства невиновности узника острова Дьявола, а автором документа, на основании которого осудили Дрейфуса, является Эстергази.
Свидетельства невиновности Дрейфуса обнаружил полковник Пикар, назначенный шефом бюро контрразведки через несколько месяцев после суда. Когда он показал их начальнику генштаба генералу Буадеффру и его помощнику генералу Гонзу, оба генерала решительно отказались возбуждать дело против Эстергази и освобождать Дрейфуса. Но Пикар не отступился, проявив необычайную настойчивость, и Гонз спросил: зачем ему нужно вернуть Дрейфуса с острова Дьявола?
«Но, генерал, он же невиновен», – ответил Пикар. Гонз объяснил: сейчас это «не имеет никакого значения», дело пересмотру не подлежит, к нему причастен генерал Мерсье, свидетельства против Эстергази недоказуемы. Пикар предупредил: все будет гораздо хуже, если семья, которая, как известно, ведет собственное расследование, узнает всю правду. Гонз заметил на это: «Если вы будете держать язык за зубами, то никто ничего не узнает».
Пикар взглянул на него с изумлением. «Но это же отвратительно, генерал. Я не желаю уносить с собой в могилу эту гнусную тайну», – сказал полковник и вышел из комнаты. Почему он так поступил? Ведь он же был таким же офицером, как и его коллеги, испытывал такое же чувство воинского долга. Но у него не было никаких корыстных интересов, личных мотивов и даже элементарного эгоистического побуждения к известности, которое впоследствии руководило многими другими персонажами этой драмы, и он действовал исключительно под влиянием обостренного чувства противления несправедливости. Возможно, он был даже антисемитом. Однажды, когда его попросили на время маневров принять в штаб резервиста Рейнаха, он отказался, заявив: «Я не переношу евреев». Дрейфус для него значил столько же, сколько Рейнах. Но ему претило то, что армия сознательно мирилась с осуждением безвинного человека. После того как он отказался прекратить попытки добиться пересмотра приговора, его отправили служить в пехотный полк в Тунис. Сосланный фактически в ссылку, он лишился возможности предать свои свидетельства широкой гласности, однако воспользовался краткосрочным отпуском для поездки в Париж, во время которой изложил факты своему другу-юристу и оставил запечатанное донесение с поручением в случае смерти передать его президенту Франции. Вскоре его свидетельства действительно получили огласку, Пикара арестовали, судили, обвинили в совершении должностного преступления и выгнали из армии. Позднее его вновь арестовали и заключили на год в тюрьму.
Информацию Пикара его адвокат передал Шереру-Кестнеру, своему хорошему другу, и тот сразу же начал действовать, доводить ее до сведения других сенаторов, требовать юридической экспертизы. Он наседал на правительство, военного министра и министра юстиции, теребил премьера и президента. Они либо отмалчивались, либо обещали «разобраться». В мае 1898 года предстояли выборы, до них оставалось восемь месяцев. Повторное расследование возбудит прессу и привлечет общественное внимание к делам, касающимся только армии, и может привести к непредсказуемым последствиям в отношениях как с Россией, с которой Франция недавно заключила военный альянс, так и с Германией. Государственным мужам полагалось думать о проблемах, внутренних и внешних, куда более важных, чем судьба одинокого узника, заточенного на скале. Кроме того, людям при должности свойственно воспринимать понятие справедливости несколько иначе, нежели тем, кто не облечен властными и служебными полномочиями. Министры позволили себе согласиться с аргументами генштаба, доказывавшего, что не стоит сомневаться в достоверности сфабрикованного письма майора Анри и виновности Дрейфуса, а возможная причастность Эстергази к измене или иному виду преступления не заслуживает того, чтобы поднимать скандал пересмотром первоначального судебного решения.