В то же время графа Мюнстера вся эта затея возмущала. «На конференцию съехалась политическая шушера со всего мира 57, – писал он Бюлову, – журналисты самого низкого свойства вроде Стеда, крещеные евреи вроде Блиоха и фанатики мира женского пола вроде госпожи Зутнер… Весь этот сброд, поддерживаемый младотурками, армянами и социалистами, действует под эгидой России». Он считал Стеда «платным агентом России», а конференцию – заговором России, нацеленным на то, чтобы ликвидировать военное превосходство Германии. Однако даже в его отечестве встреча «сброда» в Гааге нашла отклик, когда комитет депутатов рейхстага 58, профессоров и писателей выступил в поддержку целей и задач конференции. Хотя они и были против того, чтобы Германия утратила свои ведущие позиции, в их послании выражалась надежда на то, что конференция в какой-то степени поможет Европе освободиться от бремени вооружений и предотвратить возникновение войн.
Ощущая на себе внимание всего мира, делегаты начали испытывать возрастающее желание не разочаровать его. После двух недель заседаний, сообщал Понсфот, у них «появился интерес вопреки намерениям». В некоторых даже проснулось стремление преуспеть вследствие amour-propre [98], как у Карнебека, нидерландского делегата, или по каким-то иным причинам. Другие под впечатлением от встречи в одном месте представителей столь многих государств начали задумываться о создании «федерации наций Европы»: «Эти грезы зародились в Гааге. Европа должна выбирать – либо стремиться реализовать мечту, либо впасть в анархию».
Однако если обсуждение арбитража могло дать какие-то результаты, то переговоры об ограничении вооружений, военных бюджетов или создания новых видов оружия изначально были обречены на провал. Несмотря на отчаянные усилия российской делегации, поддержку малых государств и многих гражданских представителей, все предложения об ограничениях в сфере вооружений или мораториях отвергались военными делегатами главных держав как «непрактичные». Разногласия окончательно обнажились, когда полковник Жилинский из России предложил объявить пятилетний мораторий, призывая нации сбросить с себя бремя, лишающее жизненных сил Европу. Не менее эмоционально выступил делегат Нидерландов генерал ден-Бер-Портюгал, красочно сравнивший государства с «альпинистами, привязанными друг к другу веревками военных обязательств» и упорно идущими к пропасти, в которую они непременно свалятся, если их вовремя не остановит «сила разума». Тогда поднялся германский военный делегат полковник фон Шварцкопф и охладил пылкое красноречие предыдущих ораторов железной немецкой логикой. Германский народ, сказал он, не «страдает от гнета военных расходов»: «Немцам не грозят истощение и разруха». Напротив, они процветают, возрастают их благосостояние и уровень жизни. Полковник Шварцкопф без колебаний возложил на Германию ответственность за отказ поддержать мораторий, избавив от этой неприятной обузы представителей других держав. Когда стало ясно, что Германия не согласится с мораторием и, соответственно, нет ни малейших шансов для его принятия, все другие делегаты с радостью проголосовали за то, чтобы передать предложение для дальнейшего рассмотрения в подкомитет. Таким образом, объяснял сэр Джон Фишер своему правительству, нам удалось и не оскорбить чувства российской делегации, и не создать впечатления, будто Англия блокирует обсуждение их предложения.
В комитетах Фишер вел себя на удивление осмотрительно и благоразумно, но в неофициальной обстановке оставался самим собой. «Гуманизировать войну! – возмущался он. – Это все равно что гуманизировать ад!»59 Его ответ одному «тупому ослу», рассуждавшему о необходимости «благоприличного, цивилизованного ведения войны и обеспечения военнопленных горячей водой и овсянкой», решили не публиковать. В книге автографов Стеда он написал: «Превосходство британского военно-морского флота – наилучшая гарантия безопасности и мира во всем мире». В Швенингене Фишер жил в отеле «Курхаус»60, который, судя по его описаниям, ему понравился: «Какая здесь суматоха. Оркестр играет во время завтрака, ланча и обеда! Постоянно откуда-то прибывают огромные коробки, и портье носятся вокруг как белки. И железнодорожный вокзал, и телеграф, и почта в отеле!» Среди военно-морских делегатов Фишер пользовался особым уважением, а когда посредине конференции его назначили главнокомандующим Средиземноморской эскадрой, это произвело огромное впечатление на всех иностранцев, включая баронессу фон Зутнер, которая очень сожалела, не увидев его на балу у господина Стааля, поскольку он был «одним из самых замечательных партнеров в танце». Его называли «танцующим адмиралом», и, без сомнения, он был самым обходительным джентльменом, и в Гааге, как писал Стед, «по популярности ему не было равных»61. Контакты с немцами убедили Фишера в том, что Германия, а не Франция будет оппонентом Британии. От немецкого военно-морского делегата он узнал, что британские корабли в случае войны будут абсолютно бесполезны, так как немцы потопят их «ордами» торпедных катеров 62.
Британия не возражала против ограничений в сфере военно-морских сил, надеясь на то, что это позволит обуздать военно-морские аппетиты Германии и сохранить статус-кво. Однако поддержка этих мер зависела от выработки адекватной формулы инспектирования и контроля, что, по сообщениям Фишера, было «абсолютно неосуществимо». Он считал несерьезным предположение российской делегации, что надо полагаться на добрую волю правительств. Россия, как заметил французский делегат, должна была с самого начала признаться в том, что ей нужны гарантии мира на три года. Немцы и в данном вопросе не желали разговаривать на темы ограничений, а японцы, согласно британскому докладу, «будут готовы к этому только тогда, когда сравняются с другими великими морскими державами, иными словами, никогда».
Позицию Соединенных Штатов ясно выразил убежденный реалист капитан Мэхэн, если не на официальных встречах, то в частном порядке. Американское правительство, говорил он британцу, ни при каких обстоятельствах не будет даже обсуждать военно-морские ограничения. Наоборот, предстоящая борьба за рынки Китая потребует «весьма существенного» увеличения американской эскадры в Тихом океане, что неизбежно затронет интересы по меньшей мере пяти держав. На каждой комиссии, при каждом обсуждении его мнение выражалось одним словом – «нет», и это было мнение не миротворца, а человека, готовящегося к войнам. Он был самым «серьезным и сосредоточенным из всех делегатов»63, написал один обозреватель.
Эта серьезность привела к тому, что он даже отверг традиционную позицию своего правительства в поддержку иммунитета частной собственности в морях. Такая политика устраивала Соединенные Штаты, когда они были слабые и нейтральные, теперь им это было только во вред, когда они стали великой державой. Право захвата является неотъемлемой составной частью морского могущества, особенно если идет речь о могуществе Британии, с которой, как полагал Мэхэн, Соединенные Штаты имеют общие интересы. Он уже думал о правах нации не нейтральной, а воинственной.
Когда Уайт попытался обозначить проблему, следуя инструкциям, Фишер дал Мэхэну аргументы для возражений 64. Он привел в пример уголь нейтральных стран: «Вы скажете мне, что я не должен захватывать нейтральных угольщиков. А я скажу вам, что никто и никакая сила на земле не запретят мне захватывать их или пускать ко дну, если у меня нет иных средств для того, чтобы не позволить этому углю попасть в руки врага». Германия, руководствуясь, правда, другими причинами, поддержала американское предложение об иммунитете собственности от захвата. Граф Мюнстер первый раз получил реальную возможность согласиться хоть с чем-то и употребить «все наше влияние в поддержку этого важного принципа», и Бюлов был рад выступить в поддержку мер, столь очевидно совпадавших с принципами гуманности. Но их порыв осадил военно-морской делегат капитан Зигель 65, отличавшийся менталитетом шахматного игрока, прошедшего иезуитское обучение. Флот, указал он своему правительству, предназначен для защиты морской торговли своей страны. Если согласиться с иммунитетом частной собственности, то отпадет необходимость в военно-морских силах. Общественность будет требовать сокращения численности кораблей и откажется поддерживать в рейхстаге выделение ассигнований на ВМФ. Иными словами, капитан Зигель четко дал понять своим начальникам: если германский флот должен иметь raison d’être [99], то частная собственность не может не подлежать захвату в морях.
Именно дискуссии такого рода больше всего привлекали участников конференции. Для них было интереснее обсуждать методы ведения войны, а не ее предотвращения. Как только возникал вопрос об ограничении или запрещении новых вооружений, военные и морские уполномоченные, столь же бдительные, как капитан Мэхэн, вставали на защиту свободы предпринимательства. Позволено было лишь рассмотреть с учетом перспектив инспектирования и контроля российское предложение о том, чтобы нации согласились «не преобразовывать кардинально огнестрельное оружие и не увеличивать его калибр в течение определенного периода времени». Сэр Джон Ардаг заметил, что невозможно проследить за тем, чтобы государство не создавало винтовки нового образца и не хранило их в арсеналах. Российский делегат Рафалович ответил с жаром, что за этим будут следить «общественное мнение и парламентские институты». С учетом характера государства, откуда прибыл делегат, его замечание не произвело никакого впечатления. Мэхэн изложил аналогичные возражения против предложений об ограничении калибра корабельных орудий, толщины брони и скорости снаряда. Любые формы международного контроля, заявил он, будут нарушением суверенитета страны, с чем все делегаты охотно согласились.
Именно дискуссии такого рода больше всего привлекали участников конференции. Для них было интереснее обсуждать методы ведения войны, а не ее предотвращения. Как только возникал вопрос об ограничении или запрещении новых вооружений, военные и морские уполномоченные, столь же бдительные, как капитан Мэхэн, вставали на защиту свободы предпринимательства. Позволено было лишь рассмотреть с учетом перспектив инспектирования и контроля российское предложение о том, чтобы нации согласились «не преобразовывать кардинально огнестрельное оружие и не увеличивать его калибр в течение определенного периода времени». Сэр Джон Ардаг заметил, что невозможно проследить за тем, чтобы государство не создавало винтовки нового образца и не хранило их в арсеналах. Российский делегат Рафалович ответил с жаром, что за этим будут следить «общественное мнение и парламентские институты». С учетом характера государства, откуда прибыл делегат, его замечание не произвело никакого впечатления. Мэхэн изложил аналогичные возражения против предложений об ограничении калибра корабельных орудий, толщины брони и скорости снаряда. Любые формы международного контроля, заявил он, будут нарушением суверенитета страны, с чем все делегаты охотно согласились.
В ходе обсуждения вопроса о распространении правил женевской конвенции 1868 года о деятельности Международного Красного Креста на военно-морские сражения возникла проблема спасения моряков на воде после боя. Именно тогда прозвучало язвительное заявление адмирала Фишера по поводу кормления военнопленных овсянкой. Когда дебаты закончились, глава комиссии подвел итоги: «Благодаря твердой позиции и настойчивым усилиям сэра Джона Фишера все положения статей, могущие ограничить или помешать свободе действий воюющих сторон, были самым внимательным образом устранены».
Неприятный конфликт возник, когда обсуждалось право мирного населения на защиту от вооруженных интервентов. Ардаг предложил поправку: заменить понятие «либерти» в формулировке права гражданского населения защищаться на слово «долг», добавив, что «долг» мирных граждан защищать себя от интервентов «с применением всех легитимных средств оказания самого активного и патриотического сопротивления», чем вызвал горячее одобрение представителей малых государств. Резко возразил против поправки полковник Шварцкопф, его незамедлительно поддержали делегаты России. «Самым лучшим подтверждением необходимости в такой статье», сообщал Ардаг, служит «яростное сопротивление» германских и российских представителей, заблокировавших поправку. Затем этот комитет перешел к рассмотрению менее трудных проблем, таких как обращение со шпионами и военнопленными, запрещение ядов, предательство и плутовство, бомбардировка незащищенных городов, правила использования флагов перемирия, капитуляция, временное прекращение военных действий, оккупация вражеской территории.
В комитете по ограничению использования и создания новых вооружений сложилась совершенно тупиковая ситуация, и все с энтузиазмом занялись проблемой «дум-дум», пуль, способных разворачиваться в человеческом теле и наносить особенно тяжелые ранения. Это предоставляло делегатам возможность выступить наконец с запретительным предложением и несколько погасить антибританские настроения. Пули были созданы в Британии специально для борьбы с фанатичными племенами, их горячо отстаивал сэр Джон Ардаг в спорах практически со всеми делегатами, кроме американского военного атташе капитана Кроузьера, чья страна собиралась применить их на Филиппинах 66. Когда воюешь с дикарями, объяснял Ардаг своей аудитории, часто случается так, что «наши пули малого калибра могут несколько раз поразить их тела, оставив в них крохотные ровные дырки», и они снова идут в атаку. Надо было изобрести что-то более эффективное против них. «Цивилизованный солдат, когда получает пулю, понимает, что ранен и чем скорее ему окажут помощь, тем больше у него шансов на выздоровление. Он лежит на носилках и ждет, когда его отнесут в полевой госпиталь, где обработают раны и перевяжут доктор или медик из общества Красного Креста согласно правилам, предписанным Женевской конвенцией».
«Фанатичный варвар, получив ранение, продолжает нападать, с копьем или мечом в руках, и, прежде чем вы сможете объяснить ему, что его поведение является грубым нарушением общепринятых норм, которых должен придерживаться раненый, он отрубит вам голову». Замысловатым языком сэр Джон Ардаг хотел объяснить, что война – это суровое испытание, и в более вежливой форме, чем Фишер, опроверг предположение, что она может быть цивилизованной. На делегатов его аргументы не произвели впечатления, и большинством голосов – 22 против 2 – они преодолели оппозицию Британии и Соединенных Штатов, запретив использовать пули «дум-дум».
Единодушие, хотя и обманчивое, было достигнуто по крайней мере по одной проблеме: сбрасыванию снарядов или взрывчатки с воздушных шаров. Дело это еще было малоизвестное и не испробованное, и практически все делегаты согласились с тем, чтобы запретить новшество, особенно этому рады были российские представители, которым совершенно не нравилась перспектива столкнуться с дополнительной военной угрозой. Полковник Жилинский чуть ли не жалостно заявил: «По мнению российского правительства, уже имеется достаточно средств для нанесения вреда противнику». Большинство делегатов были настроены против идеи ведения войны с воздуха и проголосовали за перманентное запрещение средств ведения такой войны. Комитет мог поздравить себя с серьезным успехом. Однако на следующем заседании капитан Кроузьер, посоветовавшись с капитаном Мэхэном и передумав, вдруг выдвинул возражения. Делегаты, заявил капитан, собираются навсегда запретить оружие, о котором не имеют никакого понятия. Новые разработки и изобретения позволят создать воздушные суда типа дирижаблей, снабженные двигателями: они смогут находиться над полем сражения и сыграть решающую роль в его исходе, сохранив жизни многих солдат и сократив продолжительность конфликта. Разве гуманно запрещать такие новшества? Вместо перманентного запрета капитан Кроузьер предложил пятилетний мораторий, по завершении которого у всех будет более ясное представление о возможностях воздушных судов. Делегаты с ним согласились.
Для единодушного запрета использования удушающих газов не хватило одного голоса – капитана Мэхэна. Он упорно отказывался уступить, ссылаясь на то, что в Соединенных Штатах не принято «противодействовать изобретательной гениальности своих граждан, в том числе и в создании орудий и методов войны». Пока еще ничего не сделано в этом направлении, но, как считает Мэхэн, применение газа в меньшей степени негуманно и жестоко, чем использование субмарин, а их конференция не решилась запрещать. Игнорируя единичное возражение американца, делегаты приняли решение запретить удушающие газы.
В мире за пределами Гааги жизнь тоже не стояла на месте. В Пекине националисты под названием «праведные кулаки», или «боксеры», избивали иностранцев; в Южной Африке буры и британцы готовились к войне; американцы начали войну на Филиппинах; в Италии бунтовали рабочие; полиция открыла огонь и поубивала демонстрантов в Испании; парламентский кризис по поводу избирательных прав разразился в Бельгии. Повсюду обсуждалось нападение на президента Франции во время скачек в Отёе. «Какая скука была бы в Европе, если бы не существовало Франции», – патриотично написал корреспондент газеты «Тан». Господин Буржуа поспешил домой, чтобы воспользоваться кризисной ситуацией, но решил не брать на себя обузу возглавлять правительство, и, как мрачно прокомментировал Жорес, «ангел арбитража 67 полетел обратно в Гаагу, чтобы вернуться, когда минуют опасные времена».
Делегаты, окруженные красотами «Хёйстен-Боса», стали вдруг тревожиться по поводу негативного в целом финала конференции и неодобрительной реакции общественности, особенно социалистов, «блюстителей общественной совести»68. Если конференция завершится лишь помпезной церемонией и без практических результатов, то социалисты громогласно обвинят правительства в политической импотенции и объявят себя истинными радетелями человечества. Барон д’Эстурнель рассказывал, что, когда уезжал из Парижа, Жорес говорил ему 69: «Действуйте, занимайтесь чем хотите в Гааге, но все ваши усилия будут напрасны. Вы ничего не достигнете, вас постигнет неудача, а выиграем мы». Все лето, как шутил один делегат, социалисты вертелись возле Гааги, «как коты у клетки с птичками». В Амстердаме они устроили митинг, собрав на него три тысячи человек, чтобы разоблачить притворство правительств и заявить, будто действительный мир могут обеспечить лишь организованные массы, победившие капитализм.