Когда Юрий Левитан назвал имя Мао Цзедуна, я толкнула Татьяну локтем.
— Смотри, твой.
— Боже мой! — сказала Татьяна. — Тут столько всего прошло, а он совсем не изменился.
Мы выпили за его здоровье.
— А хорошо бы встретиться с ним, напомнить ему о былом и напроситься к нему в гости… — задумчиво сказала Татьяна. — А как же Юрик, твой биолог? — спросила я.
— Ты с ума сошла? Я же с познавательными целями. Конечно, я поехала бы только с Юриком. Знаешь, что я подумала… — Татьяна замолчала и изучающе посмотрела на меня, словно не решаясь продолжать.
Я подождала немного, но так как она упорно молчала и отводила глаза, я подбодрила ее:
— Давай-давай, говори! После того что случилось, мне ничего не страшно.
— Понимаешь, Маня, мне очень жалко…
— Чего тебе жалко?
— Мне жалко, что я не девушка…
— В каком смысле? — весело удивилась я.
— В самом обыкновенном. Мне жалко, что я не подарю свою невинность и чистоту Юрику на свадьбу…
На ее глаза вдруг навернулись самые неподдельные слезы.
— Да Господь с тобой, девочка моя, ты же сама мне говорила, что внушила Юрику, будто именно он лишил тебя невинности! — возмутилась такому ханжеству я.
— Но ведь это неправда, — всхлипнула Татьяна, — ты же знаешь…
— Но я ему никогда не скажу.
— Ну и что? Я-то сама это знаю. И Бог знает…
— Это что-то новенькое…
— Я вчера в церкви была, — сказала Татьяна и заревела в голос.
— Ну, ладно, ладно… — Я подошла к ней и прижала к себе ее бедовую кудрявую головку. — Как же ты там оказалась?
— К нам бабушка из Мытищ приехала.
— Ну и что?
— Она пошла в церковь на улице Неждановой, а я за ней увязалась. Сперва думала, что просто так иду, из любопытства, а как пришла туда, так страшно стало…
— Ну чего ты испугалась, глупенькая? — улыбнулась я, поглаживая ее по головке. — Разве в церкви страшно?
— Я испугалась потерять Юрика… — Татьяна заревела с новой силой, и я почувствовала, как от ее слез промокает платье на моем животе.
— А ну-ка, выкладывай, — приказала я, вытирая ей слезы чистой салфеткой, которой накрывала хлеб.
— Ну, когда мы пришли, там шла служба… Бабушка тихонечко подала записочки, купила и поставила кому на до свечки…
— Я не о церкви, я о Юрике тебя спрашиваю, — перебила ее я.
— А я о ком? — удивилась Татьяна. — И я о нем же. Значит, поставила бабуля свечки и начала молиться… И тут я подумала, что раньше, до революции, прежде чем парень девку поцелует, он ходит за ней месяцами и любуется ею издалека. Потом они знакомятся, потом объявляют помолвку. Он дарит ей колечко, и все люди знают, что они теперь жених и невеста. Им теперь прилично появляться везде вдвоем. На них все смотрят и улыбаются, потому что всем приятно видеть жениха и невесту. Потом они венчаются в церкви. Над ними держат венцы, я в «Огоньке» на картинке видела… Красиво. Потом живут, деток воспитывают… А сейчас что? Бабы как взбесились. Сами к мужикам пристают. Невинность никому не нужна… Знаешь, что Юрик сказал, когда якобы лишил меня невинности?
— Что? — рассеяно спросила я. До меня начало доходить, что Танькины слова относятся больше ко мне, чем к ней самой. — Он спросил, и чего ты до сих пор терпела?
— В каком смысле?
— В том самом. В том смысле, что ему всегда достается черная работа.
— Так что — он был бы рад, если б ты уже была не девочкой?
— Выходит, так. Он еще сказал, что с биологической точки зрения невинность абсурд, шутка природы, и не несет ни одной полезной функции, даже наоборот — случаются заражения после дефлорации, потому что прежде всего это травма. Не столько душевная, сколько физическая. Он сказал, что девственная плева есть только у людей. Ни у одного из многих миллионов видов животных ее нет. И заметь, говорит, никто от этого не страдает. Он сказал, что в Америке девочек при рождении хирургическим путем лишают невинности и вырезают аппендицит…
— А ты что?
— А я, как дура, заревела…
— Из-за чего? У тебя же ее давно не было?
— А я представила, что было бы со мной, если б я действительно ее сберегла для него, а он бы мне заявил такое… И потом, было обидно… Я так долго подгадывала, чтобы был самый конец месячных… Все время не получалось, не совпадало. То он не мог, то я…
— Ничего не понимаю. Так чего же ты испугалась в церкви?
— Я подумала, что не зря все это придумано…
— Что?
— Ну там помолвка, венчание, белая фата, невинность… А мы все нарушаем с самого конца и до самого начала… Вот мне и страшно стало. А что если я его потеряю за то, что не соблюла себя…
— А что, уже есть какие-то признаки? — встревожилась я.
— Пока нет… — снова зарыдала Татьяна.
— Так что же ты плачешь?
— А у тебя были признаки? И все в одну минуту развалилось?
— Ну ладно, прекрати хныкать. Значит, у вас все нормально?
— Ага… — сказала Татьяна, вытирая слезы и делая над собой усилие. — Весной, когда он защитит диплом, пойдем расписываться. И то это я оттягиваю, а то пошли бы завтра…
Татьяна снова заревела в голос.
— Ну слушай, это уже черт знает что! — возмутилась я и сделала телевизор на полную громкость. — Чего ты теперь-то ревешь белугой, если все так хорошо.
— А ему, паразиту, все равно, что завтра пойти расписываться, что через год, что никогда… Он считает все эти расписки пережитками феодального общества и вообще мещанством… Он говорит, что если люди любят друг друга, то им не обязательно расписываться в этом на казенных бумагах…
— Ну, твой Юрик и дает! — сказала я.
4Через полчаса Татьяна, вся в волнении, убежала к своему Юрику на семейный праздник знакомиться с его родителями, а я осталась одна со своими грустными мыслями.
Танька, сама того не подозревая, была у меня чем-то вроде локатора, как у летучей мыши… Даже не так. Она была скорее предметом, отражающим мои мысли. Вот, например, летит совершенно слепая летучая мышка в кромешной темноте, очень хочет кушать и посылает в ночь свой неслышимый звуковой сигнал. А получает его уже принявшим очертания или съедобного мотылька, или ветки дерева, о которую можно поломать крылья.
Так же и я посылала вперед свои неясные сомнения, а она их чутко улавливала и возвращала в виде вполне оформленных проблем. Она всегда говорила вслух то, в чем я боялась себе признаться… Она первая назвала грехом то, что я в лицемерии своем называла искренностью, естественностью, отсутствием кокетства и расчета.
Все, решила я, с прошлым покончено! Теперь все будет правильно. Как это было у бабушки, у ее бабушки, как это было положено на Руси.
Я — разведенная женщина, соломенная вдова, значит, мне не нужно будет подгадывать, притворяться и изображать из себя невинность, но никто на свете теперь не получит меня до замужества. Как бы ему этого ни хотелось. Как бы мне этого ни хотелось!
Ничего! Можно перетерпеть! Больше внимания уделять учебе, работе. Взять новые заказы, заработать много денег и купить нового «Москвича». А еще лучше «Волгу». Сдать на права, путешествовать, заниматься спортом. Нужно быть самостоятельной женщиной и не рыскать по этой жизни, как по глухому лесу, в поисках жалкого бабьего счастья. Если оно мне суждено, оно само меня найдет! А я буду гордой и независимой.
И тут раздался телефонный звонок. Это был Эдик. Футболист.
— С праздником вас, Маша, — сказал он.
— Спасибо, — растерялась я. Вот уж чьего звонка я не ждала… Честно говоря, за последними событиями я совсем забыла о его существовании.
— Вы меня простите, но я ваш телефон взял у Леонида…
— Ничего, ничего… — сказала я, с трудом догадываясь, что он имеет в виду Лекочку.
— Я несколько дней звоню на дачу к Игорю Алексеевичу, но там никто не подходит…
— Игорь Алексеевич, возможно, уехал в очень длительную командировку… — осторожно сказала я.
— Жалко… — вздохнул Эдик.
— А в чем дело?
— У нас завтра решающая игра… Я бы хотел, чтобы он пришел посмотреть… Вместе с вами, — добавил он. — Кстати, вы были на той игре?
— Да, была.
— Вам понравилось?
— Я первый раз была на футболе и не все поняла в игре, но под конец очень смеялась…
— Это когда Валька забил последний гол?
— Да.
— Значит, вы все поняли в футболе, — серьезно сказал Эдик.
— А часто бывает так смешно?
— Нет, что вы… Футбол — тяжелая игра…
— Почему?
— Играть умеют единицы, а бегают и суетятся все. Это очень мешает… Может быть, придете завтра? С Леонидом? Я думаю, Игорь Алексеевич не обидится. Когда он приедет, вы ему расскажете, как все было. А я постараюсь еще раз вас рассмешить…
— Я не смогу ему все рассказать… — вдруг сказала я. Мне вдруг показалось несправедливым, что я одна несу всю тяжесть разочарования.
— Да, была.
— Вам понравилось?
— Я первый раз была на футболе и не все поняла в игре, но под конец очень смеялась…
— Это когда Валька забил последний гол?
— Да.
— Значит, вы все поняли в футболе, — серьезно сказал Эдик.
— А часто бывает так смешно?
— Нет, что вы… Футбол — тяжелая игра…
— Почему?
— Играть умеют единицы, а бегают и суетятся все. Это очень мешает… Может быть, придете завтра? С Леонидом? Я думаю, Игорь Алексеевич не обидится. Когда он приедет, вы ему расскажете, как все было. А я постараюсь еще раз вас рассмешить…
— Я не смогу ему все рассказать… — вдруг сказала я. Мне вдруг показалось несправедливым, что я одна несу всю тяжесть разочарования.
— Почему? — насторожился он, сразу уловив странность в моем ответе.
— Потому что он вернется через несколько лет, а через сколько — определит суд.
Эдик помолчал. Потом, осторожно подыскивая слова, спросил:
— А что произошло?
— Его накрыли… — со всей злостью, скопившейся во мне за эти дни, сказала я, и из моих глаз побежали горячие непрерывные слезы…
Эдик, словно увидев мои слезы, выждал паузу, пока я справлюсь с голосом, и тихо спросил:
— Вы можете рассказать, в чем его обвиняют?
— В спекуляции цветными и редкоземельными металлами в особо крупных размерах… Очевидно, скоро на него будет заведено уголовное дело…
— Я слышал, что он занимается металлами…
— Вот именно! Только не в Академии наук, а на Зюзинской свалке. Вы что думаете, он действительно академик? Он заведующий приемным пунктом вторсырья на свалке…
Эдик долго молчал, укладывая в голове эту ошеломительную новость, потом спросил: — Вы в этом уверены?
— В чем?
— Во всем.
— Собственными глазами видела его на рабочем месте…
— А он казался таким хорошим парнем… — с сожалением сказал Эдик.
— Он казался тем, кем хотел казаться, — жестко сказала я. — А хорошим парнем можно быть и без карнавала.
— Я понимаю, что сейчас вам не до футбола… — грустно сказал Эдик.
«Нет, отчего же?» — хотела назло судьбе ответить я, но, вспомнив о своей последней доктрине, промолчала.
— Знаете что, — сказал Эдик. — Если вы вдруг решите пойти, то два билета на лучшие места будут вас ждать около метро.
— Они будут стоять у выхода, а я их узнаю по номеру серии? — невесело пошутила я.
— Они будут у моего приятеля Леши… — сказал Эдик.
— А как я узнаю вашего приятеля? Как я найду его в толпе?
— Очень просто… — Мне показалось, что он улыбнулся, — у него рост два метра семь сантиметров, а на голове клетчатая шотландская шапочка с красным помпоном. Он баскетболист. Его будет далеко видно… — Эдик помолчал и сказал проникновенным голосом: — Приходите, пожалуйста… А я для вас по стараюсь что-нибудь смешное сделать… Например, гол забью…
— А если я не приду, то стараться не будете? — спросила я.
— Все равно буду, — вздохнул Эдик.
— А как же вы меня увидите среди семидесяти тысяч зрителей?
— Во-первых, я знаю, где вы будете сидеть, а во-вторых, третий билет будет у Леши и он будет сидеть рядом с вами, а его видно с любой точки поля. Проверено на практике. Вы придете?
— Пока еще не знаю… — сказала я.
5Я пришла. Лека с удовольствием вызвался меня сопровождать. Я заметила, что он любит мужские игры.
Эдик заметил меня и даже умудрился незаметно помахать рукой. В тот день он был просто великолепен. Стадион как будто сошел с ума. Даже Лека свистел и вопил до хрипа. Эдик за бил решающий гол и, как мне объяснил его друг баскетболист Леша, отвлекал на себя троих игроков противника, так что его команда своей победой обязана прежде всего ему. Я, правда, не заметила, как он их отвлекал, но поверила Леше на слово.
После матча мы с Лекой направились в раздевалку к футболистам, но, увидев огромную толпу перед дверью, да же не попытались туда прорваться. Поздравлять Эдика остался один Леша.
Поздно вечером Эдик позвонил мне домой.
— Спасибо, что пришли, — сказал он. — Я этот гол посвятил вам…
— Это как же? — спросила я. — Написали посвящение на мяче?
— Да нет, просто я ребятам показал вас еще до начала игры и сказал, что первый же гол, который я забью, посвящаю этой девушке…
— А что сказали на это ваши товарищи?
— Они сказали, кому хочешь посвящай, только забей… А я все равно задумал, что если забью, то все будет хорошо.
— Так все и получилось, — сказала я. — Вы забили, и все хорошо. Вас все поздравляют. Ваш друг баскетболист предположил, что вам за это подарят легковушку.
— Да нет же, все совсем не так… — сказал Эдик, и мне по казалось, что он улыбнулся, прекрасно понимая мое якобы непонимание. Скорее наоборот…
— Что наоборот?
— Сезон кончается, и больше ни одной игры у нас в Москве не будет…
— Что же в этом плохого? — продолжала не понимать я. — Будете играть в тепле, на зеленой травке…
— Но там не будет вас… Кому я буду посвящать свои голы?
— А кому вы их посвящали до сих пор?
— Никому.
— Это странно… — сказала я, почему-то не сомневаясь в искренности его ответа.
— Я вообще мало думал о девушках. Футбол — это очень серьезный спорт, если им заниматься по-настоящему. Он отнимает слишком много времени. Почти ничего не остается на личную жизнь…
— И что же — все футболисты монахи?
— А кто вам сказал, что все занимаются футболом всерьез?
В этот раз он так и не решился назначить мне свидание.
А я ему решила не помогать.
Он позвонил мне через день.
— Мне почему-то кажется, что вам грустно, — сказал он.
— И вы знаете, как меня развеселить? — спросила я.
— Как развеселить — не знаю, а немного отвлечь, наверное, смог бы.
— Каким образом?
— У меня есть два билета в «Ударник» на «Тихий Дон».
Он удивительно умел попадать в самую точку. И на поле и в жизни. «Тихий Дон» я как раз не смотрела. Премьера была перед самыми праздниками, Татьянин жених Юра отстоял в очереди и купил билеты и на мою долю. Но это было, как на грех, пятого ноября. Я тогда не пошла с ними. Мне, как вы уже знаете, было совсем не до кино…
— Попробуем отвлечься… — сказала я.
6Мы встретились около кинотеатра за полчаса до сеанса.
Зрителей только-только начали пускать, и мы спустились в нижнее кафе, где странное двойное эхо повторяет каждый шаг. Я с детства люблю это кафе и всегда хожу в «Ударник» заранее, чтобы посидеть в нем.
Эдик был очень внимателен и предупредителен. Мы пили пиво «Двойное золотое» и ели бутерброды с семгой, всегда свежие и вкусные в этом кафе. Он не задал мне ни одного вопроса об Игоре. С одной стороны я, конечно, оценила его такт, но с другой — мне самой было необходимо высказать все, что у меня накопилось за эти дни. Тем более что передо мной сидел не посредственный участник событий. Наконец, я не выдержала и без всяких предисловий спросила его прямо в лоб:
— А как вы с Игорем познакомились?
— К нему на дачу меня привез мой товарищ по сборной Союза Миша. Меня как раз только-только включили в основной состав. Миша сказал, что Игорь Алексеевич мой большой поклонник, не пропускает ни одной моей игры и очень просил как-нибудь меня привезти. У нас были сборы на базе под Москвой, и нам дали выходной. Я согласился. Мишка долго уговаривал меня, говорил, что там интересно, что Игорь Алексеевич засекреченный крупный ученый, что у него на даче бывает много известных людей, что там отлично кормят. Я согласился. Миша позвонил, и за нами прислали ЗиМ. Это было приятно. Мы доехали с ветерком минут за двадцать…
— Василий хорошо водит, — кивнула я. — И вам тоже сказали, что он личный телохранитель академика?
— Да, Миша сообщил под страшным секретом. Я до сих пор не понимаю, кто он на самом деле, потому что вел он себя как настоящий телохранитель.
— Он и был его телохранителем. Только не от органов, а вольнонаемный. Заодно и заместителем заведующего приемным пунктом вторсырья… Он был как Малюта Скуратов при Иване Грозном. Карал отступников, выбивал долги, нанимал на работу…
— И много они зарабатывали? — спросил Эдик.
— Деньги там были бешеные. Он зарабатывал в день столько, сколько настоящий академик в месяц.
— А как вы об этом узнали?
— Нашлись доброхоты. Открыли глаза…
— И все-таки я не понимаю, зачем ему понадобилось ломать всю эту комедию?
— Скажите, Эдик, только честно, вы бы поехали в гости, скажем, к директору артели «Пятое декабря»?
— Не знаю… — пожал плечами Эдик.
— А к засекреченному академику поехали. Ведь это так романтично! Космос, атомная энергия, новое оружие. Я сама поддалась на эту удочку.
— Неужели он не боялся разоблачения? А если бы кто нибудь увидел его на рабочем месте?