Принц просто заболел Алмазом. Он добился согласия своего газетного руководства на развернутый репортаж из экзотического военного подразделения. Затем начал пробивать эту идею в Главпуре (Главное политическое управление Советской Армии и ВМФ) и внушать военному начальству на самых высоких уровнях, что статья эта принесет неисчислимую пользу Советской Армии и вообще СССР, другом которого он является. Что было абсолютной правдой, Он говорил, что войска, служащие такому мирному и гуманному делу, как кино, — это хорошо. Он даже придумал хлесткий за головок для своей статьи. Что-то вроде «Победы Советской Армии… на Каннском кинофестивале».
6Через месяц каждодневного хождения по инстанциям ему удалось добиться приема у начальника Главпура и убедить его, что эта статья послужит установлению мира во всем мире и поднятию авторитета Советской Армии в глазах прогрессивной мировой общественности.
Ему дали в сопровождение двух полковников, «Волгу» и повезли в Алабино, где за неделю до дня его появления начали драить и красить все, что могло попасться на глаза иностранному корреспонденту.
В кавполку его принимали на самом высоком уровне. Добросовестно показали все свое хозяйство. Провели в конюшни, где, по словам Принца, они с Алмазом узнали друг друга.
К неожиданной просьбе корреспондента прокатиться верхом отцы-командиры отнеслись с пониманием и приготовили для дорогого гостя покладистую кобылку, на которой обычно катали захмелевшее начальство. Кобылка, кроме покладистости, отличалась еще и необыкновенной мягкостью хода.
Принц решительно запротестовал и попросил для про гулки Алмаза. Полковое начальство усомнилось в целесообразности этой просьбы, вызванный для переговоров прикрепленный к Алмазу Петя высказался неопределенно, но положительно, в том смысле, дескать, пусть попробует… Мол, мы его предупреждали… О том, что иностранец уже ездил на жеребце, он благоразумно умолчал.
Привели Алмаза, заседлали, Принц легко вскочил в седло.
Сделал несколько кругов по полковому ипподрому и совершенно счастливый, на ликующем жеребце, вернулся к начальству.
— Я буду писать о судьбе Пети и о его подопечном, — сказал Принц.
Начальство уважительно покивало.
Потом, конечно же, не обошлось и без традиционной русской бани и без обильного возлияния после парной. Потом был дружеский ужин, где первыми отрубились сопровождающие.
Если небольшая заметка о съемках революционного фильма в центре Москвы появилась на страницах известной зарубежной газеты очень скоро и была тут же перепечатана почти всеми нашими газетами и еженедельниками, то очерк о «кинополке» писался долго…
Несмотря на то что каждый раз требовался новый про пуск, Принц еще четыре раза ездил в Алабино и терпел наше чудовищное гостеприимство. С третьего раза с ним ездил уже один сопровождающий.
В конце концов Принц, прикинув, во что обходится командирам их гостеприимство, начал туда возить ящиками дорогое выдержанное виски, которое воспринималось доблестными воинами как ординарный самогон. И не было случая, чтобы кто-то, махнув залпом стакан черного «Джонни Уокера», не заметил сочувственно:
— А вот моя тетка в Донецке гонит такую «буряковку», что нипочем не отличишь от казенки. Даже лучше, потому что крепче!
С Петей они подружились, а с Алмазом по-настоящему полюбили друг друга. Конь издалека чуял его и встречал каждый раз приветственным ржанием. Петя даже начал почтительно ревновать, сетуя сослуживцам, что его — настоящего хозяина — коняга так никогда не встречал.
Наконец очерк был закончен и дан на прочтение начальнику Главпура. Тот очерк одобрил, и Принц раз и навсегда был официально записан в друзья СССР. Даже два топтуна из наружки, которые были намертво пришиты к Принцу невидимой нитью, как пуговица к драповому пальто руками холостяка, начали чуть ли не здороваться с ним.
За Принцем, как и за каждым иностранным корреспондентом в СССР, конечно, следили. Он об этом знал. Он был к этому готов, когда впервые пересекал границу нашей страны. Со временем он так к этому привык, что перестал обращать на топтунов внимание, а когда, выходя из дома и направляясь к своей машине, случайно натыкался взглядом на их серую «Волгу», то машинально кивал им, как старым друзьям. Они же при этом безразлично отворачивались. Но после очерка, который тоже перепечатали несколько наших га зет и еженедельник «За рубежом», механизированные топтуны уже не отворачивались, что для них было равносильно самому горячему дружескому приветствию.
7Последний пропуск в Алабино Принцу выписали вес ной, для того чтобы он отвез туда несколько экземпляров своей пухлой цветной газеты.
В эту поездку Принц и договорился с Петей, что будет приезжать в Алабино инкогнито.
Петя пошел на это должностное преступление совершенно бескорыстно. Он даже от жвачки отказался, объясняя это тем, что ребята начнут подозревать неладное… Однако против шоколадки он устоять не мог. Он был, как все дети, сладкоежкой, этот двадцатилетний рыжий солдатик.
В первый свой приезд Принц привез целую сумку спортивной одежды. Когда он в кустах переоделся и вышел к Пете, тот растерянно выматерился. На Принце были щегольские галифе с кожаным подбоем, твидовый английский френч с карманами, зеленый шелковый шарф и фетровая жокейская шапочка с козырьком. В руках у него был изящный хлыст. На ногах высокие сапоги из лоснящейся кожи цвета корочки нарезного батона.
Петя велел ему немедленно снять с себя это. Он сбегал в казарму и принес ему свою старую гимнастерку, линялые тренировочные штаны, сильно ношеные китайские кеды и кепку-восьмиклинку, которую одолжил у Терентьича, ветеринара из вольнонаемных.
С трудом заставив Принца напялить на себя все это немыслимое барахло и критически его оглядев, он удовлетворенно кивнул и сказал, что в таком виде ездить можно. Что так он похож на хулигана и пьяницу колхозного пастуха из соседней деревни. Их даже можно спутать.
Кроме того, он выставил еще одно непременное условие. Принц должен был и приезжать из Москвы в чем-нибудь попроще, чтобы не привлекать внимание местного населения.
Во время прогулок он приказал Принцу молчать, с кем бы он ни встретился. Молчать во что бы то ни стало. Просто изображать из себя глухонемого. А если уж его попытаются поймать и прояснить, то отрываться во весь аллюр. На лошадях, при его выучке и при резвости Алмаза, их не догонят.
Если же будут догонять на машине, то сворачивать в лес, где машина не пройдет, а оторвавшись окончательно, бросать Алмаза, выходить на условное место, где будет спрятана одежда, переодеваться и просачиваться на станцию. Алмаз сам дорогу домой в конюшню найдет.
Если же — в самом крайнем случае — Принца поймают, то он должен взять всю вину на себя. Мол, увел лошадь без спроса, но без злого умысла, а чтобы просто покататься. Принцу ничего не будет, а Петя будет спасен. Принц согласился на все условия.
Таким образом, в Алабино все было улажено: осталось как-то преодолеть московские трудности. Дело в том, что любому иностранцу, будь он дипломатический работник, корреспондент, коммерсант или просто турист, не разрешалось выезжать из Москвы более чем на тридцать километров без особого на то разрешения соответствующих органов.
8Теперь, много лет спустя и уже обретя «новое мышление», я полагаю, что Принц мог бы добиться такого разрешения, если бы объяснил товарищам из органов все как есть.
Да и полковые командиры с удовольствием пошли бы ему навстречу, особенно если бы он стал обучать солдатиков новым приемам выездки. Но Принцу хотелось романтики.
Прекрасно относясь к СССР и не делая для страны ничего плохого, он решил поиграть с органами в «казаки-разбойники». Чтобы потом было что рассказывать детям и внукам в длинные зимние вечера…
Дело в том, что он подружился в Москве с одним журналистом-международником, которого мы назовем условно Герасимом или, как звали его друзья, Герой. Этот журналист был одного роста и примерно одной комплекции с Принцем, и в лепке лица у них было что-то общее.
Принц был человек известный в московских журналистских кругах, и в новогоднем «капустнике» был сюжет с пародией на него. На роль исполнителя вызвался Гера как его ближайший приятель. Он специально для этого дела купил в магазине ВТО шикарные усы. Сходство было настолько поразительное, что когда он проделал это в родной редакции да еще надел шляпу Принца и надвинул ее на лоб и начал разговаривать с акцентом, то машинистки приняли его за Принца. Даже та, которой он продиктовал заметку, не заметила подвоха.
Нечего и говорить, что зрители на «капустнике» были в восторге. Громче всех смеялся сам Принц.
Когда возникла необходимость в неразрешенных поездках в Алабино, Принц вспомнил о Гере.
Нечего и говорить, что зрители на «капустнике» были в восторге. Громче всех смеялся сам Принц.
Когда возникла необходимость в неразрешенных поездках в Алабино, Принц вспомнил о Гере.
Они встречались в условленном месте, чаще всего это был Дом журналистов. Гера уже сидел там внизу, в пивном баре. Принц приходил туда, передавал Гере ключи от своей машины, права, ключи от квартиры и свою неизменную шляпу. Они некоторое время сидели и пили вместе пиво. По том Гера прощался со знакомыми, заходил на минуточку в туалет, приклеивал усы, надвигал на лоб шляпу Принца и выходил из Дома журналистов.
Вахтерши, стоящие на входе, были всегда настроены на входящих в дом, на их темно-красные книжечки Союза журналистов, а на выходящих не обращали никакого внимания. Если бы мимо них вышли десять совершенно одинаковых Принцев, они бы и бровью не повели. На этом и строился весь расчет.
На улице Гера спокойно садился в машину Принца и ехал к нему домой, заранее предвкушая удовольствие. Дело в том, что в эти карнавальные дни он использовал квартиру Принца для свиданий со своими бесчисленными любовницами. Жена же его была убеждена, что он находится в это время на работе.
Топтуны на серой «Волге» пристраивались ему в хвост и вели его до самого дома. Гера поднимался на седьмой этаж, открывал квартиру Принца и располагался там с немыслимым комфортом, так как Принц предоставлял в таких случаях свой бар и свой холодильник в полное распоряжение двойника.
Вскоре раздавался контрольный звонок Принца, Гера выглядывал на улицу и если видел серую «Волгу» на ее обычном месте, то отвечал на молчание Принца:
— Алло, алло, вас не слышно, перезвоните.
Если же машины не оказалось бы на месте, он должен был бы возмущаться в трубку:
— Что за хулиганство! Перестаньте, пожалуйста, звонить или я заявлю в милицию.
Впрочем, этот текст он так ни разу и не произнес. Машина была всегда на месте.
Потом к Гере приходила его очередная любовница. Потом он ее выпроваживал. Потом откуда-нибудь с вокзала звонил Принц, и Гера, выждав определенную паузу, снова отправлялся в Дом журналистов, где его уже ждал в том же пивном баре Принц. Но усы он отклеивал в машине и шляпу снимал в вестибюле, не доходя до вахтерш.
Топтуны заметить этих перемен не могли, так как останавливали свою машину всегда сзади, на почтительном рас стоянии. Таким образом, он заходил в Дом журналистов уже в виде самого себя. Они с Принцем отмечали удачную операцию и выходили из Дома журналистов уже вдвоем, каждый в своем обличье.
Гера знал, с какой целью ездит в Алабино Принц, и все же рисковал, помогая в его игре с органами. Он знал, что в случае разоблачения ему это ничем серьезным не грозит, но вместе с тем и понимал, что неприятностей ему не избежать.
Ссориться с органами журналисту-международнику не следовало. Рассерженные чекисты могли легко закрыть для него границу и сделать его невыездным. А для международника — это конец карьеры. И все равно Гера шел на риск. В те времена найти пристанище для любовных свиданий было очень тяжело. Но не только в этом было дело. Я предполагала, что по характеру Гера не меньше авантюрист, чем Принц.
Так подробно технологию его поездок в Алабино я описываю только потому, что и для свиданий со мной он пользовался тем же самым методом. Студентке иняза, да еще пользующейся особым вниманием со стороны Московского Управления Госбезопасности, связь с иностранным корреспондентом не сулила ничего хорошего. Принц это понимал. А мне уже было все равно. Лишь бы свиданий этих было бы побольше. Но сколько бы их ни было, их казалось так мало, так мало…
Вот так мы с ним и встретились на лесной дороге под моросящим осенним дождиком… Поэтому он поначалу и молчал, как партизан. Меня, укрытую вытертой клеенкой в бесформенной лыжной фуфайке и в точно таких же, как и у него, синих хлопчатобумажных трениках с вытянутыми коленками, он в сумраке лесной дороги принял за местную бабулю-грибницу, и по тому мой французский поразил его не меньше, чем меня его.
Поэтому он и заговорил со мной, несмотря на строжайший запрет друга Пети.
9Как я уже говорила, от неожиданности я лишилась дара речи, а придя в себя, пробормотала ему в ответ что-то совершенно невразумительное и, жутко краснея, извинилась за «болвана».
— Что вы, сударыня, — галантно возразил он. — Я поражен необыкновенной мягкостью вашего определения. Мое поведение заслуживало куда более резких выражений.
Он спешился, снял кепочку-восьмиклинку, преобразившись при этом совершенно и с необыкновенным достоинством представился. Разумеется, он не назвал своего титула.
— Очень приятно… — промямлила я. — Маша. — И от полного обалдения чуть ли не сделала книксен. В самый последний момент мне удалось себя остановить, и от собственной глупости я чуть не заплакала.
И вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что со мной случился тот самый «удар молнии», которого я ждала все это время, о котором мечтала. Я влюбилась с первого взгляда. Это было так ощутимо физически, так сильно, что я даже испугалась. Я вдруг совершенно отчетливо поняла, что за этим человеком по одному только мановению его руки я пойду куда угодно. Что теперь не будет мне жизни без этих слегка насмешливых ласковых глаз, без этой белозубой, открытой улыбки…
Он словно понял мое состояние, всю важность момента, перестал улыбаться и озабоченно нахмурившись спросил: — Маша, вам доводилось ездить верхом на лошади?
— Что? — переспросила я, слыша только звук его речи и не разбирая слов.
— Вам придется сесть в седло…
— Что? — переспросила я, краем сознания понимая, что выгляжу круглой дурой. Но я ничего не могла с собой поделать. Его голос никак не фокусировался. Я неотрывно смотрела, как двигаются его губы и совершенно не понимала слов.
— Это не страшно… Я буду сидеть сзади и держать вас.
— В крайнем случае упадем вдвоем… — Он улыбнулся. — Но я надеюсь, этого не произойдет.
Скорее догадавшись, чем услышав то, что он говорит, я спросила внезапно севшим голосом:
— А это обязательно?
— Вы чего-то боитесь?
— Не знаю…
— Много вы встречали в пригороде Москвы разбойников, говорящих по-французски?
Он подсадил меня. Я плюхнулась всей своей тяжестью в седло, и мне показалось, что конь присел подо мной. Во всяком случае он, повернув голову, покосился на меня с изумлением. По спине его прошла волна нервной дрожи. Я ее почувствовала внутренними сторонами бедер.
Потом Принц, которого я еще не называла так, подал мне мою корзину с грибами и клеенку, попросил меня освободить левое стремя и, вставив в него свою ногу, легко опустился на лошадиный круп за моей спиной. Конь тревожно заржал. Принц погладил его ладонью, просунув руки под моими, забрал поводья и слегка тряхнул ими. Конь словно нехотя тронулся с места…
— Только если нам кто-нибудь встретится по дороге, — сказал Принц, и я почувствовала не шее его горячее дыхание, — разговаривать будете вы. А я опять буду глухонемым болваном.
— Почему?
— Так надо для конспирации… — Он засмеялся. — Я здесь нахожусь на нелегальном положении, как Ленин в Разливе. Вы, конечно, бывали в Разливе?
— Нет, — помотала головой я.
— Почему?
— Еще не успела.
— Ленин гений, — сказал Принц.
— Конечно, — ответила я.
— Откуда вы так хорошо знаете французский язык?
— Бабушка научила.
— Она была француженка?
— Нет, она училась в Александровском институте благородных девиц. Это было такое же заведение, как и Смольный институт, где во время революции был ленинский штаб.
— Да, — извиняющимся тоном сказал он, — революция всегда дело болезненное и, пожалуй, жестокое… Но так же жесток хирург, который режет человека, чтобы излечить его. У революции свои законы, и я готов с ними считаться даже тогда, когда приходится прибегать к конспирации, чтобы повидаться с другом.
И он мне рассказал историю своего знакомства с Алмазом. Рассказал, к каким ухищрениям прибегает, чтобы пробраться в Алабино. Только Геру он тогда не назвал. Потом он стал рассказывать про статью о кинополке, о своей работе, о том, как ему нравится в СССР и о том, что, к сожалению, он должен покинуть страну ровно через месяц.
— Почему? — деревянным языком спросила я и почувствовала, как от моей шеи и щек повалил пар, потому что вся кровь бросилась мне в голову.
— Моя мама неважно себя чувствует, я хотел бы быть с ней рядом… И потом мой контракт кончается. Я бы мог его продлить, но беспокоюсь за маму. Кстати, а как по-русски звучит «болван»? — Он произнес «la andouille». Мы разговаривали по-французски.
— Болван, — машинально ответила я. — По-русски это слово имеет еще два смысла, кроме бранного. Болван это и деревянная форма для шляп и несуществующий третий игрок, который всегда пасует при игре в гусарский преферанс.