Когда Стас возвращался в Россию, он чувствовал, как что-то внутри отпускает его, как будто разжимается кулак, долгие годы стискивавший его сердце. Так после простуды ходишь с отитом, и в заложенных ушах привычная тяжесть, настолько привычная, что перестаешь ее замечать. А потом – хлоп – и слышишь целый мир, и в голове снова свободно и легко.
28 ноября 2013 г.
Берсерк[2] киноповесть
В последнее время Саше Рокотовскому часто снился один и тот же сон. Будто бы идет сильный дождь, холодный, хлесткий, с резким пронизывающим ветром. И горы кругом. А у него нет глаз. На их месте просто гладкая кожа, как будто глаз никогда и не было вовсе или были, но давно заросли. Он, как слепой котенок, лезет по сопке, все вверх и вверх, цепляясь за мокрые выступы, за комки мха, хлипкие растения, торчащие прямо из блестящей скалы. Нога то и дело пробует шаткий камень и успевает переступить в последний момент, а камень с гулким грохотом обрывается вниз, в бездну. И Саша ползет дальше, вжавшись в гранит, и усталые пальцы костенеют, дождь заливает плоские глазницы, ветер нещадно треплет куртку, стараясь сорвать человека и сбросить. Вот полусухой кустарник на уступе. Саша нашаривает его рукой, хватается и делает шаг вверх по почти отвесной стене. Корни кустарника начинают предательски вылезать из скалы, как нитка из распоротого шва. Ногти скребут скальную породу, ломаясь, и Саше все-таки удается удержаться.
В эту же секунду налившиеся влагой тучи пробивает тонкий, но пронзительно-крепкий луч солнца. Саша знает, чувствует, что сверху, с вершины скалы, к нему тянется рука, человеческая рука с тонким запястьем. Мелькает безумная надежда, он одними губами шепчет «мама» и тянется, вслепую водя рукой по воздуху, к спасению. Хватается, держится, переводит дух. Ноги устраивает поудобнее, на более крепкие камни, но тут один из них вырывается, выскальзывает и летит вниз. Саша виснет на одной руке, той, что его держит. Но кожа мокрая и скользкая, и пальца расцепляются.
По сопкам разносится крик человека, падающего в пропасть, протяжный, как будто удаляющийся. Потом тошнотворно-мягкий звук упавшего тела – и тишина.
Саша Рокотовский проснулся резко, словно от удара, и тут же заломил руку зэка, сидящего рядом, на соседнем сиденье тряского «пазика». Как раз в этот момент зек, у которого голова росла сразу из бугристых плеч, без намека на шею, тянулся к сигарете, которую ему передал кто-то впереди. Спросонья Саша просто почувствовал рядом с собой движение и среагировал как всегда.
– Братан, ты чего?.. – пробормотал зэк без шеи, высвобождаясь. Саша окинул его хмурым взглядом, и тот попытался чуть заискивающе улыбнуться. Забеспокоился, суетливо сунул сигарету за пазуху, в грязный казенный бушлат. Саша отвернулся к окну. Через мутное стекло ему было видно, как мимо проносятся березки, цветущие черемухи и недавно зазеленевшие луга, залитые жарким майским солнцем.
Сидевшие рядом заключенные поглядывали на Сашу со смесью интереса и опаски: он и впрямь производил впечатление. Был он крепок, звериной породы, широк в кости, но не из тех, кого называют качками. Левое веко полуприкрыто из-за белесого шрама, спускающегося через глаз со лба на скулу. И из всех только он казался совершенно безучастным к происходящему.
Дребезжащий «пазик» трясло во все стороны. Двое конвоиров дремали в самом конце салона, еще один вполголоса болтал с водителем. Заключенные, а их было человек двадцать, сидели насупившиеся, настороженные, неразговорчивые, и все, кроме Саши и зэка без шеи, в обычной гражданской одежде, изрядно потрепанной пребыванием в СИЗО, – в основном в спортивных костюмах. Лопоухий парень, похожий на тощую мышь, почти еще подросток, нервно грыз ногти.
Вот за окном промелькнул указатель – на белом фоне черные буквы «ВЕРЕТЕНО», и сразу за ним начались низенькие домишки поселка, двухэтажная школа, магазин. «Пазик» проехал поселок и остановился у железных ворот колонии-поселения, обнесенной невысоким забором с колючей проволокой. Ворота распахнулись, и автобус въехал во двор. Там уже ждали еще трое человек в форме.
– Выгружаться по одному! – звонко крикнул конвоир, совсем молоденький парень с румянцем во всю щеку, разговаривавший до этого с водителем, схватил папку документов с приборной панели и первым выскочил в дверь.
Майор Алексеев, 55-летний замначальника поселения, с гусарскими усами и выправкой вояки, подошел к «пазику». Молоденький конвоир отдал честь, но майор не обратил на это внимания. Он, опершись ладонью на грязный борт автобуса, смотрел, как два других конвоира подгоняют выгружающихся заключенных и строят их в шеренгу.
– Ну что, Васюхин, без происшествий?
– Так точно, товарищ майор, – подобострастно отрапортовал тот и протянул папку. – Вот.
Майор папку не взял, кивнул, убрал руку с борта «пазика», отряхнул ее второй и, заложив обе руки за спину, подошел к шеренге заключенных. Васюхин, покосившись на след майоровой пятерни, отпечатавшийся в пыли, последовал за начальником. Алексеев долго изучал стоящих перед ним людей, его взгляд дольше остальных задержался на Саше Рокотовском.
– Сколько их тут?
– Двадцать один!
Парень-заключенный с большими ушами, делавшими его похожим на мышь, издал истерический смешок-всхлип:
– Очко! – и посмотрел в поисках одобрения вокруг себя. Рядом стоял Саша с каменным лицом, и одобрения парень не дождался.
– Ладно. – Алексеев взял у Васюхина папку с документами. – Этих в карантин, когда разместите – на медосмотр. Сам иди сюда.
Васюхин поменялся в лице и поплелся вслед за начальником обратно к автобусу. Два других конвоира со словами «шевелитесь, че встали!» погнали прибывших в двухэтажное каменное здание барачного типа неподалеку. Всего таких зданий было два – общежития заключенных.
Майор утер пот кружевным платочком, вышитым вручную. Стало ясно, почему его так влечет к автобусу: он создавал тень в этот не по-майски теплый полдень. Пока Алексеев взирал на «пазик» и след, оставленный его же ладонью, Васюхин обмирал от страха рядом. Наконец начальник повернулся к нему.
– Этот, со шрамом, кто?
– Рокотовский. Александр. 162-я статья. Ему год остался, вот и перевели, – доложил Васюхин.
– Разбой? М-да… Сколько он им отбашлял за перевод… Примерным поведением там и не пахнет, за версту видать такого молодца. Ну ладно, поживем, поглядим, что за фрукт.
И майор снова уставился на борт автобуса:
– Видишь?
– Так точно, товарищ майор!
– Все понял?
Васюхин растерялся и замешкался с ответом.
– Мыть автотранспорт надо! – вдруг громко и угрожающе, выделяя каждое слово, донес информацию майор. – Видит он…
– Товарищ майор, да я…
– Это все, – оборвал его Алексеев и побрел в сторону здания администрации, на ходу расстегивая воротник и утирая пот со лба. Васюхин потоптался еще на месте, проводив начальника глазами. Пожал плечами, посмотрел на след ладони на борту автобуса. Оглянулся, чтобы никого не было поблизости, подумал с секунду и дорисовал несколько лучиков. Получилось солнце.
Большая комната, сделанная путем деления старого спортзала пополам. Разметка на полу еще сохранилась, ровно по центральной линии, пересекая круг, стоит глухая стена. Несмотря на двухъярусные койки и матрасы, брошенные на пол, звуки здесь разносятся гулко, эхом. Заключенные заходили гуськом, у двери их ждали охранник и завхоз с зализанными на лысину волосами.
– К-карпов, – заикаясь, назвал свою фамилию мужчина лет тридцати трех, с большими руками-лопатами деревенского работяги. Охранник поставил в бумагах галочку и выдал ему стопку постельного белья, полотенце и кусок мыла.
– Коробин, Боря, – пробормотал лопоухий парень и, получив белье, устремился к койке, бросил свой мешок на нижний ярус.
– Соловков, – следующим буркнул качок без намека на шею.
– Рокотовский.
Саша Рокотовский зашел, не торопясь, в числе последних. С бельем направился к койке, занятой Коробиным. Тот как раз отошел к высокому окну, попытался допрыгнуть, чтобы посмотреть на улицу. За это время Саша одним ленивым движением скинул мешок Коробина на пол, туда же стопку его белья и сам лег, заложив руки за голову. Верхний ярус этой койки был сломан и поэтому пустовал.
Борька Коробин бросил попытки посмотреть в окно, развернулся и увидел Сашу. Растерянность на его лице сменилась злобой, когда он увидел свое белье, валяющееся на полу.
– Слышь… Че ты тут разлегся? – Борька даже пнул ножку койки от злости. – Мое место.
Саша посмотрел на него с угрожающим прищуром. Охранник и завхоз, выходя, обернулись, но предпочли не ввязываться, и дверь захлопнулась. В зале стало тихо.
– Ты глухой, что ли? – продолжал Борька.
– Не видишь, отдыхает человек. Затухни, – посоветовал Соловков, сидящий на соседней кровати.
– Не, ну нормально! Этот козел вещи мои вон кинул и улегся…
Договорить он не успел, потому что Саша одним легким движением соскользнул с койки и вцепился в плечи Борьки, дернул его к себе.
– Сейчас разберемся, кто козел, – прошипел Саша. – Ты там что-то про очко заикнулся, на дворе. Очко покоя не дает? Это исправляется, не ссы.
Стало совсем тихо. Борька сник, вырвался из Сашиной хватки, сгреб вещи в охапку и огляделся. Взгляды по большей части были без сочувствия, но с интересом. Он потоптался и, увидев в самом углу матрас на полу, побрел к нему, что-то обиженно бурча под нос.
– Хлебало завали, очковед, – негромко проговорил ему вдогонку Саша и принял ту же позу, что и до стычки. Достал из кармана зажигалку, явно самодельную, из тех, что делают на зоне из подручных материалов, и начал чиркать.
Душевая. Десять рожков, фыркая, разбрызгивали ржавую воду. Под ними мылись заключенные. Саша долго намыливался, споласкивал пену и намыливался снова. Без одежды на его теле были видны все многочисленные шрамы: под ребрами, на плече сзади, на боку…
Заключенных, уже чистых, с поблескивающими влагой затылками и переодетых в цивильную одежду, повели к невысокому одноэтажному зданию медсанчасти по двору поселения, мимо второго жилого барака и спортплощадки. Соловков все это время держался поближе к Саше, а тот исподлобья исследовал окрестности.
Поселение было весьма пригодным для проживания: от бараков к КПП вела аллея молодых тополей, остальные тропинки расходились к спортплощадке, гаражам, администрации колонии и цеху хлебозавода, прислонившемуся прямо к забору поселения. Никаких вышек с автоматчиками, вокруг сновали «поселковцы», занятые своими повседневными делами. Когда двое из них, с носилками, полными битого кирпича, прошли мимо прибывших, один кивнул другому: «Свежатинка приехала». Второй гоготнул.
– А тут нормально, – проговорил Соловков и покосился на Сашу. – Не, ну жить можно.
Саша продолжал его игнорировать.
– Главное, что шмотки свои, а не это говно казенное, – в никуда продолжил Соловков и сплюнул. Саша кивнул, и Соловков облегченно закивал в ответ.
Они набились в узкий коридор медсанчасти. Стульев было всего два, один из которых покачивался на двух ножках. На втором сидел Саша, остальные заключенные стояли.
Дверь в кабинет открылась, и оттуда вышли трое зэков. Один из них, в живописных татуировках, сладко потянулся:
– Да-а, телка что надо. Я б ее натянул.
– Ага, видел? – понимающе кивнул другой. – Жопа, сиськи! – И он звонко похабно причмокнул.
Соловков повеселел и жадно ловил эти слова.
– Следующие! – донеслось из-за неплотно прикрытой двери кабинета.
Соловков, Саша и Карпов, заикающийся мужичок с большими ладонями, встали и зашли в кабинет.
Большая комната с окном за белой марлевой занавеской, заставленным разросшимися геранями, была перегорожена ширмой: по эту сторону письменный стол, весы, между ними тумбочка с медицинскими инструментами и препаратами, три стула. По ту сторону от ширмы – наполовину скрытая от глаз застеленная кровать, чайник и электроплитка на облупившемся подоконнике, простенькие иконки в углу, под ними – радиола с виниловыми пластинками. На тумбочке – аквариум с золотой рыбкой, из-за тумбочки выглядывает желтый гитарный гриф, и над всем этим – сильный запах лекарств.
За столом сидела и заполняла медкарту пожилая тучная женщина с простым грубоватым лицом, Антонина Сергеевна. Из-под стола выглядывали ее варикозные ноги, похожие на колоды, которые она уже давно высунула из стоптанных дешевых китайских тапочек-балеток. Рядом с ней в пепельнице дымилась беломорина, а пальцы, держащие ручку, пожелтели от никотина.
У окна стояла Вера, совсем молоденькая девушка в белом халате и со стетоскопом на шее, хрупкая, маленького роста, с тонкими руками и длинной светлой косой через плечо, которая делала ее чрезвычайно похожей на Снегурочку или Аленушку из русских сказок. Когда заключенные вошли, она обернулась:
– Садитесь.
– Уже сидим, – хохотнул Соловков, маслено глядя на нее.
– Присаживайтесь, – пожала плечами Вера. – Двое, а один ко мне.
Саша и Карпов опустились на стулья, Соловков подошел к Вере.
– Фамилия, имя, – хриплым голосом спросила Антонина Сергеевна, беря бланк.
– Соловков, Сергей.
Вера взяла его голову в свои руки, встав для этого на цыпочки, заглянула в уши, в глаза, посмотрела, нет ли вшей в волосах.
– Рот откройте… Спасибо, можете закрывать… Одежду повыше, я послушаю, – говорила Вера обычный набор безукоризненно вежливых фраз.
Исследовала его с помощью стетоскопа, посчитала пульс.
– На что-нибудь жалуетесь?
– На жизнь, – решил сострить Соловков.
– На нее все жалуются. Давайте, следующий, – чуть вздохнула Вера.
Следующим был Карпов. И снова:
– Фамилия, имя?
– К-карпов, Федор.
Осмотр продолжился. Все это время Саша не сводил с Веры глаз, впрочем, взгляд этот был недобр, а на щеках чуть перекатывались желваки. Соловков же, напротив, повеселел и даже толкнул Сашу в бок, когда Вера чуть наклонилась.
– Жалуетесь на что? – после основного осмотра спросила она.
– Д-дышать иногда б-больно, в-вот тут. – Карпов показал на грудь.
– Кашель?
– По в-вечерам.
– Антонина Сергеевна, – обратилась Вера к женщине, – запишите его на флюорографию, посмотрим, что там…
Саша встал раньше, чем Карпов вернулся на место. Проходя мимо тумбочки с инструментами, Саша нарочно задел ее бедром, да так сильно, что инструменты с жалобным звяканьем разлетелись по полу. Карпов присел было их собрать, но Саша едва слышно цыкнул на него. Карпова как ужалили, он посмотрел на Сашу и покорно, понуро сел на стул. Сам же Саша стоял, издевательски, с прищуром глядя на Веру.
Вера оценила ситуацию быстро. Она чуть нахмурилась и на мгновение встретилась с Сашей глазами, потом почувствовала движение за столом:
– Сидите-сидите, Антонина Сергеевна, у вас ноги… Я сама.
И она, присев на корточки, стала собирать инструменты – некоторые прямо из-под ног у стоящего как вкопанного Саши. Тот специально краем ботинка наступил на «ложечку», Вера вытянула ее. Она казалась почти спокойной, только губу закусила и покраснела, особенно когда пришлось лезть под стол, повернувшись задом к зэкам. Соловков скалился в полном восторге.
Когда она встала перед Сашей, ее лицо было непроницаемо.
– Фамилия, имя?
– Рокотовский, Александр, – в голосе был вызов.
Однако больше эксцессов не произошло, Саша позволил осмотреть себя полностью: волосы, уши, горло, пульс. Осматривая руки, Вера заметила одинаковые круглые ожоги на тыльной стороне ладони, почти машинально потерла их большим пальцем.
– Футболку поднимите.
Саша стянул футболку через голову. Вера с тем же непроницаемым лицом прослушала его стетоскопом.
– Спасибо. Можете одеваться и идти, – проговорила она спокойно.
– До скорого, – усмехнулся Саша.
Он резко развернулся и вышел, так и не надев футболку, Соловков и Карпов за ним. Дверь закрылась плотно, но хохот из коридора Вера все равно услышала. Антонина Сергеевна потерла уставшую ногу и покачала головой:
– Видала, какой кадр.
Вера пожала плечами.
– Через месяц обратно на зону загремит. Такие у нас долго не задерживаются, слишком борзый… – продолжала женщина.
– Может, исправится…
– Этот? – И Антонина Сергеевна зашлась смехом, переходящим в хриплый кашель. Вера метнулась за ширму, налила в стакан воды из чайника. Стакан запотел паром.
Неделю спустя
В карантинной было тихо, кто-то спал, кто-то читал. Саша Рокотовский, раздетый до пояса, лежал на койке, той же самой, которую занял с самого начала, курил и снова чиркал своей зажигалкой с отсутствующим видом. В тишине этот звук был такой же изнуряющий, как звук мерно падающей воды из крана. Многие смотрели на него почти умоляюще, но сказать никто так и не осмелился.
Дверь распахнулась, и на пороге возникли двое – конвоир в форме и невысокий мужчина в футболке и спортивных штанах. На шее у него виднелось большое ярко-красное пятно. На зэков он смотрел тоскующе и настороженно.
– Заключенные, строиться! – приказал конвоир. – С вещами.
Зэки зашевелились и стали подниматься. Борька Коробин вскочил, быстро покидал в пакет вещи и подошел к конвоирам первым. Остальные следом. Саша не торопился, бросил окурок на пол за кровать, где таких лежало еще с десяток. Встал, взял мешок с вещами, который он и не разбирал, и оказался в строю – снова рядом с Соловковым.
– Вы двое – в восьмую комнату, – определил конвоир первых двоих, одним из которых оказался Коробин.
– Хлебозавод, – дополнил мужчина с пятном на шее.
Соловков наклонился к Саше и указал глазами на него:
– Нарядчик, по ходу…
Саша качнул головой, приняв к сведению. Тем временем зэков продолжали распределять на постоянное жилье и работу: